1
9 января 2019 г. в 23:59
— Наконец свободен, — вымученно прошептал Дэмиен.
Достаточно единой мысли, облачённой в чёткое намерение, — и он мигом переместился из душного ада в царство людей. Земля никогда ему не нравилась, впрочем, ныне это единственно спокойное, пригодное для отдыха место.
Быть сыном Сатаны работёнка не из лёгких: стоило отпраздновать двадцатилетний юбилей, как отец торжественно доверил пост заместителя, а сам благополучно отстранился от дел, лишь изредка проверяя, насколько хорошо справлялось с адом его ненаглядное чадо.
И Дэмиен трудился изо всех сил — поначалу преисполненный энтузиазма и радости от возложенной на его юношеские плечи миссии. Контролировал работу всех демонов и каждого в отдельности, создавал планы по искушению людских душ и введению их во грех, сочинял блистательные в своей извращённой жестокости пытки для умерших неправедников.
Затем — когда волна восторженности схлынула, а обязанности перестали казаться привилегиями и лишь тяготили — он не стал менее усердным, но всё чаще улучал свободную минуту и являлся в людской мир.
Некогда он учился в обыкновенных школах — часто захолустных, безуспешно пытался сдружиться с одноклассниками, на которых оттачивал пробные полушуточные пытки. Сатана уверял: ранние годы жизни необходимо проводить именно так, дабы понять человеческую психологию. Тогда Дэмиену претила одна мысль о жизни вдали от дома. Теперь он регулярно сбегал в уединённые места с девственной природой, где мог по-настоящему расслабиться и привести мысли в порядок.
Очутившись на просторном лугу, Дэмиен опешил от абсурдности ландшафта: в двадцатиградусный мороз почву устилал ковёр душистых трав, к солнцу тянулись пёстрыми головками полевые цветы. Причём живым был ограниченный магическим кольцом пятачок земли — за его же пределами царствовала во всю зима, успевшая намести метровые сугробы.
Вдобавок явственно ощущалась чуждая энергия, излучаемая светлым.
Ситуация не то что возбудила интерес, скорее, удивила — прежде с подобным сталкиваться не приходилось. Не покидая круга, он двинулся навстречу существу, сотворившему искусственное лето.
Растения переплетались друг с другом так крепко, что не разглядеть ни клочка голой земли. Ступая прямо по ним, сбивая лепестки и давя стебли, Дэмиен вдыхал дурманящий, несвойственный родному аду аромат, и выискивал применившего магию.
Ангел — а это несомненно он, белоснежнокрылый, с мерцающим янтарным светом нимбом — бледно улыбнулся, завидев гостя, и вежливо произнёс:
— Добрый день. Благостная погода сегодня, не правда ли?
— Добрый день пошёл церберу под хвост, когда я на тебя наткнулся, — огрызнулся Дэмиен, оглядывая светлого.
Тот — на вид заурядный субтильный подросток, выряженный в старомодную одёжку. Пшеничного цвета волосы опускались чуть ниже подбородка с одной стороны, а с другой — аккуратной прядью заведены за ухо; там же находился цветок, красиво гармонировавший с зелёно-голубыми глазами мальчонки.
Он сидел поджав под себя ноги, точно человек, и меланхолично собирал композицию из сорванных растений. Зрелище умильное до тошноты. Дэмиен не привык к беседам, но молчание тяготило, и он строго спросил:
— Тебе известно, кто я?
— Очевидно, не человек. Людские создания не видят здесь цветов, а едва зайдут в круг — магия рассеется.
— А ещё очевидно, что я не из вашей благочестивой братии.
— Это так. — За согласием последовал лёгкий кивок.
— Моё имя Дэмиен Торн, — произнёс торжественно и тотчас уставился на мальчишку, рассчитывая увидеть отражение страха на его лице; тот, впрочем, даже не дрогнул, потому пришлось пояснять: — Сын дьявола. Наследный принц ада.
— Весьма рад знакомству. Меня нарекли Филипом Пиррипом, но прошу, зовите меня просто Пип — это прозвище давно заменило имя.
