Чтобы лето не кончалось никогда

      Лето.       Альбус всегда любил летние каникулы. Он был рад повидаться с матерью и сестрой, да и Аберфорт летом становился почти похож на нормального брата: они бродили вместе по Годриковой Впадине, болтали о школе, учителях и гнусных слизеринцах. Дома вокруг них порхала беззаботная Ариана, и даже на губах Кендры бледной тенью мелькала улыбка. Вкусные ужины, тихие вечера у камина... они были семьёй, и даже память о случившемся в Насыпном Нагорье, о Персивале Дамблдоре, осуждённом на пожизненное заключение в Азкабане, почти их не беспокоила.       Всё было хорошо. До этого лета, которое могло стать самым важным в жизни Альбуса, если бы... Слишком много вероятностей: если бы те мальчишки-маглы не напали на Ариану, если бы отец не переборщил с наказанием для них, если бы рассудок Арианы не повредился... Если бы не погибла мать.       Это случилось, когда рядом с матерью и Арианой не было никого. Альбус и Аберфорт — в школе, а из соседей только Батильда Бэгшот кое-что знала... но и она не успела придти на помощь. Никто не успел, не сумел остановить очередной приступ Арианы, а сестра, конечно, понятия не имела, что творит. Альбус видел её в таком состоянии: не человек, не разумное существо... бешеная, слепая, наизнанку вывернутая сила. Тоненькой, хрупкой Ариане было не справиться с ней, и магия выходила на волю, круша всё на своём пути. Раньше обходилось без жертв, если не считать посуды да мебели, но в этот раз...       Мать погибла, Ариана была в ужасе, Аберфорт хватался за голову и твердил, что сейчас же бросит Хогвартс, ведь нужно следить за сестрой, а если кто-то о ней узнает, а если в дом нагрянут из Министерства, а если... Альбус уже тогда почувствовал, что жизнь его рушится. Правда, не отдавал себе в этом отчёта. Он ещё думал: всё снова будет хорошо... Брат закончит школу, он, Альбус, сам присмотрит за Арианой, в Министерстве ничего не узнают. Он теперь старший, он должен защитить свою семью, как поступил отец, когда погнался за теми магловскими хулиганами.       И всё действительно удалось привести в порядок. Они с Аберфортом сочинили сказку о неудачном заклинании, из-за которого погибла Кендра Дамблдор. Успокоили Ариану, убедили её, что она ни в чём не виновата. Похоронили мать на кладбище в Годриковой Впадине. Альбус уговорил Аберфорта вернуться в Хогвартс, обещал, что с ним, старшим, сестра будет в безопасности. Братьев Дамблдор обсуждали по всей деревне, жалели, а то и поминали недобрым словом, но в конце концов оставили в покое.       И лето пошло своим чередом. Самое важное лето в жизни Альбуса, если бы не. Ещё месяц назад он сдавал последние экзамены в Хогвартсе и бредил мыслью о том, как отправится с Элфиасом в путь, увидит мир... Но всё, что увидел Альбус этим летом, были стены его дома в Годриковой Впадине; могила матери и доверчивое личико сестрёнки: ты же защитишь меня, Альбус, ты же будешь рядом, и ничего плохого больше не случится? Альбус готов был сберечь Ариану даже ценой своей свободы, а то и жизни — как отец, — но боль сжимала ему горло, когда он читал письмо Элфиаса из Франции. Ему хотелось скомкать лист пергамента и швырнуть в камин.       Лето шло своим чередом. Жаркие, душные, слишком долгие дни, наполненные лишь заботами об Ариане и попытками задавить в душе горечь. Долгие, долгие дни... Альбус торопил время, хотел, чтоб лето поскорее кончилось, — но, впрочем, и осенью, и зимой, и весной не будет никаких перемен. Кажется, теперь он привязан к этому дому навсегда.       В дверь постучали, и Альбус несколько секунд размышлял, а стоит ли вообще подниматься с кресла. К ним могла зайти только Батильда, верная подруга матери, да кто-нибудь из соседей; болтать с ними о пустяках и выслушивать соболезнования у Альбуса не было сил. И всё-таки он заставил себя открыть дверь непрошеному гостю.       На пороге и вправду стояла Батильда, а рядом с ней — какой-то незнакомец; оба — совсем некстати и не вовремя. Альбус едва удержал резкие слова, так и просящиеся с языка, и невольно прислушался: чем занята Ариана? Не хватало ещё, чтобы сестра выскочила посмотреть, кто пришёл, и показалась на глаза Батильде в одном чулке, в платье, надетом наизнанку... Альбус любил свою сестрёнку и знал, какой милой, доброй, заботливой она может быть, но всё же она была слишком странная для нормальных людей. И хоть Батильда знала больше, чем кто-либо другой вне семейства Дамблдор, лишний раз напоминать ей об Ариане не стоило.       — Альбус, дорогой! — Батильда подалась к нему и стиснула морщинистыми руками его руки. — Как хорошо, что мы застали тебя дома! Познакомься... это мой внучатый племянник Геллерт... приехал навестить, поживёт со мной до конца лета... А у нас тут, сам знаешь, мало ребят вашего возраста. Вот я и подумала, что вы могли бы составить друг дружке компанию, да и ты развеешься, придёшь в себя после... а то сидишь целыми днями взаперти, так и совсем зачахнуть недолго.       Батильда тараторила без умолку, но Альбус почти не слушал её — он повернулся к незнакомцу и окинул его внимательным взглядом.       Если бы не слова Батильды, Альбус ни за что не подумал бы, что она приходится этому юноше родственницей. Ни капли не походили они друг на друга. Сколько было в ней суетливости, столько в нём спокойствия и даже равнодушия; он стоял, скрестив руки на груди, и тоже явно не слушал, о чём болтает его бабушка. Всем своим скучающим видом юноша показывал — он предпочёл бы сейчас оказаться в другом месте и заняться другим делом. Более увлекательным. Аккуратно и красиво одетый, светловолосый... и со странными глазами — один голубого, а второй серебристого цвета. Альбусу стало немного жутко, когда эти глаза без интереса скользнули по нему.       — Я вас оставлю, — завершила наконец свою вдохновенную тираду Батильда и, повернувшись к племяннику, потрепала его по плечу. — Жду тебя к ужину, Геллерт. Общайтесь на здоровье, мальчики.       Она упорхнула, а «мальчики» остались на крыльце, не то чтобы довольные столь нежданным знакомством.       