Цвета туссентского вечера

Геральт никогда не говорил этого вслух, но песни Лютика были красивыми. Наивными, глупыми, переворачивающими правду с ног на голову — но до чего волшебно звучали, когда Лютик пел, перебирая длинными пальцами струны эльфской лютни. За годы Геральт привык и к песням, и к музыке. Попробовал бы он не привыкнуть: только переехав в Корво Бьянко, Лютик тут же приступил к написанию новых баллад. Геральт всегда слышал их первым, перед тем как Лютик отправлялся исполнять их ко двору какой-нибудь герцогини, и кривился. А потом, когда Лютик уезжал с винодельни и наступала тишина, понимал, что слушать эту самую тишину просто невозможно. Мягкая и трогающая душу, звонкая и резвая, забирающаяся даже в самые потаенные уголки мыслей и по-настоящему чарующая, музыка Лютика стала частью жизни Геральта. Неотъемлимой ее частью, несмотря на все попытки сопротивления Геральта поначалу. Но он привык. Привык так же быстро, как когда-то привык к Лютику. Скажи ему кто раньше, когда он только познавал путь ведьмака на Мучильне, что он будет выполнять заказы на тракте вместе с виршеплетом — да Геральт бы первый рассмеялся, но Лютик очень быстро стал незаменимым. Нет, конечно, в бою пользы от него не было никакой. Скорее, он мог только мешаться под ногами или выступать в роли девицы в беде, да только вот в душе Геральта не хватало именно такого... Такого... Лютиковского. Каким был и мог быть только он один, раздражающим до скрежета зубов, но в то же время таким родным. Лютик прекрасно прижился в Корво Бьянко. Быть может, потому что, на самом деле, Лютика-то тут и недоставало. Он перебрал пальцами струны, задумчиво что-то мурча себе под нос, и прикрыл глаза, чтобы закатывающееся за небосвод солнце не слепило. В розово-оранжевых цветах туссентского вечера были почти незаметны первые морщинки у уголков глаз Лютика, и он казался... Моложе. Совсем немного, но моложе. Когда Геральт впервые его встретил, Лютику было около двадцати. И примерно столько же ему и оставалось долгое время — он будто сам прошел мутации, не старел, не менялся, но, конечно, время все равно взяло свое. Молодость даже самого юного душой человека не могла быть вечной, ведь... Он оставался всего лишь человеком. Какие были скандалы и страсти, когда Лютик нашел на подушке первый седой волос!.. Геральт было начал его убеждать — после долгого и скептического молчания, конечно же, — что это его волос, но Лютик не мог этого пережить. Он был готов умереть, но не позволить себе поседеть, ведь «как же так, Геральт, какой девушке понравится старик!..» Сейчас седина шла и выцветшим на солнце, но все еще прекрасным светлым волосам Лютика, и его бородке с бакенбардами. Вечерние лучи солнца почти скрывали это, но от взора Геральта такое просто не могло убежать — как раньше он видел чуть кривое плечо Йеннифер, ее немного косящий глаз, так и сейчас он был способен разглядеть каждый изъян во внешности Лютика. Каждую морщинку у глаз или уголка губ, каждую бесцветную прядочку, выглядывающую из-под фантазийной шапочки с пером, и... Да, умиротворение на лице Лютика, смиренность, которые раньше были ему совсем не свойственны. Геральт сжал сильнее его ноги, проскользил руками по мягким чулкам под колени Лютика, и тот, подобно коту, растопырил пальцы, потягиваясь. Улыбнулся чуть шире, переставил пальцы на лад ниже, не прерываясь, и продолжил что-то задумчиво напевать, похоже, придумывая новую мелодию. Лютик был горячий, и даже его перекинутые через бедра Геральта ноги грели подобно огню. Он совсем разомлел от пары бокалов Фьорано, так что Геральт просто не мог пошевелиться, просто слушал — и смотрел на Лютика, по безмятежному лицу которого бежали лучи заката. Когда-то он был еще более невыносимым, чем любая из чародеек — Геральт даже едва не выставил его за дверь, стоило Лютику немногим больше недели пожить на винодельне. Да только сейчас Геральт понимал, что ни одна чародейка с Лютиком, который был рядом с ним дольше, чем любая из них, не сравнится. Когда рядом был Лютик, чародейки становились просто не нужны.