Улыбка на лице Пипа потеплела, и, поднявшись, он протянул руку в приветственном жесте.
— Совсем дурной?! — Запредельная нелепость ситуации вынудила повысить голос. — С каких пор светлым дозволено якшаться с сатанинским отродьем?
— Я… сам по себе. — Пип пожал плечами и принял прежнее сидячее положение, после чего вновь заговорил: — Знаешь, — сказал, подняв голубоватый цветок похожий на тот, что носил за ухом, — это немофилы. Обыкновенно цветущие весной, они до того мне приятны, что выращиваю их здесь круглогодично.
— Чрезвычайно интересно. Будь добр, заткнись.
Дружелюбность ангела противоречила здравой логике, отчего Дэмиен растерялся и поступил неожиданно для себя — остался. В конце концов, место прекрасно подходило для сна, а прогони он светлого — лето бы пришлось поддерживать собственными силами, что мешало бы полноценному отдыху.
Он растянулся на мягкой траве и скоро задремал, ничуть не смущаясь Филипа: будучи слабым, тот бы не навредил в любом случае. Конечно, его спокойствие непонятно, поведение порождало шквал вопросов, вдобавок нимб ослеплял. Зато тепло его ауры навевало сладостные сны.
Вечернее пробуждение далось с трудом: слишком приятно-опьяняющей оказалась близость ангела, слишком нежеланными и гнетущими рутинные дела. Не говоря ни слова, Дэмиен в взъерошенных чувствах покинул луг.
Сценарий последующих четырнадцати встреч не отличался ровным счётом ничем: несколько малосущественных фраз, славные часы сна и безмолвия, немое прощание.
Дэмиен приходил исключительно из-за упрямства, намереваясь согнать светлое создание с луга — тот должен, попросту обязан бояться, а не сидеть кротко рядом и переплетать ловкими пальцами травинки с цветами — получавшиеся в итоге венки, до гадостного пушистые и красивые, раздражали особенно.
Можно было, конечно, применить силу — магическую ли, физическую — не велика разница. Однако прежде до насильственных действий не доходило: все улепётывали в страхе, стоило им только осознать, что повстречались с принцем ада. Оттого смиренная, робкая доброжелательность, что веяла от Филипа и будто бы ежечасно усиливалась, рискуя перерасти в настоящую приязнь, вызывала удивление, граничащее со скудной ответной симпатией.
Дэмиен знал: Пип не должен вести себя подобным образом. Отношения демонов и ангелов базируются на жгучей ненависти одних и праведном гневе других; третьего — не дано, третьего не было со времён сотворения мира, и это третье попросту ирреально.
Знал также, что собственные эмоции поразительно-неправильным образом резонируют с чужими, и впервые страшился самого себя. Он мог бы убить Пиррипа — виновника немыслимого ментального безобразия, которое тот творил перманентно: забирая себе чужую усталость, отгоняя от спящего дурные сны, навевая эфемерными потоками чувство защищённости.
Пип неисправимо повреждён рассудком, и хуже всего, что его болезнь заразна.
Дэмиен мог бы убить Пиррипа по щелчку пальцев, если бы не прогорклое колебание, напрочь раскурочивающее хладнокровную решимость. И он злился отчаяннее прежнего, но возвращался на осточертевший луг в надежде, что ангел добровольно исчезнет сам. Только не опрометчиво ли надеяться на благоразумие безрассудных?
В шестнадцатую встречу спросил досадливо:
— Ну какого рожна опять мозолишь мне глаза?
— Простите. Вы не говорили, что я мешаю.
Неудовлетворительное, невыносимо простое объяснение показалось бы издёвкой, не будь его голос столь искренним.
То ли ожидавший услышать причину посерьёзнее, то ли раздражённый самим существованием светлого, Дэмиен почувствовал вспышку мимолётного озлобления — и почти подавил на корню, скрыл за фальшиво-паточной улыбкой, обнажившей клыки. Толике недовольства, однако, позволил забрезжить рубиновыми всполохами по обыкновенно серой радужке глаз.
