Это ярость — копытом грохочущий бык-голштин, Это страх, неуют, дискомфорт и нехватка снов; Это плохо, чудовищно, невыносимо, но — Это лучше болота. Лучше, чем полный штиль. © аксолотль
***
Уэйда много. Уэйда мало. Его нужно больше-больше-больше, проваливай к чёрту, Уилсон, ты меня душишь, житья от тебя нет, вернись, гребаный урод, конченный псих. И кто тут еще псих? Наверное, оба. Они собачатся каждый вторник и пятницу, но не подумайте, ничего серьезного, просто битье посуды и ругань на весь этаж, надо ведь держать себя в форме, правда? У них бурные ссоры и не менее бурные примирения. «Серьезное» обычно происходит раз в месяц, и это означает холодное бешенство и слепящую ненависть. Уэйд особенно зло выплевывает слова, нацепляя на рожу одну из самых поганых своих ухмылочек. Питер, наоборот, молчит, зыркает мрачно и тянется к ножу, потому что когда сука, с которой ты спишь, — наемник и бывший спецназовец, да еще и весит килограмм на пятнадцать-двадцать больше, нужны тузы в рукаве. В одно из таких «серьезно» Уэйд впервые за долгое время настолько взбешен, что яростно лупит стену в полуметре от напряженного, как натянутая струна, Питера. Он орет что-то невнятное, и агрессия плещет во все стороны ядовитой волной. Паркеру страшно, но он скорее позволит себе горло от уха до уха распластать собственным ножом, чем признает это. — Я не понимаю! — рычит наемник, в бешенстве сжимая кулаки. — Блять, не понимаю! Чего ты хочешь от меня, сука, чего?! Что еще я должен сделать, я и так уже наизнанку вывернуться ради тебя готов, но тебе ж мало, дрянь!.. Наконец, спустя двадцать минут Уилсон окончательно затихает, лишь дышит с хрипами, широкая грудная клетка ходуном ходит, взгляд бешеный — скажи хоть одно неверное слово, и рванёт. Он шагает ближе, и Питер заставляет себя стоять на месте. — Если ты скажешь мне уйти — я уйду, — с расстановкой произносит Уэйд, и глаза его, два голубых камня, сверкают зло и холодно. — Ну так уходи, — выговаривает мстительно Паркер, почти в самые губы, запрокинув лицо вверх. Никогда не может заткнуться вовремя. Уэйд отшатывается от неожиданности, широко открывая глаза, потому что не думал, что у пацана хватит наглости сказать подобное (потому что глупо надеялся никогда не услышать это в свою сторону). Но вдруг подается вперед, гневно раздувая ноздри, как принюхивающаяся ищейка. — Черта с два, мелкое пиздливое чудовище, — толкает мальчишку к стене, больно впечатывая затылком в кирпичную кладку, взбешенно шепчет, глядя прямо в расширившиеся зрачки. — Ты так и не научился врать мне. Я знаю, когда ты пиздишь, сучоныш, поэтому не выйдет меня наебать, ясно? Н е в ы й д е т. У мелкого паршивца зрачок сожрал радужку, заливая глаза пленительной чернотой, а дыхание сорванное и злое. Страсть и ярость так легко перепутать. Уилсон вгрызается в чужой рот, сминая губы, не позволяя сжать челюсти, почти не давая дышать. Питер стонет ему в рот, зло лупит рукой по плечу, пытаясь отодвинуть, и в этом жесте столько же фальши, сколько в его словах было минуту назад. Дрожит, жмурясь, и гнётся под чужими ладонями, маленькая капризная дрянь. Нравится ему бесить Уэйда, тот знает это, но все равно каждый раз ведется. Когда Уилсон отстраняется, у Паркера нижняя губа в крови, и Уэйд жадно слизывает металлический привкус с чужой кожи, отчего Пит всхлипывает, вцепляясь пальцами в кирпичную кладку, словно боится упасть. Глаза у него мокрые и покрасневшие, и смотрит он почти испуганно, вот только губы кусает и едва заметно, бессознательно тянется ближе, жарко, сорванно дыша. Лицемерная сука.***
