Деревня

      — То время я вспоминаю с дрожью в пальцах. Вернее, не время… не время, а место, куда умудрился попасть.       — Расскажи.       Я опешил, что странно, ведь начинал говорить и знал, о да, точно знал, что слушатель попросит подробностей, но всё равно удивился, когда просьба разрезала воздух! Кофе капнул из покачнувшейся в моих пальцах чашки на стол. Загудел ветер, завыла второй партией метель. Была зима.       — Ты правда хочешь знать? Плохая идея. Нет, тебе правда не понравится…       Короткий вздох, будто смирившийся с моим ответом. Лишь два человека (сестра, с которой от которой невозможно что-то скрыть, и психолог, ставший мне другом) просили у меня подробностей этой истории. Лишь эти двое вообще знают, что что-то случилось, что что-то не в порядке.       — Деревня аккурат под Мардрондом — страшное место.       — Не слышал о такой, — задумался мой товарищ.       — И правильно. Никто не слышал. И не должен. Её на картах нет, ни на каких картах! Место, будто являющееся вырванным и принесённым к нам куском земли с какой-то другой планеты. Странные жители. Пластмассовые слова. Их — жителей деревни — мимика, жесты, темп и характер речи очень напрягают.       — Какие они — жители эти?       — О нет, ты не захочешь знать…       Нечто (возможно, мне показалось) противно скрипнуло по оконному стеклу с той стороны. Кофе пролился второй раз. Я подумал, что поставить чашку на стол будет более умно, чем держать её на весу.       — Нет, не смотри на меня так, будто я предал человечество.       — У тебя плохо получается скрывать, что что-то случилось. Ты дважды уже пролил кофе — чудо, что вообще заметил это. Давай, выкладывай.       — Хорошо, — раздражённо протянул я, обращаясь к потолку и воздев к нему руки. — Тебе просто повезло. Наша дружба — твоя привилегия. И учти, я тебе этого не рассказывал. Узнаю, что кто-то ещё в курсе…       — Да-да, я понял.       Мой собеседник был явно не очень терпеливым человеком.       — Видишь снег и тёмное небо? Да, вон там, за окном. Так вот, могу сказать, что там холодно.       — Это и дураку понятно. Сейчас декабрь, забыл?       — Помню. Но тогда был конец мая, а холод в деревне стоял такой же.       Я заблудился, но понял это слишком поздно. Сначала пропала карта — та, в обнимку с которой я путешествовал последние года четыре. Потрёпанная, местами уже неточная — она в любом виде была мне дорога. Думаю, она была бы мне столь же дорога, даже если бы совсем потеряла соответствие с действительно существующими (и постоянно перестраивающимися) магистралями, перелесками, населёнными пунктами и речушками.       Мне подумалось, что она просто где-то в сумках, но после двух дней поисков я заволновался. Был у меня барахливший, но вопреки своему сроку работавший навигатор, да только не доверяю я им. И по возможности езжу, ориентируясь лишь по бумажным картам.       Через время пошёл снег и с тех пор на моей памяти уже не прекращался, что мне почему-то странным не показалось. Где-то на подкорке я чувствовал, что нечто странное происходит, но кто на самом деле прислушивается к этим мимолётным, спешащим испариться вместе с летним дождиком предчувствиям? Это сейчас я понимаю всю важность осознания своих ощущений, но тогда об этом не думалось. Вскоре и машины стали пропадать. Знаешь, я это понял только когда в течение суток не встретил на дороге ни одной. Интернета там тоже не было — всё встало против меня и надежды на скорое возвращение домой.       А потом я увидел свет. Какая была радость, какая надежда! Бутерброды с консервами именно к тому дню и закончились. Надежда на помощь затмила вообще всё — ощущение подвоха в том числе. Даже чёртов снег, залепивший зеркало заднего вида, меня не удивлял. Каким же я оказался дураком!       