let it snow

      Город наконец-то заметает снегом — для наших широт это редкость в новый год. Белоснежные хлопья кто-то небрежно рассыпает по земле, не особо заботясь о том, чтобы покров холодной сахарной пудры был равномерным. Наверное, нечто подобное сейчас творится и в моей душе: темные асфальтовые прогалины напоминают рваные раны, которые еще не успели зажить, затянуться и перестать болеть, хотя прошло уже два года.        Целых два года без Него.       Время с тех самых пор напоминает мне каучуковую каплю, растягивающуюся в длину долго, мучительно и медленно, но все не рвущуюся никак. Наверное, потому, что на ней все-таки есть зарубки-остановки, когда все вокруг замирает, земной шар перестает вращаться вокруг своей оси, и люди двигаются подобно практически незримым теням массовки. Тогда я вижу его.       Сердце сразу уходит в пятки, и бьется там, колотится, трясется, как зайчонок; с дыханием нелады и кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, и начнется приступ астмы, и я вообще не смогу продохнуть — что-то будет мешать, наверное, тот ком, повисающий в горле каждый раз, когда мы пересекаемся с ним, и я не могу вымолвить ни слова. Да уж, еще и проблемы с речью. Если подумать, то и прохожу я его вечно на негнущихся ногах. Ладони вдобавок потеют. И глаза слезятся. Маленькая больная — им насмерть — девочка, надежды на спасение не имеющая вообще.       За два года я пыталась вырваться, хотела двигаться дальше, жить, дышать, любить кого-то другого, помимо него, естественно: там с выселением из сердечного клапана все очень плохо — даже затяжная операция по пересадке не поможет ведь, и летальный исход возможен, как никогда. Слишком оптимистично думать в моем случае, что я еще жива, слишком. Непривычно и неуместно как-то, учитывая, насколько сквозит меж ребер в районе пустующей области, прямиком в размер его силуэта, узнаваемого мною при любой погоде, и днем, и ночью, с закрытыми глазами, без сознания и в коме. Безнадежно.       Вот и сейчас я цепляюсь взглядом, выхватываю им сквозь хаотичный снежный вальс, его фигуру вдалеке. Вообще это лишь несколько шагов, примерно десять, но для меня они будут тем еще испытанием. Каждый.       Автомобиль сменил, но на капоте стоит все тот же привычный стаканчик с дымящимся кофе: снежинки ныряют в него добровольно, будто только и мечтают встретиться перед смертью с его губами, и это единственное их желание. Ох, как же я их понимаю… Увы, у них шансов на данную встречу значительно больше, чем у меня: я свои упустила, растратила, растеряла, как лотерейные билеты еще до объявления результатов, и теперь терзаюсь догадками, был ли среди них выигрышный или нет.       Отчего-то думается, что я бы сорвала-таки джекпот, но это лишь еще один раунд гадания на кофейной гуще, когда не знаешь, каков финал, и никак, абсолютно никак не можешь его предугадать: все на эмоциях, на фантазиях, на догадках, полуправдивых полупроводниках, мыслях, напоминающих грозовую тучу, из которой вот-вот хлынет стена дождевой воды и смоет все к чертовой матери, и на нитевидном слабеющем пульсе. Ни на что из этого перечня полагаться нельзя.       Я склоняю голову, пряча кончик носа в шарф, надеясь проскочить незамеченной, хотя какая разница, если мы даже не разговариваем? Украдкой провожаем друг друга вороватыми взглядами, словно нас кто-то может арестовать за них и упечь за решетку, или выслать из страны, и сохраняем подчеркнутое молчание, как затертый уже до скрипа винила швейцарский нейтралитет. Прошлое — это прошлое, оно прошло, его не воротишь уже, а мы с тех самых пор незнакомые люди, во всяком случае, именно это я твержу себе два года каждый божий день. И по-прежнему не верю ни единому своему слову: они все лживые, подогнанные под один шаблон, ничуть не вселяющие надежды в мою израненную страданиями душу.       В интернете можно встретить восхваление дождя, как идеального средства для сокрытия слез. Что ж, снегопад тоже прекрасно подходит для этого. Нужно пройти быстро по доске, будто в спину тычет кто-то ржавой саблей, чтобы ни шагу назад и только вперед, и прыгнуть в бездну, опять разбиться, не разбиваясь, а потом можно и всплакнуть, сказав домашним, что во всем виноват проклятый снег, а не безмозглая моя голова. Ох, сколько же раз я ругала себя, кто бы знал. Но разве от этого становится легче? Ничуть. Самобичевание — это лишь фикция, иллюзия анализа проблем и Святой Грааль умудренной опытом мазохистки, которую хлебом не корми, дай пострадать. Да уж, перечень моих диагнозов пополняется слишком быстро.       Вдруг сквозь барабанную дробь пульса, звучащего в ушах, и заглушающего все звуки улицы, живущей своей жизнью — в отличие от меня, — слышится такой знакомый, так и не ставший родным, хотя кого я обманываю, голос, а в нем — мое имя, все гласные-согласные, каждая буква, ни одну не забыл. Мне это снится? Мерещится? Я в бреду? Это уже агония? Или одно из видений в чистилище, и я мертва?       Остолбенев, я не могу пошевелиться — не только мои чувства принадлежат ему, но, кажется, и тело, и он повелевает мною, управляет, играет, как той марионеткой, при помощи элементарного заклинания. И оно ведь работает, а иначе почему я не двигаюсь дальше?       