Питер сидит на высоком стуле у барной стойки и болтает с каким-то красавчиком-тренером, которого непонятно как занесло в бар к Хорьку, и который слащаво лыбится и открыто кадрит мальчишку. Паркер кокетливо улыбается в ответ, закидывает ногу на ногу. Ему удается даже минут двадцать побыть обольстительной королевой, пока в какой-то момент не подходит Уэйд, неотвратимый как пиздец. Он просто секунду с ухмылкой смотрит на выпрыгивающего из штанов спортсмена, пытающегося впечатлить высокомерного сучонка, затем бесшумно скользит за спину Питера, мягко оборачивая руку вокруг тонкой талии и чувствуя, как застывает напряженно спина. Склоняется, глядя прямо в глаза накачанной фитоняшки, обдает горячим дыханием чужую шею и розовое ушко, а затем... Широко мажет языком солоноватую кожу плеча, в следующую секунду сжимая зубы. Причем, далеко не в шутку — медленно усиливает напор, ощущая, как каменеет от боли Пит. А еще он стонет. Тихо-тихо, скулит на выдохе, болезненно прикрывая глаза; мучительный излом бровей и рваный всхлип — как попытка сдержать крик. Стонет и гнется в пояснице, послушно укладывая затылок на чужое плечо, даже не пытаясь вырваться, маленький мазохист. Тонкие пальчики вцепляются в рукав уэйдовской толстовки, стискивают и бессильно царапают мягкую ткань. Бесполезно, детка. Плечо печет, словно огнем, и Паркер чувствует, как вниз стекает горячее, — Уэйд, сука, его однажды сожрет и не подавится. Наконец, Уилсон медленно отстраняется, почти ласково зализывая наверняка наливающийся чернотой укус. Вновь встречается глазами с охреневшим парнем напротив, показательно неторопливо улыбаясь окровавленным ртом, а затем полностью теряет к незнакомцу интерес, склоняясь к лицу Питера. У того глаза затуманены болью и желанием, мутные и влажные. Уэйд любовно оглаживает кончиками пальцев хрупкое горло и аккуратно вытирает слезинку, скатившуюся к виску. — Так-то лучше, да, малыш? — ласково воркует он, чувствуя, как дрожит мальчишка под его ладонью. — Лучше, когда ты такой: молчаливый, ревущий и готовый подставиться нам прямо здесь. Мы тебя такого очень любим, малыш. А ты нас? Пальцы, едва касаясь, скользят по челюсти, приподнимая лицо за острый подбородок. Пит хрипит и тянется выше, привставая, но Уилсон накрывает его глаза ладонью, вжимаясь открытым ртом в шею, оставляя на ней кровавый развод. — А-а-а, — насмешливо цокает языком, не позволяя мальчишке дернуться, подползти ближе, вновь переводит взгляд на парня напротив, по лицу которого становится очевидно, насколько сильно ему хочется оказаться как можно дальше. — Папочке пора работать, а ты пока поиграй тут. Только веди себя хорошо, иначе мы выпорем тебя прямо на глазах у твоего нового приятеля.***
У Паркера на шее — тонкая черная кожаная полоска с едва заметными словами. «Собственность Уэйда». — Подписал, наконец, свое имущество? — ехидно спрашивает Элли во время дружеской попойки в баре Джека. Они сидят на потрепанных мягких диванчиках за угловым столиком — есть своя прелесть в том, что твой друг — хозяин бара. Миловидная японочка (Юкио, кажется), с которой пришла Фимистер, толкает ту под ребра острым локотком, но брюнетка всегда была язвой, и фильтра у нее между языком и мозгом не стояло изначально. Глаза Уэйда довольно блестят, когда он обласкивает взглядом тонкий ошейник. — Мы бы хотели набить эти слова на коже нашей детки, но нет-нет, мы не можем, эта кожа слишком прекрасна, чтобы уродовать ее краской и иглами, — медовым голосом мурлычет Уилсон, скользя пальцами по пояснице рядом сидящего мальчишки. — Зато какой красивый цвет у этих букв — цвет крови, мой любимый! Паркер на реплики о себе никак не реагирует, сидит, привалившись к горячему боку Уэйда и уложив острый подбородок на чужое плечо. Смотрит куда-то в стенку пустым взглядом и чуть заметно покачивает ногой в такт музыке, едва слышной из маленького наушника. В баре почти никого нет, пик активности закончился несколько часов назад. — Значит, уродовать нельзя? А что это за херня тогда у тебя на плече, Паркер? Сдается мне, я знаю, чьи зубы оставили эту «красоту», — пьяно фыркает Фимистер, красноречиво выгибая плавной дугой изящную смоляную бровь. Питер впервые за вечер проявляет к разговору хоть какой-то интерес. Поворачивается лицом, отставляет высокий стакан с алкоголем и мягко выдыхает: — Ты об этом? Твоя правда, действительно красиво... Но можно сделать еще лучше, — тонкие пальцы ложатся