Самое дорогое

Я не знаю, зачем тебе нужно это, если оно не доставляет никакого удовольствия. Всё что мы делаем, должно нести в себе либо смысл, либо чувства. Третьего не дано. Автор.

i. Если в этой жизни было б всё так просто, — настолько, насколько непростительно просто надевать на себя плёнкой застывшее блевотно-радужное видение мира, втолкованное нам средствами массовой информации, — то к чертям собачьим я бы послала эту жизнь, потому что и гроша медного, так постылого русскому народу, она тогда не стоила бы. Мир ведь полон сюрпризов, посмотрите: начиная от так кстати забытой осенью пачки сигарет в кармане демисезонной куртки, заканчивая удивительным, притворно-плавным превращением из спокойного дневного провинциального городишки в самый, что ни на есть настоящий мегаполис, ночной город-миллионник, освещающий тебе дорогу не путеводной звездой, а неоновыми вывесками разного рода увеселительных заведений и всякой подобной всячины, битком набитой теми, кому это действительно до одури интересно. Между наполненным китайскими безделушками затхлым магазинчиком с постоянно пустой кассой, название которого удерживать в голове смысла-то нет и какой-то никчёмной забегаловкой, подающей еду из опилок да сублимированный кофе, располагается вход в полóн очаровывающей изящности да сигаретного дыма, въедающегося в плоть и лёгкие здешних обитателей намертво, обрекая их на красиво-романтизированные смертные муки, которые, несмотря на возможный страх настигнут всех, и вас, и их — бар К. Среди ярых обывателей (знаем мы об этом, увы и ах, понаслышке) это место считается лучшим из худших — хотя чем-то хорошим это у человека с типичным мышлением назвать язык не повернётся, но говорить о том, что такое в рамках современного и своевременного социума типичность — чистой воды суицид, искусно припорошенный конституциями, институтами и цензурой.* ii. Журфак — это место рождения, ну, или развития истинных талантов ораторского мастерства, способных завораживать читателя или собеседника, слушателя или зрителя, да наверняка самих себя своими же словами. Очень популярен сейчас, между прочим, из-за возможности перехода по карьерной лестнице и риска. Кто сказал, что она не боялась? Она боялась, боялась, но шла. Шла сначала за мечтой детства, хотела стать великим писателем, чтобы по её книгам снимали фильмы и фанатели, хотела присутствовать на разных вечерах с известными личностями, хотела, чтобы её наконец-таки признали. Но, видимо, делала недостаточно, чтобы добиться поставленных целей, ибо, как вы уже поняли, ничего-то у неё и не получилось. Деградация. Ничем и никем уже не прикрываемая — вылететь с первого курса из-за того, что ребёночку какой-то важной шишки нужно было место именно в этом колледже, именно на этом факультете и именно она попала под руку ректору. Теперь же деваться некуда, и, с полупустым чемоданом, на жутком, колючем, истошно молящем о пощаде сибирском морозе, она стояла, некрасиво сгорбившись, и, по всей видимости, уже озябнув. iii. Порядком устав патрулировать отнюдь не пустующие улицы, проклиная начальство, которому резко чем-то не угодило увеличение количества притонов в их городе, и осыпая "комплиментами" всех и вся, что только попадалось ему на пути, он заходит в последний бар, до сих пор не отмеченный в его немаленьком списке. Смесь запаха алкогольных коктейлей и чего-то ещё непонятного, похожего на самые дешёвые благовония, отдающие дико сладким, до жути противным "ароматом", заставила его внутренности предпринять попытку выбраться наружу и хорошенько проблеваться самим, как только дверь перед ним распахнулась. Прямо напротив входа, через расстояние длинною в танцпол, освещённый прожекторами, стояла барная стойка с постоянным своим обитателем — барменом, а из-за темноты и некой дымки отсюда больше ничего и не разглядеть. Девушке этой на вид было столько же, сколько и его дочери, однако лицо её сияло, она с некой ловкостью натирала стаканы для виски. Её движения были невесомыми, будто она родилась, делая это, из рядом стоящего ведра для охлаждения бутылок струился пар от углекислого газа температурой минус две с лишним тысячи градусов по Фаренгейту, а на губах с помадой насыщенного оттенка красовалась профессиональная улыбка, которую знающий человек посчитал бы гомерической, ибо она явно предназначалась несуразице из уст очередного уже весёлого клиента — привычная атмосфера. Взгляд работницы плавно скользнул по вошедшему, но не потерял насмешливости, а наоборот, приобрёл изюминку в виде приподнятой в немом вопросе правой брови. С негромким стуком поставив на стойку стакан, и накинув на него тряпку, шатенка