Собравшись с силами, оборачиваюсь, стараясь не грохнуться в обморок и не повиснуть на нем с — неуместно — радостными объятиями — еще не факт, что мне не показалось это, что я не окончательно сошла с ума и помешалась на нем, кто же еще может привести меня к безумию, а?       — Тебя подвезти? Погодка — тот еще сюрприз.       Ошибаешься. Сюрприз — это то, что ты заговорил со мной. Новогоднее чудо, подарок, найденный мною под елкой.       Лихорадочно соображая, что же делать, как вести себя, соглашаться или нет, и что бы посоветовала мне подруга, знающая все-все-все без исключения детали нашего проблемного дела, сдвинувшегося с мертвой точки только что, я ограничиваюсь коротким кивком — на большее меня попросту не хватает, ведь растратилась уже за два года, и порой кажется, что чувства я вообще беру в кредит, и как подойдет срок отдавать его — ни за что не расплачусь, придется записываться в доноры органов и продавать сердце. Правда, кто же его возьмет в таком состоянии? Вряд ли найдутся желающие.       У него в авто тепло по-домашнему и уютно, и пахнет им — какая «неожиданность», — но я все равно дрожу, совсем не контролируя это, — нервы подводят, нервы — предатели; крысы, ринувшиеся прочь с тонущего корабля. Докатилась. Я — «Титаник», а он же, по всей видимости, мой персональный айсберг, и, получив когда-то пробоину, я медленно, медленно, но верно иду ко дну, хотя я была уверена, что я уже давно там: в темной, мрачной, непроглядной бездне, пучине неправильных решений и их последствий.       Он молча поворачивает ключ в замке зажигания и отъезжает от обочины — берет курс на мой дом. Помнит, где я живу, не спрашивает, не уточняет, как туда проехать, — еще бы, он такой километраж тогда накатал к моему порогу, жаль, без толку.       Дорога занимает всего какие-то жалкие пять минут. Теперь время уже не кажется мне каучуковой каплей — оно больше смахивает на табун лошадей, несущихся галопом мимо меня, и я отчаянно пытаюсь вскочить на одну из них, ухватиться за гриву или хвост. Увы, не выходит — я вынужденно глотаю поднятую ими пыль, скрипящую на зубах, и по-прежнему в одиночестве. Совсем не гордом. Тут нечем гордиться.       Останавливает автомобиль на повороте, не доезжая до точки невозврата, на которой мы когда-то прощались, рассчитывая увидеться вновь, и смотрит на меня. Ждет благодарности; чтобы я выметалась; сказала хоть что-нибудь; разрыдалась, может, — вариантов развития событий слишком много, как бы угадать правильный, и дернуть за него, как за ниточку, чтобы мне в руки выкатился уже знакомый клубок.       — Спасибо, выручил, — у меня слова словно платные — я неохотно расстаюсь с ними, скупо и безэмоционально.       — Не за что. Все-таки мы ведь не чужие друг другу люди. Тут снег, а тебе болеть нельзя ни в коем случае, — у него же, похоже, какая-то акция — сказано много, и все угодило в цель.       Я знаю, что ворошить прошлое нельзя — это табу, но удержаться сложно, ведь другого такого шанса может и не быть, а так, если уж расстреляет он меня сегодня, то лучше сразу, не оттягивая этот момент.       — Слушай, почему тогда… — я запинаюсь, крепче стискивая кулаки, впиваясь ногтями в ладони больно-больно, — почему у нас не вышло?       — Почему-то, — он отвечает без раздумий. Странно. Мне бы потребовалась помощь из зала моих похороненных воспоминаний, впрочем, я слишком часто провожу эксгумацию. — Ты не позвонила. Я не позвонил. Вот и не получилось. У меня нет объяснений, просто иногда так бывает. Наверное.       Что сказать ему? Как реагировать? Мне точно нужно время, чтобы переосмыслить услышанное, чтобы принять его, обсмотреть со всех сторон, выискивая брак и изъяны, научиться с ним жить, а вот так, за мгновение, что я могу? Ничего, как и раньше.       Я снова киваю, изображая подобие понимания — об уровне моего актерского мастерства беспокоиться сейчас неуместно, и вздыхаю:       — Увидимся.       — На том же самом месте.       И все.       Я провожаю его взглядом и по-идиотски машу рукой на прощание, хотя нет уверенности, что он увидит это в зеркале заднего вида, что хочет видеть, что ему вообще это важно.       Земля уходит из-под ног, и после нашей встречи и очень короткого разговора мир красочнее не стал, он давно выцвел, но, кажется, где-то там, вдалеке, забрезжил свет, пробивающийся сквозь густой туман. Стало ли меньше вопросов? Нет. Удовлетворилась ли я его ответом? Тоже нет. Получила ли спокойствие-упокоение души? И подавно.       Но мне удивительно не грустно, что может свидетельствовать о том, что я тронулась умом. Отсутствие безразличия — тоже какой-никакой результат, вроде эффекта плацебо. Забота — вообще надежда на исцеление. Не сейчас, не сразу, а когда-нибудь.       Снегопад не прекращается, и все вокруг больше и больше становится похожим на белый чистый лист, с которого людям, более удачливым, чем я, удается все начать заново. Впрочем, я не унываю, уже не унываю, только неистово желаю, чтобы погода оставалась без перемен, а если и менялась, то лишь в худшую сторону — еще есть дождь, и можно даже метеоритный, какой угодно, лишь бы он снова побеспокоился обо мне.       Отсутствие безразличия — лотерейный билет. Забота — комплект выигрышных чисел. Два года без единого разговора, без приветствий и с полным отсутствием внимания друг к другу, но именно столь редкий для наших широт под новый год снег — мой джек-пот. И я никогда еще не любила его так, как сейчас.