Перед рассветом

      То, что увиденное было лишь сном, Эомер понял не сразу. Сердце билось так, словно он на поле сражений, а не в собственной опочивальне. Обостренные инстинкты кричали об опасности, но он был в Медусельде, а за широкими дубовыми дверьми стояла стража. Почти два десятка лет прошло с тех пор, как отступил темный властелин…       — Что случилось? — Голос Лотириэль привел его в чувство, заставив устыдиться собственной слабости. Эомер разжал кулаки, откидываясь назад на подушки, но тут же снова вскочил, понимая, что слишком взбудоражен.       — Прости, — бросил он, откидывая одеяло и опуская ноги на пол. Пальцы погрузились в мягкую искусно выделанную медвежью шкуру. Эомер провел рукой по лбу, отирая пот.       — Отвары снова не помогают? — неуверенно спросила Лотириэль.       - Как видишь.       Холодный воздух остудил разгоряченную словно в лихорадке кожу. Эомер сгорбился, пряча лицо в ладонях, и даже вздрогнул, почувствовав ласковое прикосновение жены.       — Помни о том, что это всего лишь сны. Всего лишь отголоски прошлого, — сказала она.       Эомер покачал головой.       — Отголоски того, что было на самом деле.       — Было когда-то, — уже сурово отрезала Лотириэль. В противовес собственному тону, она пробралась через ворох одеял, прижимаясь к Эомеру. — Есть травы, которые подарят тебе ночь без сновидений.       — И сделают меня их рабом. — В этом Эомер был тверд.       — Ты и так раб собственных кошмаров.       — Но в них я хотя бы могу сражаться.       Лотириэль промолчала.       — Признаться, не помню, чтобы мне было так же плохо, как когда приходилось рубить головы оркам в Хорнбурге, — тихо сказал Эомер. — А сейчас я словно переживаю эти события без конца, каждую ночь, раз за разом. Меня уже тошнит от темной крови, тошнит от того месива, в которое порой превращаются тела воинов. — Он покачал головой. — А еще я вижу себя на стороне врага, и мои же люди целятся в меня длинными копьями, а я полыхаю от ненависти к ним. Сталь впивается в плоть, но я с воплем прорываюсь вперед, круша и Хорнбург, и сам Золотой Чертог. Что за наваждение! — в злости бросил Эомер.       Он запустил ладони в длинные, чуть тронутые сединой волосы. Чувствовал приникшую к нему Лотириэль, ее размеренное дыхание, теплое со сна тело.       — Как бы я хотела унять твои страдания, Эомер, — сказала она. — Но это не в моих силах. У нас у всех остались мрачные воспоминания, их нельзя выбросить, стереть из памяти.       — Я знаю.       Лотириэль вовсе откинула одеяло, выбравшись из постели. Эомер наблюдал, как она зажгла огонь свечи, пряча заспанное лицо от слишком яркого в темноте света. В очаге тлели угли, и она разворошила их, прогоняя мрак и холод.       Предки его королевы происходили от древних нуменорцев, и род ее был горд и не лишен надменности. В прежние годы он не раз думал, каким чудом такой простак как он, едва ли король, сумел взять в жены дочь Имрахиля Дол-Амротского, но пора его страхов и сомнений быстро отступила, не было у него права на подобные глупости.       И вот теперь, когда Эдорас отстраивается камнем, из Вестфолда в Истфолд можно без опасений пускаться в одиночку, а купцы стали наведываться в северные пустоши, сердце короля Марки едва ли не остановилось от постыдного страха, навеянного пустым сном.       Он не должен бояться. Иначе как он поведет в бой своих людей?       — Выпей, мой господин.       Эомер вздрогнул. Лотириэль протянула ему кубок разбавленного вина. Он единым глотком осушил его, только тогда осознав, как сильно его мучила жажда.       — Не мучь себя еще и стыдом, — проницательно заметила Лотириэль, забрав у него кубок. — Ни один воин, прошедший с тобой ту войну, не посмеет даже улыбнуться, вздумай ты поделиться с ним. Это была бойня, и ты в ней выжил. Мне стоит благодарить Валар за это.       Эомер ее и слушал, и слышал, но по-настоящему поверить не мог.       — Это не дает мне покоя, сжигает изнутри. Заставляет думать об этом нескончаемо, час за часом, пугает своей властью надо мной. Не будь враг повержен, я бы посчитал это его кознями. Словно Грима Червеуст снова живет здесь и подтачивает мой разум.       Эомер в удивлении остановился, словно открыл что-то сам для себя.       — Я вижу себя ужасным глупцом, когда возвращаюсь к событиям тех дней. Словно снова стою у порога Ортанка, и, как неразумный мальчишка, вмешиваюсь в разговор старших, за что получаю справедливый и позорно-милостивый выговор.       — Выговор? — Лотириэль села рядом.       — От благороднейшего белого колдуна, не иначе, — усмехнулся Эомер. Слабое пламя в очаге приковывало его взгляд, в его огненных языках словно проступало прошлое. — От коварного мага, едва не погубившего Марку.       — Ты никогда не говорил о нем.       — И не заговорил бы, — с неприязнью ответил Эомер. — Для меня в его речах мало чести. Гэндальф говорил нам о могуществе его голоса, о его колдовской силе, да только разве такое можно принять всерьез? Сталь ранит крепко, а слова так, шелуха… — Он запнулся.       Рассвет должен был наступить совсем скоро, когда солнце прогонит тени ночи, и Эомер снова вздохнет спокойно, но даже сейчас, когда прошло столько лет, образ высокого худого старика с горящими глазами и выразительным лицом встал перед ним как живой.       — Что он сказал тебе, Эомер? — Голос Лотириэль разрушил мираж. Не дождавшись ответа, она обхватила лицо мужа ладонями, поворачивая к себе. — Так хорошо помнишь это — значит есть за что.       — Падение Ортанка, знаешь ли, тяжело забыть, — усмехнулся Эомер. — Всю долину тогда залило, кругом ходили стражи леса, словно ожившие из старых страшных сказок, а двое странных чудных чужеземцев праздновали победу, которую вряд ли смогло бы одержать войско людей.       — И там же тебя поджидал могущественный итрин Курунир, — поддела его Лотириэль.       Эомер прикрыл глаза.       — Когда-то я умел читать и писать, и это уже считалось неплохо, если хочешь знать. А еще парочка лет с тобой — и я начну, чего доброго, сочинять поэмы на синдарине.       Лотириэль ущипнула его.       — Если ты не перестанешь меня задевать, то кроме этого тебе и вправду больше ничего не останется, когда через парочку лет таких вот ночей ты свалишься из седла.       — Я никогда не сомневался в твоей любви ко мне.       Впрочем, ни его, ни Лотириэль шутки не волновали. Эомер резко поднялся, стряхивая с себя остатки сна.       — Эркенбранд прислал весть вчера поздним вечером, мне нужно будет отправиться в Вестфолд, между местными и гномами Агларонда вспыхнул конфликт.       — Настолько серьезный, что требуется твое присутствие?       — Гимли горит желанием двинуться в недра Белых Гор, его гномы прокладывают пути на юг.       — Там же несколько крупных поселений?       — Да, — кивнул Эомер. — Эркенбранд относится к этому с недоверием, но я склоняюсь к тому, чтобы просьбу Гимли удовлетворить.       — Ты хочешь переселить горян? — Лотириэль осуждающе покачала головой. — Это оскорбит их.       Эомер пожал плечами.       — Добыча золота и минералов для нас не менее важны, чем укрепления Хорнбурга. Тем более, когда у меня с Арагорном такие планы.       — Там курганы, Эомер! — возразила Лотириэль.       — Их никто не тронет. Могилы павших священны.       — Но там похоронены близкие тех людей, кого ты вздумал переселить — куда? Как далеко? На Север?       — Там много земли, плодородной к тому же.       — Они не землепашцы! Они всю жизнь провели в Хельмовом Ущелье.       Эомер тихо рассмеялся.       — Удивительно, какими противоположными стали наши взгляды за эти годы. Вот уж не думал, что ты станешь от меня защищать традиции эорлингов.       Лотириэль смутилась. Эомер знал, что было за что. Годы многое изменили в них обоих.       — Я доверяю Гимли, Лотириэль, — твердо сказал он. — И однозначного решения еще не принял, оттого и хочу взглянуть на все сам.       Теоден его решений не одобрил бы, да и сам Эомер, будь он моложе лет на двадцать, взбрыкнул бы не хуже необъезженного коня. Теперь все изменилось. Хочет он того или нет, но время быстротечно, и вот уже всадники Марки пробуют на вкус жизнь, далекую от их прежней простоты. Это хорошо, король должен заботиться о благосостоянии своего народа.       Вот только Эомер никогда себя не обманывал. Ему в радость было сбросить с себя томительное величие и излишества тронного зала, которые грозили ему проклятой подагрой.       — Ты всегда умел правильно понять желания рохиррим… — Лотириэль запнулась, поймав выражение недовольства на лице Эомера при своем последнем слове. — Знаешь, я даже уверена, что предложи ты им вовсе уйти в изгнание, они бы последовали твоему приказу с радостью. Столько лет, а я так и не смогла понять этот секрет. Ты ли поступаешь согласно их воле, которую предчувствуешь, или же это твоя воля действует на них словно чары?       — Не хуже, чем у Сарумана?       Лотириэль с ясной печалью на лице отвернулась.       — Я знаю, что, как бы я не старалась, все равно не стану частью Марки.       Эомер прежде не видел в ней такой горечи. Он хотел было возразить ей, напомнить, что ее любят и ценят, но промолчал. Лотириэль знает об этом и без него, а раз что-то ее тяготит, то у этого есть причина. Он знал о недостатках жены, дорого обошедшихся, но лицемерия среди них не было.       Как не было среди достоинств Эомера той особой прозорливости, что требуется в отношениях с женщинами, особенно с теми из них, что облечены властью.       — Ты можешь смело ехать на запад, Эомер, — улыбнулась Лотириэль, в мгновение пряча все свои тревоги. — Мое мнение ты знаешь, думаю, что оно совпадет с представлениями Эркенбранда. И ещё я думаю, что оба мы окажемся не правы.       Эомер внимательно посмотрел в ее лицо, раздумывая над тем, сколько всего прячется за красивой фарфоровой маской лика королевы. А потом подумал, сколько всего скрывает в себе он сам.       — Расскажи мне о… Сарумане, — внезапно попросила Лотириэль. Поднявшись, она подхватила плотную шерстяную накидку, которую протянула Эомеру. — Я столько всего слышала о тех, кого на древнем языке называли истари, что теперь мне кажется кощунством упустить такой шанс. — Сама она присела на низкую скамейку возле огня, вытянув ноги.       — Я не знаю, что сказать тебе, о чем уже не рассказали другие и не раз. — Эомер опустился на скинутые на пол шкуры рядом с ней. Взяв кочергу, он разворошил угли и бросил несколько веток лежащей тут же растопки в пламя. Полыхнуло жаром, и он блаженно прикрыл глаза. Возраст давал себя знать ноющими суставами, сломанные в юности кости плохо переносили стужу. — Это было давно. — Он взял руку Лотириэль, задумавшись о том, что больше всего заинтересовало бы его жену. — Ты была в Изенгарде и видела башню.       — Да, мы были вместе. Там теперь широкое озеро. И деревья… Красота. — Лотириэль задумчиво склонила голову. — Вода и сады… Совсем как в Дол-Амроте.       Эомер сжал ее руку.       — Когда энты держали осаду башни, ничего прекрасного в ней не было. Это было жуткое место, Лотириэль. А я многое видел, и могу сказать, что творения мага, жившего там, действительно ужасны.       — Он всегда славился своим умом. Он собирал знания.       — К добру это не привело.       — Те знания, которыми владел Курунир, не несут в себе ни плохого, ни хорошего, — возразила Лотириэль. — Все зависит лишь от того, как ими пользоваться.       — Его попытки принесли беды Марке. И не только. Маг разозлил Фангорн.       — Он строил шахты. — Лотириэль усмехнулась. — Не могу удержаться от того, чтобы не напомнить тебе, что гномы в Хельмовом Ущелье заняты примерно тем же.       Эомер нахмурился.       — Ты продолжишь оправдывать мага, если напомнить тебе, что орки-уруки, бывшие под его началом, убили Боромира? — жестко спросил он, раздраженный ее упертостью.       Лицо Лотириэль не выражало ничего. Смотрела она демонстративно-равнодушно. Эомер сам от своих слов поморщился. С годами он становился все больше непримиримым в некоторых вопросах, а ненависть к белому магу жила в нем со времен первой битвы при Изене. Саруман убил его брата, убил он и брата Лотириэль. Почему же она относится к нему иначе?       Может, в этом была пропасть между людьми Запада и вольным народом с Севера? Нечто неуловимое, что Эомер не мог озвучить, но чувствовал. Лотириэль никогда не знала Сарумана, но он завораживал ее, его разум подтачивал ее, хотя, если верить слухам, перестал существовать. Впрочем, не так, это скорее свойственно ей самой, удивительному в своей силе и слабости человеку.       — Его голос… — Эомер задумался, прежде чем продолжить. — Он не был волшебным. Он лишь говорил разные вещи, и люди в них верили.        — Но не ты.       Эомер знал, что его страсти всегда написаны у него на лице. Он долгие годы учился мастерству невозмутимости, но не всегда преуспевал в нем.       — Я не мог. Я похоронил брата. И шел туда за местью. Не за справедливостью. Он мог предложить дяде мир и спокойствие королевству, такой была в его представлении вира за смерть Теодреда, но мне ему предложить было нечего. Он ничего не мог дать мне.       Он почувствовал, как Лотириэль сама сжала его ладонь.       — И тогда ты и получил свой выговор?       — Я умел только сражаться, Лотириэль. Глупый, вспыльчивый, заносчивый.       — И честный.       — Особого ума для этого не надо. Саруман и говорить со мной не желал, как пастух не стал бы возиться с непоседливым жеребенком.       Как много времени прошло! А Эомер не забыл и колких слов Сарумана, сказанных им с балкона Ортанка, когда он понял, что его речи прошли впустую. Марка из великого королевства тут же превратилась в толпу диких племен, а гордые всадники — в неотесанных мужланов. Тогда Эомер вскипел от злости, но, что уж тут скрывать, он бывал в Гондоре и видел и разномастную его архитектуру, и развитость библиотек, и утонченность быта. Вводя Лотириэль в Золотой Чертог, он был горд убранством зала, а потом, в ночи, внезапно, отравленный ядом Сарумана, задумался, каким его видела девушка, выросшая в белом дворце из тончайшего мрамора.       Нет, он любил Марку, и не желал превращать ее в подобие Гондора. Это чуждо ему, это чуждо могучим Всадникам. Они другие. Стойкие и сильные.       Эомер долго наблюдал за тем, как поганый язык Гримы совращал короля Теодена, и удивлялся этому. Его самого не трогали ни сладкие обещания, ни жестокие угрозы. Как бы он желал сейчас снова ощутить в себе ту уверенность — уверенность в правильности каждого поступка, что он совершал. Он, Эадиг, достигший величия для Марки…       — А если твой визит в Вестфолд затянется? — Лотириэль смотрела ласково, но твердо. – Эореды уже стягиваются у восточных границ. Гимли не отправится с вами?       — Думаю, да. Но я не вправе ему указывать. — Эомера мысль о предстоящем походе даже немного порадовала. — Знаешь, ты пожелала мне удачи на западе, но не на востоке, — заметил он.       Лотириэль поморщилась.       — Я не полководец и судить о правильности похода за Море Рун не стану. Тем более, это решение ваше с королем Элессаром.       — Звучит как обвинение.       — Потому что я, как уже сказала, не полководец, но зато отличный счетовод. Ты уедешь, а мне плакать над тем, что останется в казне. Да, ты не собираешь пахарей, по крайней мере большую их часть, но мне не понять, почему вместо того, чтобы жениться, выстроить дом для своей семьи, работать на своей земле и жить в радость, твои всадники мчат снова куда-то, размахивая копьями.       Эомер состроил гримасу.       Лотириэль поцеловала его, внезапным прикосновением разглаживая упрямо сжатые губы.       — Границы на востоке по-прежнему не защищены, левый берег Великой Реки даже спустя годы не спокоен. И не будет еще долгое время, — тихо сказал Эомер. — В Мордоре было слишком много злых тварей, что ускользнули на восток. Жить одним днем мы не можем.       — Я знаю, просто… Просто ты мучаешься от ночных кошмаров, от событий прошлого, которые не отпускают. Кто знает, сколько наших воинов так же просыпаются в холодном поту? И вы снова идете в поход, снова бередите свои старые раны. Ты только что говорил о том, как больно тебе вспоминать все те ужасы, через которые вы прошли. Ты потерял покой. Но в твоих глазах загорается блеск, стоит только упомянуть предстоящее. Как что-то, настолько противоречивое, может уживаться в тебе?       Эомер закрыл глаза. Молодым воинам часто кружат голову песни о героях и подвигах, о сражениях и победах. Они не сразу знакомятся с оборотной стороной. Лотириэль же знала лишь эту оборотную сторону. Грабежи, насилие, поджоги — Дол-Амрот был болезненной занозой для пиратов Умбара. Как Эовин мечтала о ратных подвигах, так Лотириэль желала бы искоренить иллюзии о них. Ее братья оставались на побережье — уже за это она была благодарна, хотя никто кроме Эомера не знал об этом.       — Пройдет время, и тебе придется так же провожать в поход Эльфвинэ, — заметил Эомер.       Пройдет время, и его сын тоже почувствует вкус яростной битвы, услышит песнь крови, бьющей в голове, горячий гнев и холодное ощущение искусного мастерства бьющегося воина.       — И он, и его старшая сестра родились в пору мира, Эомер. Они могут научиться ценить его.       — Разве может научиться ценить что-то, не потеряв этого?       — Я не желаю ему страдать от мук совести, Эомер, которые предстали перед тобой в образе ночных кошмаров.       Эомер хотел было возразить, но не сумел.       — Знаешь, я приглашу Мерриадока Брендибака в Эдорас. Ему за радость и в сотый раз поболтать с тобой об энтах, Сарумане и о его делах, — сказал он, обнимая Лотириэль.       Брезжил рассвет.