Холодно

— Обними меня. Эмма медлит. — Эмма. — Хорошо, хорошо, я… — Эмма неловко двигается ближе, кладет руку Регине на плечо, будто обнимает случайную встречную. Это самое неестественное объятие, которое Регине приходилось делить с кем-то, но сегодня она не привередлива. С Эммой она не привередлива. Эмма напряжена, и хотя села ближе, внутренне она закрылась чуть больше. Неужели возможно отдалиться ещё? Регина не знает как, не помнит, когда это произошло — в какой момент из двух людей, понимающих друг друга как никто другой, из близких подруг, матерей одного ребенка, они превратились в знакомых, которые едва ли остаются друг с другом наедине. Когда солнечная Эммина улыбка сменилась поджатыми губами, открытый взгляд — прохладным. В один момент Эмма смотрит на неё, как моряк, завидевший сушу впервые за долгие месяцы, обещает ей счастливый конец, жертвует собой ради нее — и в следующий пропускает семейные ужины, объявляет о помолвке с Крюком, лицо как у утопленницы. Они сидят на заднем сидении Эмминого Жука, между ними столько одежды. Эммина куртка, Регинино пальто. Перчатки. Шарфы. Всё в конечном итоге бесполезное. Они застряли в снегах у черта на куличках, без бензина и еды. Позвонили в службу спасения и домой прежде, чем разрядились телефоны, но прошел уже не один час, они продрогли, а помощи все нет, и Регина начинает осознавать, что их не успеют найти. Эмма сидит прямо, смотрит вперед, неподвижная и безжизненная, словно ледяная фигура. Словно она давно замерзла. — Говори со мной, — требует Регина из чистого упрямства. Из жгучего желания вернуть себе все, что так несправедливо утекло сквозь пальцы. Вернуть себе если не мягкость Эмминого взгляда, то хотя бы резкость их споров. Эмма смотрит на нее удивленно, растерянно. — Эмма, — Регина говорит с нажимом, ее и без того низкий голос охрип. К глазам подступают слезы, и она не знает, отчего ее бьет дрожь — от холода или от нарастающей отчаянной злости. Ей хочется встряхнуть Эмму, силой вывести из оцепенения, заставить ее реагировать. Эммино лицо, напротив, обмякает, она окончательно сдалась. — Прости, — говорит она еле слышно. — Прости, Регина. Я не смогла… Я не смогла. От этих слов что-то внутри Регины ломается. У нее больше не сил злиться. Она протягивает руку, чтобы коснуться Эмминой щеки. — Нет, Эмма, нет. Пожалуйста. Нет, тебе не за что просить прощения. Пожалуйста, не сдавайся. Когда Регина целует холодными губами ее холодные щеки, она этого почти не чувствует. Только жгучую боль в груди. Потому что Эмма не ее. Потому что где-то между поисками счастливого конца для Злой Королевы и истинной любви для Спасительницы они растеряли друг друга, и теперь слишком поздно что-то менять. Она целует Эммины щеки — ниже, ближе к губам. Эмма закрывает глаза, будто ей тоже больно. Закрывает глаза, но не отстраняется. Ее рот слегка приоткрыт, и Регина наконец целует ее в губы, осторожно и медленно, и Эмма еле заметно подается вперед. Регина больше не чувствует холода, почти не чувствует своего тела. На нее наваливается тяжелая усталость, и уже трудно отличить сны от реальности. Последнее, что она видит — это Эммины слезы. «Тает,» — успевает подумать она перед тем как отключиться.