покинула рабочее место, соответственно, почти спящего мужчину вместе с ним, и прошла к полицейскому, в котором узнала отца своей до сих пор лучшей подруги. iv. — Честно, мне не интересно, как вы меня нашли, лучше расскажите, зачем вы это сделали. Не просто ведь так решили наведаться ко мне? — девушка даже не подозревала, чем обернётся визит к ней на работу человека, которого она видела от силы раз пять в своей жизни. Тяжкий вздох собеседника ей в принципе ничего осмысленного не дал, и страж закона по привычке стал толковать ей речи о нарушениях уголовного кодекса и о том, что эту лавочку прикроют, а она так вообще может загреметь в тюрьму. — Хм, а что такого незаконного в действиях нашего заведения? Мне семнадцать, я имею полное право работать там, где захочу. Наркотики мы не распространяем, проституцией, — мимолётный взгляд на толпу вполне обычных, правда даже не немного накрашенных девочек, — не занимаемся, несовершеннолетним алкоголь и табак уж точно, — смешок, — не продаём. — а ведь действительно, правонарушений не наблюдается. Он обошёл каждую комнатку и каждый уголок бара, и так и ничего подозрительного не нашёл, можно со спокойной душой пойти домой и наконец-то поспать часов так восемь, а то и больше. Нет, не то что можно, ему следовало бы это сделать, так почему сейчас он сидит, помешивая в натёртом до блеска стакане прозрачноватый коньяк янтарного цвета, задумавшись над словами здешнего кельнера, который всё продолжает говорить? И ведь он согласен с каждым её словом, чёрт подери. Согласен, но ничего не может сделать. Разговор определённо зашёл не в то русло, если обсуждаются его недосып, недовольство своей работой в правоохранительных органах и усталость от всего. — Я не знаю, зачем тебе нужно это, если оно не доставляет никакого удовольствия. Всё что мы делаем, должно нести в себе либо смысл, либо чувства. Третьего не дано. Бросай всё к чертям собачьим, отдохни, наберись сил, и потрать их на то, о чём всегда мечтал. А сейчас давай, последний рывок, и увольняйся. Хорошо? Мне смотреть на тебя тошно, ты в прямом смысле мусор, не в обиду, выглядишь потрёпанным жизнью. А что он? Он не обижался на неё за такие слова. Не обижался ни в первый раз, ни в третий, ни в последующие. Она понятия не имела, в чём причина его штурмов бара каждый вечер, но оставалась такой же, как и всегда — приветливой, но капельку ехидной, мудрой, но с совершенно отличным от принятого нормальным восприятием мира, странноватой. Да и он не менялся, не понимая, к чему всё это делает, кому мы врём, и всё так же пытался понять, зачем и почему, чем она тянет к себе и каким образом это делает. Такой же молчаливый, но иногда вставляющий лепту в её рассуждения, и иногда рассказывающий что-то сам, но уже не такой угрюмый и серьёзный, правда не понимающий некоторых, по её мнению, элементарных вещей — например, её до кома в горле позитивного отношения к этим размалёванным курицам, пока она не объяснила ему эту теперь до безумия простую вещь: — Мы не занимаемся проституцией, нет, мы продаём не тело, мы продаём время. А уж как им распоряжаться — воля клиента. Не всегда ведь отдых подразумевает собой что-то порочное, правда? Так что тогда плохого в том, чтобы сделать чуточку счастливее одинокого человека? Побыть с ним, поговорить по душам за чашечкой моего великолепного кофе с корицей, или, может, помочь с чем-то вроде готовки или стирки? Да хоть просто посидеть рядом и громко помолчать, присутствие человека очень сильно скрашивает пустоту вокруг, по себе знаю. Поэтому, хоть и могу, но не ухожу отсюда, во-первых, потому что привыкла, люди здесь приятные, а во-вторых — общение с клиентами греет душу, а иногда и разрывает её на части, хоть её и нет. Такие профессии дорого стоят. И тут он понял — она на протяжении всего того времени вплетала ему в голову, как ленточку в косы первокласснице мама, пыталась втолковать в его глупую голову, воспринимающую новую информацию иначе чем должна: это не она неправильная, это мир неправильный. Люди видят только то, что хотят видеть, не замечая, как такие крепкие, переломившиеся когда-то личности достают тонкими, явно нездорово длинными пальцами сигарету из пачки; как такие, казалось бы, обязанные быть сильными мужчины, заливаются слезами из неверяще глядящих глаз при потере любимого человека от боли, как будто от тебя и вправду наживую, без наркоза оторвали вторую половину, и всё, что от неё осталось — крохотная частичка в виде ребёнка; как, казалось бы, потерявшие всё, что только можно, дети, теряя то, чего даже и не было вновь и вновь, обретают смысл и счастье. — Это не мы такие, это жизнь такая.