Альбус вроде бы услышал, как в глубине дома, на втором этаже, что-то с громким треском упало на пол и разбилось. Он тут же начал изобретать предлог, под которым можно выпроводить гостя, и даже собрался озвучить его вслух... как внезапно заметил кое-что. Не только глаза юноши были странными, не только они притягивали взгляд; была ещё тонкая серебряная цепочка на шее и знак на ней.       Знак Даров смерти.       — Дары? — выпалил Альбус прежде, чем успел себя остановить. Ему совсем не понравилось, как прозвучал его голос — хрипло, тонко, — не понравилось и неосознанное движение: шаг вперёд, к юноше, к знаку Даров, чтобы убедиться... А юноша, до сих пор не смотревший на Альбуса, резко повернулся к нему.       — Да, — ответил он почти таким же голосом. И тоже сделал шаг вперёд.       Они стояли над могилой Игнотуса Певерелла и молчали, а потом заговорили одновременно:       — Я и не думал, что...       — Мне казалось, все...       И оборвали себя на полуслове. Альбусу вдруг захотелось рассмеяться в голос, смех так и бурлил внутри; но такое поведение с едва знакомым человеком было бы уж точно нелепо. Ему удалось взять себя в руки и выдавить:       — Мы так и не познакомились... а уже стоим на кладбище и любуемся надгробиями.       — В самом деле... Что ж, давай исправлять столь досадное недоразумение? Геллерт Гриндевальд.       — Альбус Дамблдор. Геллерт чуть задержал руку Альбуса в своих ладонях, но тут же, спохватившись, отпустил.       — Извини, я... просто не думал, что встречу в этих краях человека, который знает про Дары.       — А мне казалось, все считают Дары глупой сказкой для детишек. Ты прав, в этих краях едва ли встретишь человека, который носит знак Даров на шее.       — Это... ну, скажем так, напоминание себе самому.       — О чём?       — О цели.       — И твоя цель...       — Нетрудно, пожалуй, догадаться. Я хочу отыскать все Дары: мантию невидимости, воскрешающий камень и...       — Бузинную палочку, — не веря тому, что слышит, закончил Альбус. И растерянно посмотрел на Геллерта.       Далеко не все жители Годриковой Впадины знали, что на местном кладбище похоронен Игнотус Певерелл, младший брат из сказки про Смерть и её Дары. Мало кто вообще слышал эту сказку, а если и слышал — относился к ней так, как и положено относиться к историям из детских книжек: равнодушно. Такая книжица, потрёпанная, захватанная руками, была дома и у Дамблдоров. Однажды Альбус осторожно спросил у Аберфорта, верит ли он в Дары, ведь, кажется, некоторые волшебники говорят, что можно отыскать Палочку, Мантию и Камень и стать Повелителем Смерти... Брат презрительно хмыкнул и ответил, что некоторые волшебники либо ошибаются, либо совсем выжили из ума.       Сколько раз Альбус стоял на этом самом месте, над могилой Игнотуса Певерелла. Сколько раз проводил рукой по едва различимым буквам и знаку Даров. Сколько раз мучительно размышлял: а правда ли это, можно ли найти Дары, можно ли с ними обрести власть над самой Смертью... Мысли об этом пьянили Альбуса. Он прочёл всё, что сумел найти в хогвартской библиотеке, о братьях Певерелл, о Бузинной палочке, Мантии-невидимке и Воскрешающем камне. Ему отчаянно хотелось нащупать нити, ведущие вглубь времён, к Дарам, проследить их извилистый путь через века, понять, где они сейчас... а потом, быть может, отправиться самому на их поиски.       Но всё рухнуло этим летом. От всех идей и планов осталась только пыль. И тут появляется внучатый племянник Батильды, Геллерт Гриндевальд, с горящими глазами и знаком Даров смерти на шее... случайность ли это?       — Я хочу отыскать их, — пару минут спустя повторил Геллерт. Он, сам того не замечая, крепко сжимал кулаки, а в глазах у него появился блеск... упрямый и вызывающий, только непонятно было, кому же он бросает вызов. — Я верю, что Дары существуют.       — Я тоже... верю, — тихо отозвался Альбус.       Они сидели на траве под раскидистым дубом и говорили взахлёб уже несколько часов.       — Да неужто в твоей школе никто не верит в Дары? Мне казалось, Дурмстранг...       — …уделяет повышенное внимание Тёмным искусствам?       — Ну... все так говорят.       — В общем, и не зря говорят. Но даже в Дурмстранге Дары — не больше чем поучительная сказка: со смертью, мол, шутить нельзя... Есть, конечно, те, кто верит. Среди моих сокурсников были такие: все книжки на эту тему перечитали, только и делали, что хвастались друг другу, как бы они поступили, будь у них Палочка, Мантия или Камень. Но дальше пустой болтовни дело не шло. Сомневаюсь, что кто-нибудь из них в самом деле пытался отыскать Дары. Или хотя бы желал по-настоящему их найти. Они боятся, Альбус. Боятся Смерти, как боялись братья Певереллы в сказке... Если бы хоть один Дар попал им в руки, они отказались бы от него из страха. Но трус не может стать Повелителем смерти, только смелому, решительному человеку это под силу.       — А есть же наверняка и те, для кого поиски Даров — пустячная забава... даже если бы нашли их, они просто не знали бы, что с ними делать. Такая сила не должна попасть в руки глупцов.       — Именно! Но представь, Альбус, что могут сделать Дары в руках человека достойного... разумного, сильного, знающего твёрдо, чего он хочет достичь. Он сумел бы навеки вписать своё имя в историю, он изменил бы мир...       — К сожалению, таких людей единицы. Их не особо жалуют, потому что не понимают. Мой младший брат Аберфорт...       — У тебя есть брат?       — Да, и ещё... сестра. Так вот, Аберфорт всегда говорит мне: поменьше бы ты копался в старых книгах, побольше времени тратил бы на практическую магию. Для него практическая магия — дуэли, и дня в Хогвартсе не проходило, чтобы Аберфорт кого-нибудь не покалечил.       — Я этому не удивлён... добрая часть моих сокурсников были такими же.       — Ты тоже закончил школу в этом году? Чем хочешь заняться теперь?       — О, у меня большие планы на жизнь... правда, школу я так и не закончил.       — Вот как? Почему?       — Меня всегда недолюбливали в Дурмстранге. Директору и профессорам не очень по душе были мои занятия... Дары и всё остальное... Я доставлял слишком много проблем. Куда проще было избавиться от меня.       — Что же ты собираешься делать?       — До конца лета поживу у бабушки, а потом... Они даже не заметили, как на Годрикову Впадину опустились сумерки, а после и ночь. «Даже Люмосом такую темноту не разгонишь» — весело пошутил Геллерт, и только сейчас Альбус понял: он совсем забыл об Ариане и надолго оставил её одну.       Но как бы Альбус ни торопился к сестре, а возле дома Батильды он замешкался, почему-то не находя нужных слов, чувствуя себя растерянным и взволнованным. Слишком много неожиданностей принёс этот странный день...       — Спокойной ночи, Альбус, — просто сказал Геллерт и улыбнулся. И Альбус пожелал в ответ:       — Спокойной ночи.       C Арианой всё было в порядке, хоть она тревожилась за Альбуса и долго ещё приставала к нему с вопросами: где он был, почему так внезапно исчез, что случилось... Альбус отмахнулся какими-то общими словами про «дела» и «важные вещи»», уговорил сестру наконец-то лечь спать, а сам без сил рухнул в кресло у камина.       Ему было жарко и трудно дышать, но вовсе не потому, что за каминной решёткой разгоралось пламя.       Каждое слово беседы с Геллертом до сих пор звучало в ушах. Альбус едва знал племянника Батильды, но так много сказал ему... а сколько ещё хотелось сказать, скольким поделиться! Даже с младшим братом и друзьями в Хогвартсе Альбус никогда не был столь откровенен. А тут человек почти незнакомый, ничем с Альбусом не связанный... Но без толку лукавить перед собой — связанный. Дары смерти связали их. Те самые Дары, о которых Альбус втайне от всех и порой даже от себя самого мечтал с пятого курса.       И было что-то в самом Геллерте. В его спокойной уверенности, лихорадочном блеске глаз, если речь заходила о Дарах, в его мягком, неспешном голосе и даже в странных двухцветных глазах. И в том, как он слушал, — чуть склонив голову набок, не отводя взгляда, словно впитывал и запоминал всё. Альбус, может, и хотел бы сдержаться, не говорить больше, не доверять... но смотрел на Геллерта, и слова вырывались сами собой. Он совсем не знал этого юношу, а всё же знал точно — Геллерт понимает его. Лучше, чем брат и друзья из Хогвартса. Лучше кого бы то ни было на свете.       Альбусу не сиделось на месте — он вскочил, пошевелил кочергой дрова, прошёлся по комнате, расправил манжеты на рубашке, выглянул в окно, в ночную темень, и снова вернулся к креслу. Какая-то неугомонная сила бурлила в его крови. Альбус мог думать лишь об одном: как жаль, что день кончился слишком быстро! Они с Геллертом, конечно, сговорились о новой встрече, но как нескоро наступит завтра, хоть бы оно наступило поскорее!       Старенькая сова, вот уже много лет жившая в доме Дамблдоров, приоткрыла один глаз и с досадой глянула на Альбуса. Альбус рассеянно протянул руку, чтобы пригладить встопорщенные перья, и тут же с тихим вскриком кинулся к столу, рассердив Даргу ещё больше. Правда, пыл его сразу же иссяк, и он замер в нерешительности возле стола; может, лучше выбросить эту нелепую мысль из головы? В конце концов, и близких тревожить ночными совами — не самый хороший тон, что уж говорить о едва знакомом человеке, который, наверное, давным-давно спит и даже не вспоминает про Альбуса...       Он колебался ещё с минуту, а потом махнул рукой и начал выводить быстрые строчки на листе пергамента. Да пускай Геллерт и разозлится на него — он попросит прощения, если нужно, за свою бестактность... но ему, видимо, уже не уснуть сегодня, если не сделает этого. Не напишет Геллерту письмо. Слова, невысказанные днём, так и рвались с кончика пера, Альбус не поспевал за ними и украсил пергамент парой клякс. У него даже пальцы слегка подрагивали, когда он привязывал маленький свиток к лапке совы.       — Ну, давай же, лети. Да поскорее, знаю я тебя...       Дарга посмотрела на Альбуса с величайшим презрением, но всё-таки расправила крылья, стряхнула с них пару пёрышек и вылетела в распахнутое окно. Альбус добрёл до кресла, опустился в него и сцепил руки на коленях. Нет, он не сомневался, что Дарга, несмотря на свои преклонные года, с адресатом не ошибётся... только будет ли Геллерт рад письму, захочет ли ответить, не посчитает ли поступок Альбуса навязчивостью? А что, если...       Тревожные мысли оборвал шелест крыльев — Дарга нетерпеливо вышагивала на подоконнике. Альбус поднялся, чтобы закрыть окно, и мысленно отметил: если сова вернулась так быстро, значит, нечего и рассчитывать на ответ...       Но к лапе совы был привязан пергамент, неровно и будто в спешке свёрнутый в несколько раз. Альбус бросился к нему, развернул, уже готовясь увидеть собственное письмо с язвительной припиской о недопустимости беспокоить незнакомых людей по ночам... и в изумлении увидел, что лист исписан мелким, чуть корявым почерком — чужим почерком — с обеих сторон.       Геллерт ответил ему. Да не просто короткой записочкой с обещанием поговорить завтра. Неужто и для Геллерта тоже... … мне так много хотелось сказать тебе, что я уже подумывал стащить у бабушки Батильды её сову, а тут твоя стучится клювом в окно. Ты словно мысли мои прочитал, Альбус, — я бы не удивился, если бы узнал, что вас в Хогвартсе обучают легилименции!       Для меня наша встреча стала... глотком свежего воздуха, если уж быть честным до конца. Я приехал в Годрикову Впадину отдохнуть и собраться с мыслями... мог ли я вообразить, что познакомлюсь с таким человеком, как ты? Знаешь, Альбус, мне кажется, мы знакомы тысячу лет, — чем иначе объяснить, что ты понимаешь меня с полуслова? С тобой не нужно притворяться, скрывать мысли и говорить только то, что от меня хотят услышать. Да я и не помню, когда столь откровенно говорил с кем-нибудь в последний раз!       Альбус прервал чтение и велел самому себе успокоиться, но сердце билось всё так же сильно.       Да. Для Геллерта — тоже.       