***
Чимин — художник, любит яркие краски, носит ярко-желтый берет и пушистый шарф. Он, как и его картины, броский, атмосферный, мечтательный. Юнги — продавец в магазине для творчества, одевается во всё тёмное, рисует углём, от чего его ладони всегда в чёрных пятнах. Он больше думает, чем говорит; любит, когда идёт дождь; и редко по-настоящему улыбается покупателям. Впервые они встретились месяца три-четыре назад. Юнги тогда только устроился на работу, осматривал всё вокруг и уже приметил, на что потратит первую зарплату — набор разноцветных угольков в жестяной коробочке выглядел очень заманчиво. Вдруг раздался переливистый звон колокольчиков. Юнги поспешил вернуться за кассу. До него донеслось тихое пение. Лица покупателя он ещё не видел, но его яркая шапка то тут, то там мелькала из-за невысоких стеллажей. Мелодия была попсовая, но Юнги не мог вспомнить, что же это за песня. Но вот звуки пения стали громче и из-за стенда с мольбертами наконец-то выглянул исполнитель. На его губах сияла мечтательная улыбка, а в руках он нёс тюбики акриловой краски. Не обращая внимания на нового продавца, парень вывалил всё на прилавок и развернулся к полочке с кисточками. Бормоча себе под нос фразочки вроде «слишком густая», «придётся подреза́ть», «ручка странная, ещё потрескается», он принялся перебирать, присматриваться и иногда даже нюхать (чего Юнги не ожидал) кисти одну за другой. Юнги рассудил, что лучше будет не обращать на это внимания — в конце концов, все творческие люди немного странные — и принялся пробивать товар. Минуты через три художник всё-таки остановил свой выбор на двух длинных тоненьких кисточках и развернулся, чтобы протянуть их кассиру. В тот момент их глаза встретились. Казалось бы, их не смыло цунами. Не началось извержение вулкана. В дверь не ворвался смертоносный смерч. Но внутри у Юнги внезапно произошло землетрясение немыслимой магнитуды, и резко, с корнем и кровью перевернуло всё с ног на голову. Вид стоящего перед ним парня поразил его настолько, что отвести взгляд стало чем-то невозможным. Ярко-желтый берет, мерцающие солнечные глаза и мягко приоткрытые губы. Слишком громкое для умиротворенной тишины магазина дыхание. Нежные, миниатюрные ладони. Всё это превращало его в нечто неземное. В нечто… ангельское? Юнги мог ещё долго залипать, если бы паренёк с тихим «Ну!» не ткнул в него кисточками. Часто заморгав и потупив голову, Мин начал выбивать чек. Расплатившись, парень схватил свои покупки в охапку и, бросив чуткий взгляд через плечо, вышел на улицу. Юнги отметил про себя, что тот больше не улыбался.***
К его сожалению, во все последующие разы юный художник вёл себя как-то скованно. Уже не так резво бегал между рядами. Подолгу стоял у стеллажа с красками и молча гипнотизировал их взглядом. В конце концов, всегда покупал самые яркие — оранжево-янтарные, красно-кадмиевые, лимонно-жёлтые, изумрудные, ализариновые, ультрамариновые — но настроение у него оставалось самое угрюмое. Юнги не мог понять в чём дело. Казалось, что что-то не так, что всё не должно быть ТАК. Ему искренне хотелось поднять парню настроение. Он пару раз широко улыбался и однажды даже попытался пошутить. Видимо неудачно, потому что художник стал ещё угрюмее и ретировался быстрее обычного; Юнги решил больше так не делать. Через несколько недель визиты художника зачастились и суммы в чеке постепенно росли. Мину оставалось только удивляться безмерному кошельку и неиссякаемому вдохновению постоянного покупателя. У него самого так, например, не получалось — нередко приходилось неделями тыняться вокруг да около жалкого листа бумаги, пока не пробивало на творчество. Но события одного дня заставили Юнги осознать — пора что-то делать. За окном шёл дождь. Не мягкий, сентябрьский, а сильный, как положено — с громом и