pushing my body

Всегда наступает момент, который приводит к осознанию: вот она, главная мечта твоего детства — наконец она претворяется в жизнь, и ты добился этого, играя в футбол. Твой приходит, когда Палермо играет с Ювентусом, и ты потеешь в розовой футболке под светом прожекторов, дрожащий от страха и восторга. Но мяч знаком твоей ноге, как и этот бег, и мелькнувший на периферии зрения защитник. Зеленое пространство раскрывается перед тобой, и ты знаешь, что сделаешь это. Ты тренировался для этого всю жизнь. И тогда человек восстает перед тобой, как гора. Исчезает улыбающееся лицо, исчезает двухмерная картинка одной из футбольных легенд. Перед тобой поднимается Джанлуиджи Буффон: с потемневшими глазами, огромный, заполняющий собой границы своей цели. Ты колеблешься, пораженный мгновением. Ты теряешь мяч. Твое мгновение — Джиджи. Магическое и безжалостное, заключенное в одном человеке. Палермо проигрывает. * Через несколько минут после подтверждения твоего трансфера ты получаешь сообщение с неизвестного номера. «Это Джиджи, — сказано в сообщении, — если кто-то скажет тебе, что я не умею пользоваться телефоном, то он лжец». Ты пялишься на него, ошеломленный. Это, должно быть, какая-то ошибка или чья-то шутка, и в закрутившемся вихре жизни у тебя нет на это времени. Затем, часом позже, будто он только что вспомнил, ты получаешь еще одно сообщение с того же номера: «Добро пожаловать в команду!» — говорит оно. * Ты сидишь рядом с Джиджи на ужине команды, и ты наполовину пьян от стакана красного вина, который они налили тебе, шутя о твоем возрасте. Он жестикулирует во время разговора так типично по-итальянски, и ты ловишь себя рассматривающим рисунки его пальцев в воздухе, украшенных темными волосками. Это хорошие руки. Руки, дающие безопасность. И когда ты ловишь себя прослеживающим форму его губ в тусклом свете, то осознаешь, что у тебя проблема. Как это предсказуемо — сойти с ума по Джиджи. Это становится хуже, когда ты начинаешь ощущать, что он оглядывается. * Звучит свисток, и мир крошится вокруг тебя — вот, что ты ощущаешь, оглушенный бьющим по ушам молчанием, наступившим после рычания празднующих на трибунах болельщиков «Барселоны». Ты не знаешь, что должен чувствовать. Это не первое твое поражение, отнюдь, но ощущается почему-то еще хуже. Месси сгребает тебя в объятья, и ты слушаешь его утешительные похвалы, и ты утыкаешься лицом ему в шею, и ты ненавидишь его, ты ненавидишь его. Ты ненавидишь его со всей беспомощностью ребенка, которым до сих пор иногда себя ощущаешь. Ты не смотришь на Джиджи, но твои глаза все равно находят его. Он стоит перед болельщиками Ювентуса, подняв взгляд на трибуны. Кто-то зол, но больше тех, кто плачет. Заплаканные лица простираются вплоть до темного ночного неба. Он смотрит на них, а ты смотришь на него, и боль почти сбивает тебя с ног. * Ты застаешь его без обычной брони, и он смотрит на тебя с такой нежностью, что щемит сердце. Ты хочешь пожелать ему быть храбрым, но он так долго был намного храбрее тебя. Так что все, что ты можешь — отвернуться, надеясь, что он считает эмоции по твоему лицу. Но он отворачивается первым, и твоя маленькая победа кажется пустой. * Ты видишь поражение итальянцев на снимках. Разговор шепотом, что ты подслушиваешь, мимолетный взгляд на счет, суровый телеведущий. Ты не видишь его плачущим, пока не оказываешься в своей комнате, прокручивая повторы. Может быть, это к лучшему. Это больно, груз ответственности за страну раскалывается и падает на его плечи, увеличивая ту ношу, которую, ты знаешь, он уже несет. Ты не хочешь смотреть, но не можешь отвернуться, потому что чувствуешь, что слишком многое ему должен. Ты даже не смог принести ему титул Лиги Чемпионов, который мог бы смягчить удар. Кто-то стучится в твою дверь, напоминая о командном ужине, и ты возвращаешься к себе, чтобы понять, что его лицо было заменено рекламой. * Нет совершенно ничего особенного в ночи, которую ты выбираешь, чтобы прийти к его двери. Тебя не толкает какая-то ужасная потеря или осознание грядущего конца света. Все, что ты знаешь, ощущается так, будто ты знал это всегда. Ты паркуешь свою машину рядом с его, и с этого момента ты приказываешь себе притворяться, что нечто подобное ты делаешь каждый день. Затем ты делаешь глубокий вдох и выходишь из машины. Ты стучишь в его дверь в надежде, что глухой звук дерева, выходящий из-под твоих костяшек, вернет тебя обратно в реальность, но этого не происходит. Дверь открывается. Ты здороваешься и не прикасаешься к нему, заходя, но он взволнован твоим визитом. Ты понимаешь это по тому, как подрагивают его руки, и тому, как он запинается, предлагая тебе вино. Ты стоишь посреди гостиной, измеряя ширину его плеч, когда он протягивает тебе бокал, и твоя голова пуста, а во рту сухо. Он поворачивается и смотрит на тебя, произнося: — Пожалуйста, не говори этого. И ты знаешь, что он знает, а он знает, что знаешь ты, так что ты держишь язык за зубами, глубоко вдыхаешь и протягиваешь руки. Его поцелуй на твоих губах похож на выдох. * Влюбиться в Джиджи — настолько предсказуемо, что и заканчивается так. Ты выпутываешься из клетки его рук с утренним светом и встаешь. Каждая косточка в твоем теле молит остаться, положить голову обратно на подушку, свернуться у него на груди и уснуть. Но ты знаешь, что когда он откроет глаза, он попросит тебя уйти и поймет, что разбил тебе сердце. Ты задерживаешься на миг, сохраняя в памяти картинку его спящего лица для следующего раза, когда вы будете притворяться. И тогда ты уходишь через арку его дверного проема в холодное утро. Звук твоей машины прорезает тишину. Ты уезжаешь и не оглядываешься.