Ну, тут уж сама Лиза поступила нехорошо, молодого человека к себе приблизила из видов, чтобы в Николае Всеволодовиче ревность возбудить. Не осуждаю я этого очень-то: дело девичье, обыкновенное, даже милое. Только Николай Всеволодович, вместо того чтобы приревновать, напротив, сам с молодым человеком подружился, точно и не видит ничего, али как будто ему всё равно
Ф.М. Достоевский, «Бесы»
Верховенский знает, что во всем виновата Лиза Тушина. Он не может простить ей то, что в нее вроде был влюблен Ставрогин, он не может забыть, что именно она, хрупкая, нервная Лиза, прилюдно вывела Николая на чистую воду с его тайной женитьбой на Марье-Хромножке, он не может… да и много чего еще не может простить, забыть и стереть из озлобленного сердца Петр Степанович. И он знает, как отомстить. Когда он манит Лизу к своей карете, чтобы отвезти в Скворешники, к Николаю, он знает, что Лиза поедет, – просто знает, и ему на минуту становится горько, что не он будет спать с Тушиной, а вечный властелин душ Ставрогин. Но Петр вовремя давит эту мысль: месть нужно довести до конца, и сделать так, чтобы Тушина уничтожила сама себя. План Верховенского был прост: отвезти девушку к Ставрогину, оставить их на ночь вдвоем, а утром ждать, что Лиза или повесится, или отравится, не вынеся поруганной девичьей чести. Если бы Лиза все-таки не решилась на самоубийство, то Верховенский бы сам выстрелил ей в затылок из своего маленького револьвера, – недрогнувшей рукой в коричневой кожаной перчатке. Когда около дома оказался Маврикий, Петр Степанович вначале немного струхнул, но ему помог бунт рабочих: в толпе могло случиться все. Что угодно, и Верховенский даже обрадовался, что дело обернулось именно так, что ему не пришлось марать руки: за него все сделали грязные рабочие, для Верховенского – обычный человеческий скот на убой. Все закончилось вроде бы неплохо: Лиза и Маврикий мертвы, и сердце Ставрогина больше никто не занимает, но… Но вот Петр Степанович знал, что был в его жизни день, о котором он никому не расскажет, – день, когда он был по-настоящему счастлив и влюблен. Это была швейцарская весна, и Верховенский тогда только познакомился с семьей Тушиных, – порывистая Лизавета Николаевна встретила его около источника с водами, узнав, что он тоже из России и знает Ставрогина, ужасно обрадовалась и пригласила к ним с матерью на ужин. Петр Степанович сразу смекнул, что девушка может быть богата, а поиск лишних денег на его с нашими дело как раз тогда занимал ум молодого человека. Он согласился, и весьма неплохо провел время, беседуя с Лизой и ее матерью. Однако после ужина к нему подошел Николай Всеволодович и шепнул: – Поговорим наедине. Они вышли, и Николай спокойно сказал: – Лиза – хорошая девушка, но она вами играет, как и мной. Не советую вам на что-то рассчитывать: вы ей не завидная партия, не жених, а я сам не желаю лезть в это ярмо, – у меня достаточно причин, чтобы не заводить семейную жизнь. Просто будьте внимательны, Верховенский, – вы человек умный, и не нужно, чтобы вы были посмешищем для избалованной девчонки. – Как она вас задела, Николай Всеволодович, – процедил Петр Степанович. – «Избалованная девчонка», – вы только ее маменьке так не скажите, а то будет скандал и слезы… А что до меня, то я сам решу, как мне поступить. Может, у меня тоже есть планы на Лизу. Ставрогин пожал плечами: – Я вас предупредил. Дело ваше, – и, облив Верховенского ледяным взглядом, ушел к гостям. Возможно, не скажи Ставрогин раздраженному Верховенскому таких сведений про Лизу, все бы и обошлось, – но Петр Степанович почуял в своем сердце болезненную зависть и почему-то ревность. И с этой минуты он решил доказать, что Лиза Тушина его отличает не из-за Ставрогина а потому, что Петр Степанович сам ей по душе. За месяц постоянных встреч с Лизой и Ставрогиным в доме Тушиных Петр Степанович увидел, что Ставрогин сказал ему правду: Лиза действительно по-настоящему расцветала лишь тогда, когда Николай Всеволодович обращал на нее внимание, но, когда с ней заговаривал Верховенский, она явно скучала, сдерживаясь лишь потому, чтобы позлить Николая. Петр Степанович страдал от оскорбленной гордости и от чего-то еще: как он позже себе признался, он убедил себя в том, что сам влюблен в Тушину, и страстно влюблен, иначе сносить такое к себе