И стали сменять друг друга дни, тягучие, неспешные... но всё же слишком быстрые и мимолётные.       …Лучи бьют сквозь пушистые листья над головой, и Геллерт прикрывает глаза ладонью. Он смешно жмурится и щурится, прячась от солнечного света.       — Как, ты сказал, называлась та деревня?       — Насыпное Нагорье. Мы жили там до... некоторых пор, а потом перебрались сюда.       — И там были маглы?       — Да, с нами по соседству жило несколько магловских семей.       — И какие они? Я почти не встречался с маглами, наша семья всегда старалась держаться от них подальше.       — Мне кажется, они не очень от нас отличаются, Геллерт...       — Но?       — Прости?       — Я точно услышал в твоём голосе «но», Альбус. Договаривай.       — Да просто... я порой задумываюсь — а что было бы, если бы маглы узнали о нас? Если бы узнали, что рядом с ними есть люди, обладающие магической силой?       — Ты же помнишь из курса истории магии... Доркас Твелвтрис. Девчонка была глупа и беспечна, но дело же не в ней, а в том магле, Бэрбоуне. Он испугался, когда узнал правду. А может, позавидовал магам и их способностям, решил забрать у них то, чего он сам навеки лишён. Не думаю, что с тех пор маглы слишком изменились.       — Но ведь они же не все одинаковы, Геллерт. Среди наших соседей в Насыпном Нагорье была пара очень славных людей...       — И всё же маглы и волшебники разные, Альбус. Это как... мы с тобой и, например, твой брат Аберфорт.       — Аберфорт всегда был мне хорошим братом.       — Прости. Я не хотел обидеть тебя. Но ты же сам говорил — он не понимает твоего увлечения Дарами, твоего желания узнать больше, увидеть больше. Мне это знакомо, я сталкивался с таким отношением в Дурмстранге ни раз.       — Да уж, с этим не поспоришь... Аберфорту интересно совсем другое. Как и большинству моих сокурсников в Хогвартсе. Разве что Элфиас...       — Вот видишь. Эти люди не похожи на тебя или меня, так же как маглы не похожи на магов. Мы понимаем мир гораздо лучше, чем они... мы и умеем больше, нам под силу сделать то, на что не способны они.       — Тебе не кажется, что стоило бы их пожалеть? Они не виноваты, что родились такими.       — Конечно, не виноваты. Пожалеть, да... а ещё мы могли бы помочь им, направить их, чтобы они... не совершали глупых ошибок. Ты же знаешь, как маглы порой бывают узколобы и жестоки.       — О да, Геллерт. Я знаю.       …— Как ты узнал о Дарах? — спрашивает Альбус, приподнявшись на локте, искоса наблюдая за Геллертом. Он уже знает, что Геллерт не любит смотреть в глаза собеседнику, и старается не смущать его непрошеным взглядом. — Из «Сказок барда Биддля»?       — Мои родители не очень-то баловали меня сказками, — отвечает Геллерт с усмешкой, за которой Альбусу — уже не в первый раз — чудится что-то горькое и несказанное. — Нет, я узнал о них, когда поступил в Дурмстранг... не помню даже, по какому поводу профессор Найвист упомянул сказку о Дарах смерти. Но мне стало интересно, и уже в библиотеке я прочёл всю книжку от корки до корки. Она была занимательная, но Дары... О них мне хотелось узнать больше. Я переходил с курса на курс, а мысль о том, что Дары существуют, не оставляла меня. Помню, я листал в сотый раз страницы «Сказок» и думал: как хорошо было бы их найти... какой силой они наделили бы своего обладателя...       — Да! Не осталось бы на свете ни одного колдуна, даже самого опасного, с которым не справилась бы Бузинная палочка. И никто не был бы страшен хозяину Даров.       — А Мантия? Проникать невидимым и неузнанным в любое место, выведывать любые тайны...       — А Камень помог бы вернуть с того света близких людей. Если они погибли слишком рано. Правда, у Кадма Певерелла это не очень получилось, но мне кажется...       — Воскрешающий камень пригодился бы, конечно, но с Бузинной палочкой не сравнится ни он, ни мантия. Какие заклинания творил вместе с ней Эмерик Отъявленный, — пусть мерзкие и жестокие, да, но всё же... великие! Разве сумел бы он достичь таких высот с обычной палочкой? Не думаю.       — Но Бузинная палочка сводила людей с ума. Вспомни Гереварда и то, как он поступил с собственным отцом, чтобы её заполучить...       — Геревард был слишком слаб, чтобы справиться с Всесильной палочкой. Как и Локсий, впрочем, и Аркус... Сильный, по-настоящему сильный и волевой волшебник твёрдо взял бы Палочку в руки. И уж точно не позволил бы никому её отнять.       — Интересно, у кого она сейчас? Может, мы могли бы... То есть, я хотел сказать — ты мог бы, Геллерт, или я...       — Да, могли бы, Альбус. Знать бы точно, кому она теперь принадлежит...       …Они лежат под тенистыми ивами и молчат, но молчание это уютное, не тяготящее; просто в такой жаркий день не хочется говорить. Хочется лежать, бездумно смотреть в небо и щурить глаза на солнечные лучи.       Альбус осторожно перекатывается на бок и смотрит на Геллерта. Геллерт почти всегда кажется угрюмым и замкнутым, вот и сейчас его лицо застыло, как маска, а брови сведены к переносице. Он словно хмурится чему-то. Альбус хочет, чтобы Геллерт улыбнулся... наверное, потому, что улыбается Геллерт редко, а смеяться, видимо, не умеет вовсе. Альбус срывает одуванчик с пушистой головкой и сдувает семена-парашютики прямо Геллерту в лицо.       — А, чёрт возьми! Что ты такое творишь, Ал?       — Пытаюсь подручной магией развеселить тебя, Гел.       — Да мне весело, не поверишь, как, с одуванчиками-то на лице. Просто великолепно себя чувствую!       — А если так?       Геллерт отмахивается от новых пушинок и от Альбуса заодно, а потом для верности толкает его подальше от себя. Альбус со смехом катится по траве, вскакивает на ноги и выхватывает волшебную палочку.       — Геллерт Гриндевальд, я вызываю вас на поединок! Моя честь оскорблена, и я должен...       — Это моя честь оскорблена, и кто бы тут выпендривался в магических дуэлях, Альбус Дамблдор! Сам говорил, что даже младший брат побеждал тебя со второго заклинания.       — Не заговаривайте мне зубы, сэр! Принимайте вызов!       