Два слова о порхающих бабочках...

Это история о том, как у нас с друзьями появился обычай в канун Зимнего Излома, изрядно посидев в кабаке и выпив пару дюжин бутылок отличного кэналлийского, украденых из обширных винных погребов моего ненаглядного эра, отправляться на прогулку в зимний лес. Говорите, странный какой обычай? Отчего же? Как показала практика, нам, бывшим унарам, разогретым чудесным вином и окрыленным радостью встречи, самое что ни на есть место в лесу, так как город, закостеневший и чопорный, не может вынести нашего молодецкого разгула. Так что все в лес, господа! То ли дело засыпанные снегом лесные просторы! Хей, хей! Разбегайся, зверье лесное — унары едут. Простите… бывшие унары, конечно, бывшие… Хотя порою мне кажется, что гостеприимные двери Лаик закрылись за нами только вчера. Верно, Арно? Савиньяк только пьяно и весело хохочет, как мальчишка… Впрочем, он такой и есть, веселый, с румянцем в пол-лица, любо-дорого смотреть. Наш Арно ничуть не изменил себе со времен Загона. Вот и сейчас он шкодливо и беспечно предлагает катание со снежной горы на свороченной где-то в городе воротине, которую на спор выдрали с корнем Катершванцы. Кажется, то были ворота почтеннейшего эра Августа, но разве это теперь имеет какое-то значение? Важен только тот факт, что смеялись мы до колик, улепетывая от городской стражи и таща на себе ту самую сворованную створку, которую Йохан наотрез отказался вернуть владельцу. Оно и правильно — боевыми трофеями так просто не разбрасываются. Кстати, Спрут теперь близнецам за этот подвиг должен ящик «Девичьих слез». — Устраиваемся, господа, — радостно машет Арно, показавший нам всем пример отваги уже усевшись на воротине, — это будет мировой заезд, я отвечаю. Норберт, будьте так любезны, подтолкните наш транспорт, — а потом, покосившись на раскрасневшегося от мороза Салину, ехидно добавляет, — и пусть кое-кто убедится, что сухопутные военные умеют развлечь себя столь же утонченно, как тот, кто мнит себя морским волком. — Урааааа! — нестройно затянули торские бароны на два голоса, подталкивая наши сани. — Ура! — гаркнули мы с Приддом, полностью поддерживая Арно и усаживаясь позади него на обледеневшую воротину, ну да и твари с ней, таким горячим парням никакой лед не страшен. — Олени, вперед! — голосил вошедший в совершеннейший раж Савиньяк… — За адмирала! — отчего-то завопил смеющийся Альберто, но кто ж его осудит, каждый кричал что-то такое, что придавало бы ему смелости и утраивало силу духа. Мне следовало бы по примеру Альберто крикнуть: «Во славу Первого маршала», но упоминать любимого эра всуе я не рискнул, а то как принесет какая нелегкая Алву, и тот подпортит нам все веселье со своими переживаниями и охами «Куда вас несет, юноша, убьетесь ведь…» Эх, как же хорошо! Я смеясь вглядывался в простирающуюся под нами горку, отмечая забавно и часто торчащие по ее склону елки-сосны и смешно карабкающихся между ними кэналлийцев, и размышляя о том, как же это отлично Арно придумал, давно мы так здорово не отдыхали на Зимний излом. — Поехали уже, поторопитесь, господа бароны! — крикнул Арно, взмахивая рукой подбадривая Катершванцев. — А у этой штуковины есть руль? — как-то не ко времени поинтересовался Альберто. — Какой руль, Салина? — фыркнул Валентин, который даже под действием алкоголя оставался удивительно рассудительным, — мы оседлали кусок Штанцлеровых ворот. — А как же в таком случае огибать деревья? — не унимался Альберто, задавая вопросы, я уверен, исключительно в познавательных целях. — Да никак, — рассмеялся Арно, — пусть разбегаются! И мы полетели так, что лишь в ушах засвистели все ветра, подвластные моему монсеньору. Глаза запорошило снегом, выпитое ранее вино, то, что еще не успело раствориться в крови, подкатило к горлу… Совершенно непередаваемые ощущения, скажу я вам! — Фперёёёёёт! — с восторгом выли в унисон откуда-то сзади дикие отважные бароны! — Навстречу приключееееееениям! — долетал до меня голос Савиньяка… — Прямо по курсу вековая сосна, и она, кажется, не собирается разбегаться, — орал мне в ухо Альберто. — Пусть тогда пеняет на себя, — беспечно проорал я, по ходу дела пытаясь разлепить глаза и очистить их от снега… Сосна оказалась упертая. Удар вышел неслабый, и после этого мой полет продолжился уже в другой плоскости… Впрочем, он был недолог и закончился попаданием головой в сугроб и кратковременной потерей сознания. Когда же я пришел в себя, то первое, что мне довелось разглядеть, это перекошенное от злости, но от того не ставшее менее красивым лицо… моего дорогого монсеньора. Твою же… Ну вот кто звал вас сюда, эр Рокэ? — Очнулся, голубчик? Еще одна такая выходка, Окделл, и я убью тебя лично, не стоит полагаться в таком важном деле на волю случая, — гневно прорычал Алва, ощупывая мои разметавшиеся по снегу конечности, и, несмотря на гул в голове, смазанную картинку, которую могли различить мои глаза, на лице Рокэ я заметил нечто, похожее на тревогу… Волновался, значит… Какой же он у меня все-таки хороший, этот эр… — Мне не жаль вина, — продолжал раздраженно эр, — я без сожаления компенсирую старому хре… господину кансильеру расходы на установку новых ворот, но если бы ты свернул себе шею… — Вам было бы жаль? — спросил я, рассеянным взглядом осматривая окрестности нашего воротокрушения. Зловредная сосна так и не пожелала отойти, гореть ей лиловым… Друзья мои со стонами выбирались из сугробов, все живые и вроде как невредимые — хорошо-то как… А потом я глянул на Алву, который не соизволил ответить на мой вопрос, а просто молча, нахмурившись, ощупывал мою голову. Впрочем, ответ был и так ясен. И это было… прекрасно. Я через силу улыбнулся разбитыми о спину Валентина губами и от всей своей честной и бесстрашной души, ощущая, как в животе, разбрызгивая выпитое мною кэналлийское, запорхали самые настоящие летние бабочки, прошептал: — С Новым вас Изломом, эр Рокэ!