Пип, не обратив на то внимания, продолжил:
— Кроме того, ваш каждодневный визит на протяжении половины месяца говорит за себя сам. Я убеждён: моя компания вам в определённой степени нравится.
С трудом формулируемое, болезненно скребущее по собственным принципам — и вдруг запросто озвученное тем, к кому вопреки здравому смыслу зарождались чувства весьма неоднозначного толка. Это сродни финальному штриху в заключении о смерти былого воззрения.
Взращённая за годы независимого существования убеждённость в самодостаточности пошатнулась, раздробилась на биллионы крупиц. И слепить их воедино не выйдет, когда жажда чужого, его присутствия — рядом, всегда, безоговорочно — дала ростки сквозь прах презрения к увлечённости другим разумным созданием.
Он мгновенно оказался позади Филипа, сжал когтистыми пальцами тонкую шею, царапая до крови, и зашептал нарочито-бесцветным тоном на ухо:
— Смеешь думать, ты хоть сколь-либо нужен мне?
— Наоборот, — сдавленно ответил тот и, помолчав немного, добавил ещё тише: — Я бы очень хотел быть вам полезным.
— Ламия тебя подери, да о чём ты вообще думаешь?!
Соблазн заглянуть ему в сознание перестал казаться вздорной прихотью, особенно когда Пиррип стоял так близко, смиренно не дёргался и вовсе не излучал страх.
Дэмиен плавно вёл подушечками пальцев от шеи — вверх, очерчивая острый подбородок, чуть замедляясь на абрисе скул, минуя пушистые ресницы. И, накрыв ладонью прохладный лоб, вслушался в чужие мысли.
Те — до удивления упорядочены. Поверхностный слой заполонён нежным влечением к природе, картинами увиденного: вот ажурный мох на вековых стволах клёнов, брызги холодного солнца в снежных долинах, журчащий по обточенным потоками воды камням родник.
Следующий пласт — сплошь тянущая тоска по всему людскому. Так он был живым? Пролистывая воспоминания Филипа о существовании в человеческой форме, Дэмиен нахмурился: слишком несправедливым даже по его, демоническим, меркам оказалось прошлое мальчишки.
Сцепления сожалений и порушенных чаяний, прогорклые всполохи измышлений об утерянном навсегда читать не хотелось, и чем дальше заходил, тем физически невыносимее становилось пребывание в чужом сознании. Он порывисто окунулся в самую глубь и, вскрикнув, отпрянул.
Безраздельное чувство одиночества вмиг отозвалось щемяще-острым спазмом. Дэмиен едва удержался на ногах от заполонившей каждую клеточку тела боли.
— Бог мой, что с вами? — Пип обернулся, подошёл близко-близко, положил руку на его подрагивающее плечо.
В иных обстоятельствах было бы резонно оттолкнуть, а лучше — изначально не позволять дотрагиваться. Только для оглушённого избыточным, гнетущим переживанием это трепетное касание было сродни единственному мостку меж реальностью и имманентным чувством сиротливости.
— Ты… внутри ещё хуже, чем снаружи. И прекрати выкать, бесишь. — Дэмиен заметил вскользь, как дрожал собственный голос из-за сбитого дыхания, саднящей рези в горле. Поколебавшись, выпалил: — Ясно теперь, почему льнёшь ко мне, но ведь обрати на тебя внимание кто угодно другой — ты и перед ним так же приветливо вилял бы хвостиком?
Пип порозовел и сказал вполголоса:
— Не могу ответить. Только раз ты был внутри моих мыслей, лукавить не за чем. Я… хочу быть с тобой.
— И в качестве кого же?
Попытку Пиррипа потупить взгляд и отвернуться Дэмиен пресёк вмиг, по-хозяйски цепляясь пальцами за волосы, оттягивая, заставляя запрокинуть голову и смотреть в глаза.
— Так что мне с тобой делать?