Геллерт смотрит на Альбуса недоверчиво — не шутит ли? А потом всё же встаёт с земли, отряхивает налипшие на рубашку травинки и семена одуванчиков и принимает нарочито торжественную позу. Одна рука заведена за спину, вторая, с палочкой, поднята вверх. Он почти улыбается, а Альбусу только того и надо.       Несколько минут они обмениваются пустячными заклинаниями, даже не вполсилы, а так, забавы ради. В конце концов Альбус картинно рушится на землю, роняя палочку, раскидывая руки и закрывая глаза, всем своим видом изображая мертвеца.       — Вы... одолели меня, мистер Гриндевальд... пусть же слава о вас обойдёт все страны, весь магический мир... и ваше имя отныне будут произносить с восхищением, будут величать вас великим волшебником, который победил в дуэли самого Альбуса Дамблдора...       Геллерт стоит над Альбусом, застыв, как мраморная статуя, словно не очень понимает, как нужно реагировать. А потом его губы растягиваются в улыбке, он падает на землю около Альбуса и хохочет звонко, весело... совсем по-настоящему.       — Ал, а ты часом не получил в Хогвартсе кубок как самый главный шутник?       — Нет, что ты. Я получил два кубка.       Когда у них кончаются силы на смех, они просто тихо лежат рядом, переводя дыхание. Они снова молчат, но молчание это звучит яснее всяких слов.       Альбус, напевая неразборчивую мелодию без слов, распахнул дверь и едва не столкнулся с Аберфортом. Очень сердитым и мрачным Аберфортом; ещё несколько дней назад он отправил сову из Хогвартса, сообщая, когда вернётся домой, но это напрочь вылетело у Альбуса из головы. А если не обманывать себя… Альбус совсем забыл про Аберфорта; ни разу о нём не вспомнил за месяц с тех пор, как познакомился с Геллертом.       — Почему ты бросил Ариану? — Аберфорт скрестил на груди руки и гневно уставился на старшего брата. — Ты же знаешь, она пугается, если надолго остаётся одна!       — Да я просто… на минутку…       — Она сказала мне, что ты исчез куда-то с самого утра, а сейчас, между прочим, почти ночь!       Альбус растерянно переступил с ноги на ногу, лихорадочно придумывая, что бы сказать… и поймал себя на попытках оправдаться. Объяснить как-то свой поступок Аберфорту. Хотя, в конце концов, почему он должен объяснять? Именно Альбус — старший в семье, он имеет право распоряжаться своим временем как пожелает, а сестра… ну, с ней же, в конце концов, ничего не случилось, была бы хоть причина поднимать шум!       — Всё в порядке, Аб, – улыбнулся Альбус, взяв себя в руки. — Ты же видишь, с Арианой всё хорошо, а я…       — А ты с каких пор стал таким безответственным? — Аберфорт, видимо, не был настроен на мирное разрешение ситуации. Он принялся вышагивать из одного конца холла в другой, спотыкаясь о собственный чемодан, закинутый в угол, и одновременно пытаясь стянуть с плеч хогвартскую мантию. — Ты же обещал мне… месяц назад, когда мама… Ты сказал, что я могу спокойно учиться, и Ариана будет в безопасности с тобой. Но ты где-то шатаешься целыми днями, пока она сидит дома одна, и даже не вспоминаешь о том, что…       — Да с чего ты взял, что я не вспоминаю?! — вспылил Альбус. Приподнятое настроение от встречи с Геллертом (они вместе копались в старых книгах Батильды, думая отыскать там что-нибудь о Дарах) испарилось, и ему на смену пришёл гнев. Аберфорт преспокойно сдавал свои экзамены в Хогвартсе, развлекался с друзьями, гонял на метле над квиддичным полем, пока Альбус просиживал целые дни взаперти, с больной сестрой, которой нужна опека, забота, защита, изо дня в день, каждый час, каждую минуту, чтобы ни дай Мерлин не… Так что же Аберфорт может понимать, как он смеет оскорблять Альбуса?!       — Да с того, что ты бросил нашу сестру в одиночестве! И, судя по тому, что говорит Ариана, не в первый раз. Где ты был, хотелось бы мне знать? Любовался могилой на кладбище?       — Общался кое с кем.       — И с кем же?       — Не твоё дело, – буркнул Альбус и мельком подумал — никогда они с Аберфортом, даже в самые тяжёлые дни, даже несмотря на всю несхожесть характеров, не ругались так. Ему стало стыдно. К тому же, мысль о Геллерте снова согрела и обрадовала его, и он почувствовал настойчивую необходимость… поделиться с Аберфортом; Ариане он про Геллерта не рассказывал — без толку, но этот месяц был слишком странным, слишком чудесным и насыщенным, чтобы о нём молчать.       — Я… встретился с одним человеком, Аб. Его зовут Геллерт. Внучатый племянник Батильды Бэгшот. Она познакомила нас, чтобы нам было не скучно здесь, вот мы и…       — Да уж, тебе явно было не скучно с этим Геллертом, — хмыкнул Аберфорт. — Светишься весь, как будто открыл новое заклинание или нашёл эти твои Дары.       — Геллерт… он… ну, он понимает меня. Мы о стольком говорили, у нас так много общего, он тоже знает о Дарах, поэтому…       — Поэтому ты обсуждаешь с ним сказку из детской книжки, вместо того чтобы присматривать за сестрой.       — С Арианой всё в порядке, Аб.       — Но могло быть не в порядке. Какой-то незнакомец тебе важнее собственной сестры?       — Ну зачем ты так… И ты совсем не знаешь Геллерта.       — Очень хорошо, что я его не знаю.       Альбус почувствовал, как руки у него сами собой сжимаются в кулаки. Он сделал шаг к Аберфорту и собрался уже наговорить ему неприятных слов, — о которых, быть может, потом и пожалеет, но… Его остановила Ариана. Сестра тихонько выглядывала из-за двери в соседнюю комнату, и в глазах её плескался испуг. Ослабевший после выходки тех магловских мальчишек рассудок Арианы и так был непредсказуем, а уж в страхе она могла совсем потерять контроль над собой. Ариана ни разу не слышала, чтобы старшие братья кричали друг на друга, и, конечно, очень этого испугалась.       