Когда я понял, что парковаться негде, на ум пришла идея просто оставить машину на обочине, а через сугробы пойти пешком — так короче будет, решил я. Вот так, невесть сколько раз в них застряв, я добрался. На улице не было никого, но жутким это не показалось — я тогда страшно хотел есть и спать. Даже тоска по дому и тёплых вопросах о поездке так не грела душу, как тёплая еда и постель.       И я постучался — думаю, тогда и достиг точки невозврата. Открыла широко улыбающаяся барышня и, даже не спросив, кто я, откуда и что мне нужно, пригласила в дом. Там бегали дети. Барышня меня накормила, напоила, спать уложила — одним словом, сделала всё, о чём я тогда мечтал. На вопросы её о делах моих отвечалось как-то само по себе, сил не было даже думать. Да и казалось, она всё и сама знала, а спрашивала так, из вежливости.       Наутро голос, видимо, хозяйки того дома ворвался в мой сон. Разлёживаться в гостях у тех, кому я толком не представился и к кому пришёл без приглашения, было неудобно, так что я заставил себя встать. События вечера свежели с каждой минутой — тёмное небо, снег, свет вдали, машина на обочине, неизвестно как (май ведь на дворе!) наметённые сугробы, деревянная дверь с какой-то надписью… И вот тогда я насторожился.       Барышня с аккуратно заплетёнными в косы тёмными волосами улыбалась так же широко, как и прежним вечером. Я бы даже сказал пластмассово. Было неприятное ощущение, будто эту улыбку ей надели на лицо и запретили снимать. Жутко, но я старался не смотреть на неё во время болтовни. А это и правда была болтовня — даже не разговор — ибо спрашивала она какие-то странные и незначительные вещи, а я так же странно и незначительно ей отвечал между чаем с булочками. Готовила она, сказать не стыдно, очень вкусно, не удивлюсь, если колдунья какая! Но ладно, это всё так, к смеху.       Только через полдня я вообще вспомнил, что мне было нужно в той деревне. Да, не кори меня, такого невнимательного. Я проговорил с той дамой и её детишками — славные, кстати, мальчик и девочка — всё то время за чаем. Не то чтобы они были запредельно интересными собеседниками… просто я увяз в словах, причём не своих, а её. Ты знаешь, я всё же любитель говорить, а не слушать, но в том доме со мной сделалось необъяснимое — я только и делал, что слушал. Сначала от неё сыпались лишь пустые вопросы, но сами собою они сделались длинными монологами, как говорится, «о жизни». Говорила с речевыми ошибками — деревня же, но я слушал, а когда вспомнил о машине, дороге домой и отсутствии на ней кого-либо, мне стало… странно. Не страшно, не жутко, не грустно — именно странно. До сих пор не могу писать то ощущение, потому что не зациклился, даже не задумался над ним — не имел такую привычку.       А она просто улыбнулась всё так же, когда я спросил о снеге. Из ответа, который пришлось долго вытягивать, я помню лишь что она удивилась моему недоумению насчёт снега. «Видимо, у них это нормально», -подумал я. Это была деревенька, названная донельзя странно — Эмеро, от неё километров пятьдесят до Мардронда и что здесь «все свои». Да, прям так и сказала. На просьбы дать карту или хотя бы подсказать направление она ответила, что мне стоит пойти к Февронье — их, так сказать, «всевидящей». Я тогда совсем не понял, к чему было про «всевидящую» и кто вообще верит в наш век во всех этих предсказательниц и гадалок, но делать было нечего.       Шутка была в том, что я принял медлительность речи во время ответа за обыденность. Но они, наверное… наверное, владеют телепатией. Не смейся, умоляю, мне сейчас не до веселья. Одет я был легко (ну да, во всё мире май вообще-то), так что до домика на другом конце деревни пришлось идти второпях, но снег всё же успел, гад, ноги мне промочить.       