Так просто

- Дин, я отозвал его из отставки для работы под прикрытием. Если с ним что-то случится, это будет моя вина.       Дину надоело видеть в глазах брата тоску и постоянную вину, вину, вину. Вину за всё: смерть мамы, гибель Чарли, гуляющего по земле Люцифера, выпущенную Амару, уход Бога…       Дину надоело слышать в его речах повиновение и самопожертвование – снова и снова. Как будто иных чувств не существует, как будто ему априори отказано быть счастливым, как будто ему никогда не познать спокойствия и тепла.       - Замолчи.       Он просто, без стеснения, вплотную подходит к Сэму и почти соприкасается с его щекой своей. Дин уверен: так правильно, так необходимо, так нужно. Он медленно, сумасшедшее медленно, поворачивает голову и надменно смотрит в глаза, ожидая реакции. Его устроит любая: буря, удар, шок, улыбка. За последнее он отдал бы все вселенные и перерыл все океаны.       - Дин, какого хрена? – младший кривится, но тяжело дышит от такой небывалой близости. Не понимает, что происходит. Не знает, что нужно делать. Боится.       Брат не отвечает, лишь чертит губами, словно грифелем, по коже, едва касаясь, прерывистую линию от одной скулы до другой, намеренно пропуская губы, тягуче выводя дыханием его имя.       У Сэма вырывается громкий выдох. Столешница режет сжатые ладони, сердце отбивает по рёбрам чуть сбитый ритм. Сэму неуютно. И до одури страшно, потому что всю жизнь ему втолковывали, что грешно чувствовать нечто подобное к родному брату.       Винчестер обнимает его, крепко прижимая ладони к рёбрам, и Сэму становится невыносимо тепло. Он никогда не мог оттолкнуть Дина. Если только в юности, на эмоциях, на грани паники от того, что сладострастие побеждает, что сила воли слишком слаба, и что он сам погубит их обоих. Сэм уходил, сбегал, отворачивался, останавливал себя на полудвижении, на полуслове, осекался и видел в глазах брата понимание и вторящие ему - смирение и стыд. Теперь же - после стольких потерь, стольких препятствий – Дин – единственное, что у него осталось и за что он способен бороться до самого конца. Не важно, в какой ипостаси.       - Дин..?       - Заткнись, - зло шипит Винчестер, наклоняясь и приоткрывая губы для поцелуя, медленно, дразняще, чрезмерно близко. Сэм уже чувствует, как они касаются его, призрачно ощущает их вес. Он с силой зажмуривается и мысленно произносит «чёрт, чёрт, чёрт». Он даже сам не уверен, рад ли происходящему и готов ли на такие поступки. Пальцы сжимают деревянную поверхность, грозя раздробить её в щепки. Прорастающее в груди желание губит любые реальные доводы к отрицанию – и он сдаётся.       Дин медлит только для вида, лишь даёт ему думать, что решает только младший, что за ним остаётся последний ход. На деле же он на десять шагов впереди, потому что уже давно всё для себя решил – и когда Сэм всё же инертно подаётся вперёд, то сам с лёгкой усмешкой накрывает его губы своими.       Дин говорит поцелуем лучше, чем словами. Теряясь в заблудших, прячущихся по углам, словно тени, эмоциях, он горячечно выдыхает: «Забудь, здесь нет и не будет твоей вины, отпусти это, тебе неподвластна судьба всех миров и душ».       Но младший сопротивляется, будто разговаривая на другом языке. Всё ещё желая оставаться непорочным, сладко вкусив запретный плод. Искажает правду, прикрываясь напыщенными целомудренными речами и взглядами. Дин думает, и когда же они стали строить Вавилонскую башню и потеряли связь?       Сэма будто отбрасывает от Дина в другое измерение – впервые в жизни так осязаемо и резко. Он упирается в грудь брата, надавливает, чтобы увеличить расстояние хотя бы на сантиметр, и чувствует, как губы Дина, на деле достаточно приятные, перестают танцевать с его. Сэм, нахмурившись, смотрит на брата, и в его глазах сквозит северный ветер непринятия, отвращения, сочувствия и что-то ещё, что Дин никак не может разобрать.       Ладони Сэма соскальзывают по его предплечьям и обмякают на оголённых запястьях, как у тряпичной куклы. Старший обжигается его холодом. Сэм больше не пытается его удержать. Или остановить. Но этот жест бессилия слишком тяготит Дина. Он всматривается в его зрачки и снова видит вину, смешанную с сожалением. И мысленно чертыхается. Когда этот щенячий взгляд прекратит быть настолько зашуганным?!       Дин терпеть не может видеть брата таким потерянным, таким сдающимся, страдающим. Вечно сдерживающим себя и обманывающим всех вокруг. Он ведь слышит его сердце и чувствует, как их обоих тянет друг к другу – может, и противоестественно, но не противозаконно, Дин проверял.       