Альбус повернулся к сестре, изобразив на лице улыбку. А потом хотел в знак примирения пожать руку Аберфорта, но братец фыркнул и прошёл мимо него в комнату, слегка задев по дороге плечом; насчёт Альбуса и Геллерта он, видимо, всё уже для себя решил. Глупый Аберфорт… он ничего не понял, как не понимал старшего брата никогда. Дружба Альбуса с кем-то для него — пустой звук, Аберфорт-то в Хогвартсе был окружён шумными толпами приятелей, таких же, как он; ему невдомёк, до чего трудно было Альбусу отыскать такого же и как он счастлив, да, счастлив, что наконец встретился с таким человеком. С Геллертом.       И что бы ни говорил Аберфорт, как бы ни возмущался, но Альбус не позволит ему разрушить эту дружбу.       Ариана была неспокойна с самого утра, и Альбус, опасаясь серьёзного приступа, не смог улизнуть из дома на встречу с Геллертом. Тем более Аберфорт, который теперь постоянно отчитывал Альбуса за пренебрежение сестрой, сам куда-то собрался с утра пораньше и даже не объяснил, куда. «Вот и кто теперь безответственный, а?» — мрачно размышлял Альбус. Всплески магии Арианы, конечно, были для него не в новинку, да и не так опасны они были сейчас, как, например, месяц назад, с матерью; Альбус легко отражал сгустки магической силы, беспорядочно летавшие по комнате, и пытался успокоить сестру, когда дверь распахнулась и гулко стукнула о стену.       Но это был не Аберфорт.       Необузданным вихрем из холла в комнату ворвался Геллерт; его глаза сияли, он на ходу открывал какую-то книгу и захлёбывался в словах:       — Ал, ты только посмотри, что я обнаружил в сундуке у Батильды! Надо взглянуть, может, здесь мы найдём…       Его голос становился тише и смолк совсем, когда он увидел Альбуса, Ариану и хаос, царящий в комнате. Книги с вырванными страницами валяются на полу, стёкла в дверцах шкафов покрыты трещинками, пыль вьётся в воздухе, вспышки магии ещё не угасли до конца. Посреди всего этого безумия стоит Альбус с поднятой палочкой, а у стены, закрыв лицо ладонями, съёжилась напуганная Ариана.       По лицу Геллерта ничего нельзя было понять, но Альбус почувствовал, как у него подкашиваются колени и рука с палочкой неловко опускается; жгучий стыд выступил краской на щеках. Альбус с Геллертом проводили время в саду Батильды, или бродили по Годриковой Впадине, или отыскивали для себя уютное местечко на какой-нибудь лужайке. Альбус никогда не приглашал Геллерта в свой дом — и даже до возвращения Аберфорта, который явно был бы не рад такому гостю. Дело было, что уж скрывать, в Ариане. Альбус просто не знал, как рассказать Геллерту о своей спятившей сестрице, как объяснить, что случилось с ней в Насыпном Нагорье… Тогда пришлось бы говорить и про всё остальное — про отца, заключённого в Азкабане, про убитую в приступе ярости мать. Альбус же хотел, чтобы в его жизни был хоть один человек, который не смотрит с жалостью, не говорит сочувственных слов, не косится украдкой. И если с назойливой заботой Батильды и перешёптываниями сокурсников Альбус давно смирился, жалости или презрения Геллерта — он знал твёрдо — ему не выдержать.       Тишина становилась невыносимой. За спиной Альбуса слетали на пол страницы из книг, тихо плакала Ариана, в ужасе от безумной силы внутри себя, но Альбус мог смотреть только на Геллерта и думать только о нём. Что он скажет сейчас? Скажет ли что-нибудь? А может, молча развернётся и уйдёт? В мире Геллерта Гриндевальда наверняка нет места для сумасшедших, не способных контролировать свою магию, наверняка он, как и большинство людей, считает: им место в больнице Святого Мунго. Неспроста же боялась мать, и прятала Ариану, и хранила от всех посторонних её секрет!       Что же теперь?       Геллерт осторожно прошёл в комнату, стараясь не наступать на осколки разбитой вазы, и остановился совсем рядом с Альбусом. Альбус едва смог заставить себя поднять на него глаза — а вот сердце биться слабее и кровь не приливать к щекам заставить не сумел. Он сознавал, что выглядит глупо, и краснел ещё больше. Надо было сказать… сказать что-нибудь…       — Гел, я… послушай, мне…       — Молчи, Альбус.       — Что?..       — Молчи. Ты же собрался мне что-то объяснять, оправдываться передо мной? Неужели ты правда думаешь... ты правда вообразил, что я… Ал, для такого умного и талантливого волшебника ты порой бываешь чертовски глуп.       Альбус застыл, не зная, верить ли услышанному. И снова попытался выдавить из себя обрывки бессмысленных фраз, — но Геллерт, заметив это, тут же накрыл его рот ладонью.       — Молчи, просто молчи, Ал. Давай лучше… поможем ей?       Вместе они подняли с пола заплаканную Ариану, отряхнули с её платья пыль, отвели в спальню и заставили прилечь. Геллерт едва ли не силой усадил Альбуса на край кровати Арианы и велел присматривать за ней, а сам ушёл в разгромленную комнату и за считанные секунды привёл всё в порядок. Посуда стояла целёхонькая на полках, страницы вновь заняли своё место в книгах, исчезли трещины на стёклах, перестала бешено качаться люстра. Потом Геллерт вернулся к Альбусу, тихо, чтобы не разбудить уснувшую Ариану, прикрыл за собой дверь и сел рядом.       Несколько минут они молча слушали, как тревожно и хрипло дышит девочка во сне.       — Почему ты не рассказал мне? — спросил наконец Геллерт. В его голосе не было насмешки, осуждения или презрения... лишь тихая грусть.       Альбус не знал, что ответить, по-прежнему избегая смотреть Геллерту в глаза; он завязывал в узелки бахрому на покрывале и нервно кусал губы. Альбус совсем не ожидал, что Геллерт внезапно наклонится и положит руки ему на плечи.       — Послушай, Ал... и запомни, пожалуйста, запомни навсегда — со мной ты не должен бояться. И прятаться. Ты можешь рассказать мне обо всём, даже о тех вещах, которые кажутся тебе постыдными. Здесь нечего стыдиться, и я в любом случае не осудил бы тебя. Это же ты, Альбус, разве я могу... Слышишь? Давай у нас больше не будет секретов друг от друга?       Словно тяжёлая ноша рухнула у Альбуса с плеч — так легко и спокойно стало на сердце. До этого мгновения Альбус даже не осознавал, до чего сильно ему хочется открыть Геллерту свой секрет... как сильно хочется, чтобы Геллерт — только Геллерт, и никто больше на свете — знал о нём всё. Облегчение было таким ошеломляющим, что Альбус не сразу вспомнил, как дышать, и едва успел сморгнуть набежавшие на глаза слёзы. Он подался к Геллерту — и никогда они ещё не были так близко, — почти обнял его, но неловко отстранился в самый последний момент.       