отношение было невозможно. И вот однажды, когда Верховенский с Лизой шли по саду около их швейцарской гостиницы, Петр Степанович не выдержал: он упал на колени и зашептал: – Лиза, милая Лиза, я люблю вас! Будьте моей женой! Лиза вначале испуганно смотрела на него, потом ее глаза налились слезами. Она подняла Верховенского с колен и сказала ему: – Петр Степанович! Я... я… И вдруг замолчала, вглядываясь куда-то за спиной Петра Степановича, – долго, не отрываясь. Потом она отерла слезы и шепнула: – Я подумаю, переговорю с маменькой. Вы мне очень симпатичны, Петр Степанович, и, возможно… По крайней мере, мне не хотелось бы терять вашу дружбу. И обняла его. Петр Степанович не видел, во что (вернее, в кого) вглядывалась Лиза. Он также не видел, как зажегся в ее глазах опасный, злой и лукавый огонек, который появляется у девушки, явно что-то задумавшей. Но он догадался. И все равно был счастлив. В его душе словно расцвел и начал благоухать розовый утренний сад, и он сам не знал, почему, – ведь дураком Верховенский никогда не был, и ложь он отличал еще до момента ее произнесения. Но сейчас ему захотелось поверить, захотелось обмануть себя, захотелось стать счастливым. И он шепнул: – Спасибо вам, милая, нежная Лиза! Я так счастлив… Лиза, не отпуская его, все так же вглядывалась в уходящую фигуру Ставрогина, который окинул их ироничным взглядом и тихо рассмеялся. Ничего: в борьбе за любовь все средства хороши, и Лизавете Николаевне не стыдно. А Петр Степанович ушел, пребывая в эйфории: ему казалось, что все возможно, что он женится на красивой девушке, получит ее наследство, довершит начатое дело, – а Лиза будет с ним рядом, стоять за его спиной, поддерживать. Он вдруг понял, что не одинок, хоть и знал, что врет себе. Вечером того же дня, проходя мимо беседки в саду, Верховенский вдруг остановился: он услышал тихие рыдания и разговор. – Ну и зачем вы это затеяли, Лизавета Николаевна? Чего вы хотите добиться таким путем? Чего вы ему голову морочите? – А зачем вы с вашей Дашей все время на берегу беседуете, и никого больше с вами нет? Я даже слышала, что она к вам ночью приходила… Хохот: – Вы шпионите около моей комнаты по ночам? Ай-яй, вас дурно воспитали, Лизавета Николаевна. Надо бы вас наказать, – и вскрик. Затем звук поцелуя и пощечины. – За что вы меня так бьете, Лиза? – Вы негодяй, Николай Всеволодович! Я… я… – Маменьке пожалуетесь? Или вашей гувернантке? Вас поцеловали в саду, куда вы ушли без их дозволения, – Николай с удовольствием издевается над бедной девушкой. Лиза плачет: – Уйдите и оставьте меня в покое! – Я-то уйду, да только вот в дела мои с Дашей не лезьте, – мне уж и поговорить ни с кем нельзя без вашего разрешения? И оставьте Верховенского в покое, на что он вам? – Может, я люблю его?! – Может, может. А, может, вы меня любите, – утверждает Ставрогин. – И вам нравится, когда я вас целую. Ну так что, – любите вы меня? – Люблю, – шепчет Лиза, как приговоренная. – До смерти люблю. – До смерти не надо, а вот в жизни – очень даже, – и звук поцелуя, причем, судя по расположению теней, Лиза сама притянула к себе голову Николая. – Вот так-то лучше, Лизавета Николаевна. А Петру Степановичу скажите правду. – Скажу, – кивает Лиза. Но Верховенский уже этого не слышит: он, движимый злобой и горечью, убегает на край сада, где есть небольшой обрыв. Там он ложится на землю и рыдает – глухо, зло, бесслезно. Розовый сад превратился в сгоревшее, почерневшее после пожара поле, и Петра Степановича тошнит от злости и ненависти к себе. На следующее утро он уехал, отговорясь важными делами, связанными с наследством в России. Петр Степанович был счастлив ровно один день. А потом он возненавидел всех, кроме Ставрогина, – тому он не мог противиться. Лизу же Верховенский вычеркнул из списка живых для себя. Он знал: когда-нибудь настанет момент для мести, его мести, – верховенской. А приговор для Лизы прост – «Виновата сама». *** Иногда Петру Степановичу снится Лиза – хрупкая, с развевающимися по ветру волосами, и он просыпается в холодном поту, сжимая руки, словно потерявший что-то невесомое, несбывшееся. Хорошо хоть, что такие сны редкие: «Ты заебала мне сниться». *** Хуже всех ночей, Та, где твой взгляд из-под ресниц длится. Свали к черту, прошу, ведь я слишком ничей, – Ты заебала мне сниться.