Он аккуратно, чтобы не напугать брата, поднимает руку и проводит ладонью по его щеке, вновь приближается к нему, доказывая, что не сдастся, не пойдёт на попятную, не станет врать, что ничего не было – потому что это бессмысленно.       - Отпусти это, Сэмми, - шепчет Винчестер, и этот шёпот двоится, троится и множится – то ли в голове Сэма, то ли наяву. – Отпусти, отпусти, расслабься, - между шёпотом следуют поцелуи, мягкие, тянущие время, настойчивые только своим существованием. Дину не хочется принуждать его. Он неспешно зарывается ладонями в его волосы, и тягуче накручивает пряди пальцами.       У Сэма непослушные губы. Сбитое дыхание. И неловкие руки, в конце концов ласково обвивающие его за талию. Потому что сопротивляться Дину Винчестеру бесполезно.       Когда младший воодушевлённо отвечает на поцелуй, то чувствует, как накопленная годами энергия, как это латентное влечение, пресекаемое на уровне мысли, теперь высвобождается оглушительным вздохом облегчения, покидая грудную клетку, бывшую темницей больше тридцати лет.       И Сэм внезапно понимает, что с Дином готов отпустить всё: весь мир, с его проблемами, весь груз, лежащий на его плечах, всю боль и тоску, заполняющие сердце, всю ответственность, удерживаемую в своих руках. Под ладонями и губами брата он чувствует себя свободным. Обмениваясь дыханием с Дином, он усмиряет собственное сердцебиение и расслабляется.       Ладони брата медленными лавинами сползают вниз, по шее, плечам, лопаткам. Ему нравится чувствовать их тепло сквозь одежду и горячие мурашки, бегущие по его следам. Дин касается его нежно, но уверенно, так естественно, словно делал это уже тысячу раз. Младший откликается слегка тревожно, переборами пальцев считая позвонки на его спине, словно струны гитары. И Дин звучит словно лучшая мелодия во Вселенной. Сэму нравится это слышать.       Сэму нравится не думать ни о чём, кроме него. Кроме его ладоней на своём теле.       Ему нравится думать, что мир так прост.       Наконец-то заботы уходят на второй план, стираются отпечатками пальцев брата на его коже, скрываются за новым слоем мурашек, стряхиваются с сердца мелкой волнительной дрожью, тушатся прерывистым дыханием и забываются. Винчестер и сам теряется в этих беспорядочных ощущениях – и впервые чувство потери не тяготит его, а лишь окрыляет, позволяя рисковать.       Сэм тянется к шее брата и обжигает её мягким горячим поцелуем, пробуя запах Дина на вкус. Старший Винчестер выдыхает сквозь зубы, стараясь не выпустить из лёгких постыдный стон. Он не готов к этому. Пытаясь держать всё в рамках дозволенных для первого раза приличий, он не хочет усугублять ситуацию. Потому что касаться шеи губами – опасно и слишком интимно. А границы пока преступать не время.       - Сэмми, не сейчас.       Сэм не слушает, слегка прикусывая тонкую кожу прямо у мочки уха – и Винчестер не может сопротивляться, выгибая тонкую шею навстречу и вцепляясь в предплечья брата ногтями. Младший же победно запечатлевает нежную улыбку на его ключице. Дин его радости не разделяет и, желая напомнить, кто здесь главный, перенаправляет вес вперёд, аккуратно толкая Сэма.       Столкновение острых лопаток со столом выходит немного освежающим, воздух из лёгких вышибает с удушливым стоном, который, нависая над братом, ловит изящными, ловкими губами Дин. Поцелуй выходит долгим и немного отчаянным, потому что младший чувствует свой проигрыш. По всем фронтам: потому что сдался в руки брата так неумело и быстро; позабыл всё, на чём строилась философия его жизни, стоило Дину поманить его откровенной симпатией; поступился своей верой и упрямым стоицизмом ради этих искрящихся ощущений в сердце, на коже, под рёбрами; утонул в эмоциях слишком глубоко и захотел непомерно большего; сдал битву за первенство так скоро и обессиленно.       Взгляд Дина застывает на его лице – пылающих щеках, подрагивающих губах и длинных ресницах, мажущим блеском глазах – и чувствует эту вину и самоотречение, обиду и раздражение на самого себя, да и брата в придачу. И ощущает себя предателем, Кассием, Брутом. Может, они в аду и это – его кара небесная? Если и так, то Дин согласен. Он готов обежать все круги ада, если на финише его вознаградят ладонями брата на его коже. Тепло вновь разливается по венам, закипая и запросто сжигая здравые мысли. И поэтому Дин, вглядываясь в огромные зрачки младшего, произносит:       - Я обещаю, что мы продолжим сразу после победы над Михаилом.       Сэму почему-то кажется, что это будет не скоро, и он понуро срывает последний жаркий поцелуй с губ брата.