Подумалось мне ещё тогда — нормальная в общем-то деревушка, чего это я утром так переполошился. Дети бегают, смеются и играют, взрослые — кто-то с ними, кто-то по своим делам идёт. Самое приятное — никто ж меня не высмеял за вид-то внешний и пальцем не показал. Приятно было, что даже в такой глубинке с деревянными домиками и печами вместо центрального отопления люди хоть мало-мальски воспитаны.       — Кто там? — проскрипело из-за двери, в которую я уже битый десяток минут тарабанил. Видимо, разбудил я Вефронью. Впрочем, не велика беда, я ведь только спросить направление отсюда к городу родному пришёл.       — Вы меня не знаете, я здесь проездом! — отозвался я так, чтобы за дверью меня точно было слышно.       — Ах, это ты, милок. Проходи, дверь открыта.       Я и вошёл. Смех детей, бегавших где-то неподалёку, и говор жителей в ту минуту будто перестали существовать для меня. Их улыбки, кстати, тоже. Была только полутьма, невесть откуда взявшаяся в доме посреди дня, тепло и еле слышный скрип кресла-качалки где-то слева. Я спиной чувствовал, что люди пялятся на меня, отворившего дверь в этот дом, как на неведомого зверя. Вот тебе и милые жители деревеньки…       — Здравствуйте, — пробормотал мой рот, пока я искал глазами, где теоретически можно оставить мокрую от снега обувь.       — Оставь её прямо у входа.       — Спасибо, — ошарашенно поблагодарил её я. Надеюсь, мысли эта… (женщина? Бабушка.?) мэм не умеет читать.       — Зачем пожаловал ко мне? Присаживайся, вот кресло.       Я осторожно присел прямо напротив неё на край деревянного и такого же скрипучего кресла. На столе лежала лишь белая кружевная салфетка. Февронья смотрела так же приветливо, как и та барышня, приютившая меня ночью. Не нравилось, ох не нравилось мне всё это.       — Мне сказали, что от этой деревни недалеко Мардронд. Я домой еду, да только потерялся пару дней назад, а вчера случайно увидел огни из окон вашей чудесной деревни. Не подскажете, как добраться до Н-карло?       Только во время тех слов я понял, что почти не могу разглядеть лица той мэм. То есть взгляд я чувствовал, но и не видел его. Она была одела в чёрное, а на лицо спадала вуаль, цветом походившая на скудное освещение в доме. Жутко.       — Не считаешь ты эту деревеньку чудесной, о нет, милок…       Я вздрогнул.       — Ну что так шугаешься меня, убийца ты мелкий? Неужели думаешь, что я не знаю? — оживилась вдруг Февронья. — Не домой ты едешь, а куда глаза глядят. Лишь бы подальше от властей. Что ж совсем в лесу не кроешься — боишься, медведи сожрут? В наших лесах и не такое зверьё водится. Да что уж тут — и в деревеньке не волки ночами по улицам рыщут. Не смотри на меня так, будто впервые увидел старуху, не поверю ни на секунду! Да, я всё про тебя знаю. И жители моей деревни догадываются, замечают. Заметно, что человек ты не шибко чистый душой. Тут всё, что видят они, вижу и я. О нет, никакое это не волшебство — обычная щепотка чёрной магии.       — Д-да что за бред Вы несёте?!       — О нет, милок, не бред. Скольких ты убил? Восьмерых? Давай, признайся. Признайся себе в этом. Ты сумел убедить себя в том, что-то был лишь страшный сон, не так ли? А когда через два часа к тебе заявились стражи порядка, ты и перелез по балкону на пожарную лестницу. Угнал машину, ограбил по пути маленький магазинчик. Всё, что было своё — старая карта да телефон — не оставлял доселе без присмотра. Сначала мучился, спать не мог, а потом в одночасье поверил в то, что путешествуешь уже много лет, а те убийства — лишь кошмар, приснившийся накануне отъезда. Отдам тебе должное — самоубеждением ты владеешь отменно. Только вот что ты будешь делать теперь, когда целая деревня знает тебя в лицо? А ведь и нас допрашивать будут, мол, не встречался ли нам такой-то молодой человек. Дорогу до Н-карло я тебе подскажу, только вот позволит ли совесть теперь тебе отъехать?       