На щеках почему-то снова появился непрошеный румянец.       Геллерт осторожно снял руки с плеч Альбуса, немного отодвинулся и отвёл глаза.       — Как это случилось с ней? — спросил он. И уже не колеблясь, без всяких сомнений Альбус рассказал ему обо всём. О Насыпном Нагорье, о малышке Ариане, внутри которой впервые проснулась магия. Как она, толком не умея колдовать, тихонько магичила что-то на заднем дворе и привлекла внимание мальчишек-маглов. Как эти мальчишки издевались над ней, маленькой, беззащитной, и могли бы сделать ещё хуже, если бы не появился Персиваль Дамблдор. Как отец погнался за маглами и, мстя за дочь, убил их, а потом отправился на пожизненное заключение в Азкабан. Как семья Дамблдор перебралась в Годрикову Впадину, подальше от прошлого. Как рассудок Арианы повредился непоправимо, и магия, та магия, которую девочка теперь ненавидела, повернулась внутрь и стала постепенно сводить её с ума. Как приступы ярости и бесконтрольной силы обрушивались на дом Дамблдоров, как Альбус и Аберфорт пытались утихомирить сестру. Как она, очнувшись после, плакала и заламывала руки, просила братьев сделать что-нибудь, помочь ей, избавить её от волшебства, а если не получится — убить. Как они не спали ночами, дежуря у постели сестры, как Кендра выходила гулять с девочкой по ночам и ни с кем не водила дружбы — из страха, что об Ариане узнают и запрячут её навсегда в больницу Святого Мунго.       И о том, как два месяца назад у Арианы случился самый серьёзный приступ, убивший мать.       Альбус говорил быстро и путано, едва успевая переводить дух. Слова рвались из него безудержным потоком, и он уже не сумел бы замолчать, даже если бы захотел. Слишком долго ему пришлось молчать. Слишком сильно давила на сердце эта тайна. Слишком больно было от того, что некому довериться, некому рассказать... И вот теперь появился Геллерт — он сидит рядом в полной неподвижности, слушает, не произносит ни слова, но в глазах его понимание, ясное и без всяких слов.       — Видишь, Альбус, — тихо сказал Геллерт, когда Альбус наконец обессиленно откинулся на спинку стула. — Вот они какие, маглы. Они не умеют контролировать себя. Боятся тех вещей, которых не понимают, страх делает их настоящими монстрами.       Он с сожалением и горечью посмотрел на Ариану и ещё тише добавил:       — Она же могла стать прекрасной волшебницей...       Геллерт что-то вдохновенно рассказывал Альбусу, листая страницы толстого фолианта, лежащего перед ними. Это был обычный день, который они проводили в саду у Батильды; сама Батильда отлучилась за продуктами и оставила «мальчиков» одних. Но даже если бывала дома, она не беспокоила Альбуса и Геллерта без нужды — словно понимала, что никто посторонний им не нужен. Лишь изредка приносила чай и пирожные на красивых блюдцах.       Солнце заливало веранду ослепительным светом, даже тут было невозможно спастись от жары. Геллерт то и дело отирал тыльной стороной руки лоб и смахивал влажные волосы с лица. Альбус обмахивался какой-то книгой, раскопанной в сундуках Батильды. Впрочем, ни жаркого солнца, ни духоты Альбус и Геллерт не замечали — так они всегда были увлечены разговором.       Но сегодня Альбус не слышал Геллерта. Пробовал сосредоточиться и уловить смысл произносимых им слов, ответить… но его хватало лишь на бессмысленное поддакивание и кивки головой. Альбус не мог говорить с Геллертом — лишь, будто заворожённый, наблюдал за ним: как изящно его тонкие пальцы летают по страницам книг, как на мгновение он откидывается на спинку стула и расслабляет плечи, покусывает кончик пера, то и дело убирает за ухо выбившуюся прядь волос, шевелит губами, читая что-то полушёпотом, улыбается, встретив в тексте интересную мысль. Это был скорее призрак улыбки – едва заметный и мимолётный, но Альбус ловил его с непонятной, удивлявшей его самого жадностью.       Не только это удивляло Альбуса. Он поймал себя вдруг на странных желаниях… например, подвинуться ближе к Геллерту и накрыть ладонью его руку, лежащую на столе; коснуться светлых, растрёпанных ветерком волос; перебить Геллерта, рывком повернуть к себе, чтобы он смотрел не в книгу, а на него, Альбуса. Только на него.       Это были незнакомые, не пойми откуда взявшиеся чувства; Альбус отчаянно вслушивался в себя, гнал их прочь, крепко зажмуривал глаза, надеясь, что они, как наваждение, как пятна света под веками, исчезнут. У него совсем не оставалось сил, чтобы связно отвечать Геллерту. В конце концов он бросил бессмысленные попытки и стал просто слушать.       — Смотри, Ал, Джеберик Фаулс пишет, что проследил весь путь Бузинной палочки от самого Антиоха, и сейчас, возможно, она находится у...       Альбус мог бы слушать этот голос бесконечно. Спокойный, ровный, полный какого-то поразительного достоинства, гордости, силы; никто из знакомых Альбуса так не говорил. Но в те минуты, когда речь заходила о чём-то важном для Геллерта, его голос наполнялся яростной мощью, волнением, вдохновением. Геллерт привставал с места, взмахивал руками, едва успевал переводить дух, дышал тяжело и хрипло; казалось, никакие слова, никакие жесты не могут вместить того, чем он хочет поделиться с Альбусом. И Альбус каждый раз чувствовал счастье — да, именно счастье, ведь Геллерт говорит с ним, рассказывает — доверяет — ему.       Но сейчас к этому счастью примешивалось иное... смутная тревога, тяга к чему-то, а к чему — Альбус и сам не мог бы объяснить. Стало совсем невозможно сидеть на месте — он беспокойно ёрзал, теребил краешек скатерти, сплетал руки на коленях, а потом внезапно хватал ложку и мешал в чашке давным-давно остывший чай. Он сам себе стал чужим, сам себя не понимал... и в конце концов решил просто пойти на поводу у вспышки, порыва, да чего угодно, но уж точно не сознательного стремления. Внутри у него всё сжалось в холодный комок; он протянул руку и осторожно коснулся волос Геллерта, отводя спутанную прядь от лица.       