на фиолетовый след и начинают вдруг с силой расчесывать едва поджившую кожу. Ойкает тихо малышка Юкио, а Питер вновь раздирает ранку до мяса, и уже через дюжину секунд из-под пальцев ползут вниз первые алые дорожки. — О, ну что же ты делаешь, сладкий? — урчит Уэйд, а у самого глаза блестящие, дурные и голодные. — Иди к нам, маленькая паучья крошка, папочка тебя полечит. Паркер шустро перебирается на чужие колени, оплетает наемника руками и ногами (действительно, словно паук), замирает, покорно откинув голову и давая доступ к шее и плечу. Уилсон мягко гладит мальчишку вдоль хребта, бормочет что-то про «вы только посмотрите на эту покорность, наша детка самая лучшая» и широким мазком слизывает кровь с чужих ключиц. Примеряется секунду, а потом вцепляется зубами рядом, перекрывая предыдущий укус, кружевом один на другой наслаивая. Паркер вскрикивает и замирает, голову запрокинув к темному потолку. Его кроет просто от того, насколько он сейчас беспомощен. Потому что, в отличие от всех этих рафинированных качков, Уилсон своим телом владеет мастерски, и чтобы прикончить Питера, ему понадобится меньше минуты. Конечно, он вряд ли ни с того ни с сего решит свернуть Паркеру шею, но сама мысль... будоражит. Уэйд же, вдоволь наигравшись, отстраняется и легонько дует на новую метку, а затем ласково стирает большими пальцами скатывающиеся по щекам слезинки. — Вот и все, малыш. Чшш, не надо плакать, нам сразу хочется заставить тебя плакать по другой причине, не провоцируй нас, дорогуша, — щебечет Уилсон, а Фимистер лишь корчит рожу из разряда «это нормально у них» в ответ на ошарашенное лицо своей подружки. Питер так и остается сидеть на уэйдовских коленях, укладывается щекой на твердое плечо, а ледяные пальцы запускает под широкую футболку. Элли на это только качает головой, ближе притягивая к себе хрупкую, маленькую девочку, которая с катаной управляется гораздо лучше, чем с пылесосом. Ну ничего, у каждого свои тараканы. Отношения Уилсона и Паркера она наблюдает уже четвертый год. Если честно, Фимистер даже не надеялась, что Уэйд сможет найти себе кого-то, настолько же ёбнутого, как он сам. А поди ж ты. У тощего мальчишки, конечно, нет расщепления личности, но и без этого дерьма он та еще заноза в заднице. В пьяном разуме Элли проносится мысль о том, что это не так уж и плохо — иметь кого-то, столь же шизанутого. По крайней мере, Уэйда «замкнуло» на Питере. Теперь его безумие было обращено, в основном, именно на Паркера. Минус на минус дает плюс и всё такое. В пьяной Фимистер всегда просыпается философ, поэтому сейчас Элли со смешком думает о том, что они с Юкио — яркая иллюстрация к фразе «противоположности притягиваются». Уэйд же со своей «членистоногой деткой» — типичное олицетворение мнения про «подобное притягивает подобное». Девушка сама себе кивает, краем глаза зацепив, как Уэйд клеймит тонкую белую шею своей детки пятнами укусов. А Питер только податливо гнется навстречу, закидывая руки на чужие плечи и позволяя творить с собой все, что придет в ненормальную башку Уилсона. Два больных ублюдка, и, кажется, их всё устраивает. — Совет да любовь, чудики, а мы пошли, — в какой-то момент бормочет Элли, неловко поднимаясь. Выпитое знатно даёт по башке в душном помещении, поэтому её хорошенько шатает. — Юкио с утра на работу. Фимистер цепляет ладошку своей девушки и аккуратно поднимает её с облупленного диванчика. Питер пару раз машет им ладонью, а Уэйд мычит что-то невнятно-одобрительное и возвращается к воркованию над своим драгоценным Паркером. Они еще какое-то время сидят так, впаявшись друг в друга, пока Пит не начинает обмякать в чужих руках, засыпая. — Малыш, а тебе не пора в свою кукольную кроватку? Время позднее, — с ласковой усмешкой выдыхает Уилсон, кончиками пальцев рисуя круги на выгнутой пояснице. — Только после колыбельной в твоем исполнении, извращенец, — фыркает мальчишка сонно, не открывая глаза и тычась носом под челюсть, как слепой щенок. Ну разве они — не идеальная пара?