молнией. Посетителей было мало и чудо в жёлтом берете, как полагал Юнги, тоже предпочло переждать непогоду дома. Перелив колокольчиков застал его в глубине магазина за сортировкой цветной бумаги. Какие-то шутники решили выложить на каждой из полочек радугу, так что теперь Юнги развлекался тем, что раскладывал всё обратно по своим цветам. Тут сзади послышались хлюпающие шаги. Он машинально повернул голову. Художник выглядел… мягко говоря, паршиво. С берета, больше напоминавшего мочалку, вода тонкими струйками стекала на лоб и за шиворот, левая штанина была насквозь промокшая, словно обрызганная проезжавшей мимо машиной, а лицо… На лице было выражение агонии и внутренней боли. Юнги на секунду стало страшно. С трудом, но он решил смахнуть это на приглушенный свет и плохую погоду. В конце концов, не его это дело. Вернувшись за кассу, он стал ждать. Было тихо; капли дождя гулко били в оконные стёкла, а небо то и дело освещала молния. Единственный покупатель не заставил себя ждать. Всё так же хлюпая промокшими кроссовками, он торопливо подошёл к прилавку и решительно раскрыл ладони. Словно в замедленной съёмке на стол посыпались тюбики. Чёрные. Серые. Бурые. Ни одного цветного. Пальцы Юнги нервно обхватили край столешницы. По какой-то странной причине увиденное повергло его в мучительный шок. На миг пролетела мысль, что его мир стал чёрно-белым. Он крепко зажмурился, а затем посмотрел вокруг. Нет, проблема была в другом. Он снова покосился на краски, а после — на стоящего перед ним паренька. Вот она, проблема. Медленно, ещё не осознавая собственного негодования, он поднял один из тюбиков и холодно спросил: — Что это? Вопрос гирей повис в воздухе. Художник, до этого теребящий полу плаща, поднял свой взгляд. Он судорожно провёл рукой по волосам, убирая спущенную на глаза чёлку и открывая лихорадочно горящие глаза, полные слёз. Сдерживать их он уже не видел смысла. Юнги показалось, что его сердце треснуло, как горный хрусталь от лёгкого, но прицельного удара. Он завороженно наблюдал, как по щеке скатилась одна, вторая, третья слезинки, и буквально ощущал как трещина с каждой секундой становится всё глубже. Он протянул руку и художник вцепился в неё, словно утопающий. Оглушительно громко грянул гром. На секунду, магазин погрузился во тьму. А затем художник дрожащими губами прошептал: — Х-хё-ен! Юнги готов был поклясться, что в тот момент на него словно высыпали ведро льда. Этот чуткий, трепетный голос. Он сводил Юнги с ума. Он крепче сжал трепещущую ладонь, пачкая её в угольную пыль. — Х-хён, — всхлипывая продолжил художник, — мне с-сейча-ас так х-хреново. Д-до этого было т-те-ерпимо, а с-сейчас хоть с м-моста вни-из го-головой. Юнги не знал что ответить. Он было открыл рот, но нужные слова не находились. Поэтому, не разрывая хватки, он обогнул стойку и со всем чувством, со всей душой прижал парня к себе. Пару секунд ничего не происходило, но вот руки художника робко легли ему на спину и парень зашёлся в тяжёлых рыданиях. И в этих трепетных объятьях, под звуки дождя, в пустом магазине, Юнги за долгое время впервые почувствовал себя... как дома? Улыбнувшись этой мысли, он мягко взъерошил волосы художника. — Как тебя зовут? Всхлипы на мгновение прекратились и послышалось сдавленное: — Чим-м, Ч-чим… — но выговорить больше он был не в силах. Юнги сомневался, что это полное имя, но ему и этого было достаточно. Он просто продолжил утешающе гладить парня по спине и мягко нашептывать: — Ш-ш-ш, Чим-Чим, всё хорошо. По его ощущениям, Чим-Чим либо сдавленно засмеялся, либо стал захлебываться слезами. Юнги искренне понадеялся, что первое. Прошло несчетное количество минут, а они всё стояли, вдыхая аромат друг друга, не собираясь отпускать. А гроза за окном, ведающая всем на свете, верно и сурово стояла на страже их покоя.