Геллерт оборвал свою речь на полуслове, чуть вздрогнул и замер, как под Обездвиживающим заклинанием. Альбус ощутил, как стыд приливает к щекам, и тут же отдёрнул руку. Дурак! Глупец! Не нужно было...       Именно это «не нужно» ожидал Альбус увидеть в глазах Геллерта, когда тот повернулся к нему. А ещё, конечно, услышать сердитую отповедь — мол, такие жесты неуместны, даже если они с Альбусом друзья. Ведь Альбус-то знал, как важно для Геллерта понятие о личных границах; Геллерт не любил прямых взглядов, касаний, не любил, чтобы другие люди подходили к нему слишком близко. Батильда то и дело вторгалась со своими объятиями и желанием потискать племянника за щёки, потрепать по плечу, пригладить волосы, а Геллерт морщился и отстранялся как можно быстрее. Альбус заметил эту его особенность с первой же встречи. Старался не нарушать границ. Но, быть может, он позволил себе истолковать случайные прикосновения Геллерта превратно и решил, что, наверное, теперь, когда они так близки, можно...       Нет, нельзя. И терять голову от каких-то необъяснимых вспышек нельзя тоже. Альбус смотрел на Геллерта, чувствовал, как холодеет всё внутри и думал, что любая, даже самая суровая, отповедь будет им заслужена.       Но Геллерт молчал, долго молчал, невыносимо, а потом произнёс едва слышным шёпотом одно слово:       — Ал...       Сердце Альбуса заколотилось как безумное, просто потому, что Геллерт сказал это так.       — Ал... — снова прошептал Геллерт и запнулся, растерянный, испуганный; краска прилила к его щекам, а глаза лихорадочно заблестели.       Альбус так и не понял, кто же из них первым подался навстречу другому — кажется, они сделали это одновременно; и уж совсем не удалось ему поймать момент, когда он схватил руку Геллерта и прикоснулся губами к тонким пальцам, а потом оказался у Геллерта на коленях, крепко прижал его к спинке стула и поцеловал. Всё было как в бредовом видении, мало похожем на реальность. Они целовали друг друга быстро, беспорядочно, словно боясь куда-то не успеть, опоздать, упустить; руки Геллерта сомкнулись у Альбуса за спиной, притягивали к себе, поглаживали, стискивали до боли; Альбус на миг отрывался от губ Геллерта, чувствуя, что ему не хватает дыхания, а затем приникал снова; в любой момент в сад могла выйти Батильда, или через низкую ограду мог заглянуть случайный прохожий с улицы, но им обоим было всё равно, они больше ничего не замечали и ни о чём не думали.       — Геллерт, Геллерт, — тихо бормотал Альбус, касаясь губами его шеи. Альбуса затапливало счастье — бесконечное, ослепительное... страшно становилось, не верилось, что можно чувствовать так сильно. Но в счастье это вплетался страх, отчаянный, ничем не объяснимый, нелепый в эту секунду, когда Геллерт был с ним, был его... страх потери. Словно Геллерт вот-вот выпорхнет у Альбуса из рук, как птица, исчезнет где-то вдали и никогда больше не вернётся.       — Нет, нет, не надо, — просил Альбус, и Геллерт, конечно, не понимал его, но шептал что-то бессвязное и успокаивающее на ухо и ещё крепче прижимал к себе.       Со стороны, наверное, они могли бы показаться жертвами кораблекрушения, на безлюдном острове наконец нашедшими друг друга.       И стали сменять друг друга дни, тягучие, неспешные... но всё же слишком быстрые и мимолётные. Альбус не помнил, а был ли он когда-нибудь в своей жизни так счастлив. Все тревоги оставили его, все тяжёлые мысли: об Ариане и Аберфорте, о будущем, об упущенных возможностях и несбывшихся мечтах. Всё, всё теперь можно было принять, со всем смириться, ведь эта цепочка событий привела его к Геллерту.       Лето. Жаркие, душные, пронизанные солнцем и запахом цветущих деревьев дни. Утром, до того, как проснётся Аберфорт, Альбус выскальзывает из дома и скорее спешит к условленному месту — а там уже стоит, заложив руки за спину, Геллерт. Он оборачивается и улыбается Альбусу — и это наконец настоящая улыбка, светлая, открытая. Альбус ускоряет шаг, почти срывается на бег, а потом заключает Геллерта в объятия.       Геллерт легко касается губами его щеки и берёт за руку.       Они редко теперь не пьют чай в саду у Батильды Бэгшот. Они прячутся от посторонних глаз, отыскивая по всей Годриковой Впадине укромные уголки. Там Альбус может целовать Геллерта без страха, может говорить ему всё, что хочет, любые вещи, даже самые глупые и постыдные. И он целует, он говорит, краснея, как стеснительный первокурсник, опуская глаза и обрывая самого себя на полуслове. Но Геллерт понимает его — и даже без слов, — Геллерт на его неловкие признания отвечает своими, горячими, искренними, самыми важными на свете.       Альбус понимает теперь: то, что он чувствует к Геллерту, называется не дружбой. Он жалеет лишь, что ему понадобилось слишком много времени на осознание этого. Слишком много потерянных дней, когда можно было держать Геллерта за руку, опускать голову ему на плечо, притягивать к себе и целовать в висок, склоняться над ним, когда он, полусонный и разомлевший от солнца, дремлет на траве... И каждое касание, каждый поцелуй были словно впервые — сияющая вспышка, безумный стук сердца, счастье. Неужели, думал Альбус, теперь так будет всегда? Неужели можно любить так сильно? Неужели и его, Альбуса, могут любить так же в ответ?       — Я люблю тебя.       Слова срывались с губ легко и казались несомненными, неизбежными, ведь как иначе назовёшь это бесконечное доверие, эту неодолимую тягу, это желание быть рядом всегда? Альбус, впрочем, всё равно смущался, говоря о своей любви Геллерту, и едва осмеливался верить, слыша признание в ответ.       Дни бежали, летели вперёд, как самые быстрые мётлы. За ними нельзя было угнаться и уж тем более нельзя было их остановить. Ещё каких-то два месяца назад Альбус подгонял время и хотел, чтобы лето скорее закончилось; теперь он отчаянно умоляет, сам не зная кого, чтобы лето не кончалось никогда.