Филип молчал, но стоило чуть ослабить хватку — зажмурившись, ткнулся губами в уголок его губ. Секундно, смазано, едва осязаемо, почти целомудренно.
Достаточно, чтобы увлечь.
Не видевший особой прелести в принуждении, Дэмиен был крайне чувствителен к проявлению инициативы и мгновенно перехватил её. Он принялся целовать жадно и глубоко, скорее сбивчиво, нежели искусно. Хаотично вылизывая, прикусывая Филипу то кончик языка, то нижнюю губу — до крови.
Дурманила не столько близость, сколько осознание: он делил первый поцелуй не с суккубой или прочей обольстительной демонессой, но со светлым, оказавшимся отзывчивым донельзя. Тот стонал совершенно непристойно, и отвечал ещё более неумело, и всё жался, жался к и без того разгорячённому телу.
Разорвать поцелуй удалось лишь усилием воли: останавливать Дэмиена явно никто не собирался, но сам он не питал уверенности относительно возможного продолжения — всецелое и бездумное подчинение сиюминутным страстям претило обыкновенно холодному рассудку.
В ответ на твёрдое, хотя вовсе не грубое отстранение Пип забормотал нечто протестующее, сиплое и маловнятное. Вслушиваться, впрочем, нет необходимости — от него громким мысленным потоком исходило «не отталкивай меня» вперемешку с сумасшедшим желанием близости, казавшимся теперь, после блужданий по его сознанию, предельно понятным.
Дэмиен даже нашёл забавной эту слабость. Стоило бы малость подыграть вечно-одинокому-мальчишке, дать искру надежду, которую впоследствии самому же и затушить, — и тот, надломленный, сломался бы окончательно. Наблюдать моральное разложение от гулкого отчаяния до апатичного паралича чувств Дэмиен любил в силу то ли наследственности, то ли воспитания — и любил вдвойне, когда собственноручно доводил марионеток до подобного состояния.
С Пипом всё провернуть возможно запросто — рыбка добровольно насаживалась на крючок, ещё даже не опущенный в воду. Нет ни единого повода пренебрегать доступным, пусть и случайно подвернувшимся, развлечением.
Несомненно, Дэмиеном руководило привычное желание доломать уже нестабильное, чуть позабавившись в процессе.
И влечение к этому податливому, доверчиво глядящему прямо в глаза существу решительно ни при чём.
— Заключим сделку? Я продолжаю уделять тебе внимание, а взамен требую всего ничего: стань моим. Полностью. Отдайся душой и телом. Вернее, душой и вот этой полуматериальной иллюзией, которую, как понимаю, тебе нравится поддерживать. — Дэмиен вновь коснулся его волос, действительно на ощупь напоминающих человеческие, и взъерошил, нарушая аккуратность причёски.
— Нравится. — От тактильного контакта мальчишка натурально млел. — И я согласен.
— Что, даже детали не обсудим?
— Не сказать, чтоб меня они сильно интересовали…
— Дурень. — Беззлобно усмехнувшись, несильно щёлкнул Пиррипа по носу. — Будет больно.
— Что ж, ты предупредил.
Традиционно инфернальным клеймом помечали людей, которых хотели сделать собственностью, либо нечистых низшего порядка — слуг. Ни те ни другие от того не страдали, но как отразится демоническая магия на светлом… представлялось разве что в теории и весьма приблизительно.
В ладони вёрткой чернотой вспыхнул огонёк, мечущий вовсю искры такие же густо-чёрные, словно поглощающие солнечные лучи. Свободной рукой Дэмиен притянул Пипа за поясницу и приказал мысленно: «Терпи», — когда поднёс волшебное пламя к его груди и протолкнул сквозь тщедушную клеть рёбер к сердцу.
Клеймо ложилось неохотно, медленно. Очевидно болезненно — Филип разом побледнел, вцепился намертво в рубашку Дэмиена и кричал так, что скоро сорвал голос и перешёл на рваный скулёж.
Стоило перестать его поддерживать, закончив с магией, — он разжал немеющие пальцы, выпуская наконец безнадёжно смятую ткань, и сразу упал. То прижимая руки к груди, то стирая бесконтрольно бегущие слёзы, спросил чуть слышно:
— Что… это?
— Пришло-таки настроение задавать вопросы? Печать. Перекрывающая путь в рай и не позволяющая никому, кроме меня, разумеется, навредить тебе. Есть ещё пара нюансов… — Взгляда на Пиррипа хватило, чтобы понять: тот не в состоянии воспринимать информацию. — Но тебе, вижу, уже не до того.
— Очень, очень странные ощущения. Она жжётся, — с трудом просипел Филип, давясь плачем.
Весь его вид теперь — зарёванного, хрупкого мальчишки — вызывал стойкое желание приобнять, шептать на ухо ласково-утешительные фразы, и гладить, и баюкать, точно впервые познавшего боль ребёнка.
Не хватало опуститься до телячьих нежностей.
— Думать надо, прежде чем соглашаться невесть на что. Ангельская сущность отторгает колдовство подземного мира, и сомневаюсь, что дальше будет лучше. Привыкнешь! — почти скороговоркой выпалил Дэмиен, боясь, что голос вновь подведёт и выдаст истинные эмоции.
И сразу, не дожидаясь ответа, улизнул в ад, коря себя за неуместные чувствования. Да ещё и по отношению к кому…
Преисподняя встретила миазмами сероводорода, скудной красно-чёрной палитрой выжженной земли. И пеплом, кружившем всюду, словно снег в рьяный буран, от которого в пору бы задыхаться, имей демон настоящие лёгкие.
Он шёл вдоль смоляного озерца, угрюмой кляксой расползшегося по мёртвой почве, и — прямиком к скалам, разверстые пещеры которых манили уединённостью. Хоть подземный мир не ограничен в пространстве, порой казалось, что с паскудной скоростью плодящиеся людишки заполонят его целиком, не оставят ни единого местечка для коренных обитателей ада.
Эти же каменистые утёсы пока вполне походили на укромное пристанище: именно там, вдали от несмолкающих воплей грешников, возможно спокойно думать. Впрочем, склонностью к рефлексии Дэмиен не обладал, потому забравшись в подходящий грот попросту позволил себе отойти ко сну, отгоняя мысли, точно докучливых мух.
Его разбудил имп, шумно сопевший, принюхивавшийся.
— Что ты тут забыл, мелочь?
Бесёнок ойкнул и смешно повёл пушистым рыльцем.
— Тут… светлым пахло! Я и решил…
— Решил порыскать в поисках съестного, да только в итоге потревожил мой покой, — лениво процедил Дэмиен, на сей раз в пылу переживаний действительно позабывший стереть со своей ауры оттиски чужой. Удручённый собственной оплошность, он телекинетически швырнул импа в бугристый пещерный свод.
Тот, взметнувшийся против воли вверх, разбил мордочку в кровь, а при приземлении вдобавок обломал рог и выглядел теперь жалким и сокрушённым.
— Прошу прощения, я уже ухожу, — прохлюпал он и засеменил к выходу.
— Погоди-ка... у меня есть для тебя поручение. Отыщи среди душ лучших архитекторов и дизайнеров интерьера. Притащи в приёмную отцовского замка, я буду там.
— Зачем они?
— Зачем, зачем. Дом хочу в мире людей построить, раз тут от дряней вроде тебя покоя не сыскать. — Дэмиен довольно ухмыльнулся внезапно возникшей мысли. Притаскивать Пиррипа к себе не стоило ни в коем случае, а вот соорудить ему что-нибудь приличное и наведываться туда временами — идея как минимум недурная. Вдохновлённый, прикрикнул на беса: — Пошевеливайся! — И поджёг и так покалеченному кисточку хвоста.
Взвизгнувший имп тотчас обернулся рдеющим вихрем и понёсся из злосчастного грота прочь.
Наконец можно было снова погрузиться в дремоту, пусть даже недолгую. Дэмиен прикрыл глаза, предвкушая, как обрадуется его мальчик настоящему дому.