И в ту минуту маленький художник нарисовал мне перед глазами тех восьмерых. Они кричали, молили о пощаде, о быстрой смерти. А я продолжал. Мучил их. Неглубоко вгонял перочинный нож в тёплую плоть. Они — мои жертвы — попросту истекали кровью.       Каждого мне помогли пригласить под тем или иным предлогом ко мне, напоить до отключки, связать и отнести в отдельную комнату. В деле я был не один, но нож в итоге вручили мне.       — Совесть хоть не мучает? Хотя да, что за вопрос, конечно нет. До Н-карло около двух сотен километров на восток отсюда, если тебе ещё это интересно. И возьми компас, он тебе понадобится. Она протянула что-то маленькое, имеющее вращавшиеся красную и синюю стрелки.       Не знаю, через сколько минут (или часов), я на ватных ногах встал с кресла. Февроньи напротив уже не было. По-моему её вообще в доме не было.       На улице стемнело и ощутимо похолодало. Я понёсся через всё те же сугробы в ничуть не просохнувшей обуви к машине, с трясущимися руками вставил ключ и, не оглядываясь, помчался прочь, прочь от этого места, от Февроньи — от всего!       Снег и ветер отчаянно сражались с лобовым стеклом.       Остановился я нескоро. Хотелось спать. Я заглушил двигатель и, перебравшись на заднее сидение, попробовал уснуть. Знаешь, никогда ещё мысли перед сном не были такими беспорядочными, такими… странными. Страшными. Уснуть не удалось. Сесть за руль и дальше ехать в Н-карло было лучшим из возможных решений. Так я тогда и сделал, чудом вписавшись во все повороты на дороге.       Сначала я испугался фонарного столба, выскочившего ко мне из-за поворота, и инстинктивно вжал ногу в тормоз. Потом, отойдя, тихонько поехал дальше. Ещё один, два, пять фонарей… началась оборудованная трасса. Появились указатели, на одном из которых чёрным по жёлтому было написано, что до Н-карло тридцать километров. В ту минуту я выжимал из машины всё, что мог на тот момент.       А вот по приезде сюда… Следующие два месяца были адом. Меня сестра таскала по психологам и психиатрам, кто-то (даже думать не хочу, кто это был) подкупил судью, ибо мне дали лишь условный срок. В течение тех месяцев обстановка была накалённее некуда, но в итоге моя сестра всё уладила, помогла мне, буквально силком оттащила от панических атак и стресса. Уговорила семью молчать, мол, захочу — расскажу.       — Я… я даже не знаю, что сказать.       — Ничего не надо. Теперь ты понимаешь, почему никто не должен знать?       — Да.       — Вот и славно. Дай-ка форточку закрою, дует слишком…       Я направился к окну, но ветер сделал всю работу за меня. Форточка описала резкую дугу и захлопнулась прямо перед моим носом. Стекло моментально запотело, я хотел было вернуться за стол, но на стекле что-то неведомое начало выводить буквы. Я остался перед окном. Вскоре на нём красовалась надпись «За всех восьмерых тебе достанется, и это — раз». Я содрогнулся, но быстро придя в себя, зашагал обратно к приятелю. Смотрел он как-то то ли недобро, то ли совсем мимо меня…       — Расскажи о первой, — не своим голосом произнёс он. — хорошенькая ведь девочка была. Рыжая, симпатичная. Почему она?       Я попятился. Друг смотрел прямо на меня, уж в этом сомнения не было. Смотрел так хитро, улыбался так, что зябко стало. — Да, я всегда знаю, где ты, милок, и умею показывать такие фокусы. Ну же, присаживайся, давно ведь не беседовали, я уж и соскучиться успела.       Ком в горле никогда не был таким большим.       Где-то я этот голос уже слышал…       Нет… нет, нет, нет, только не Февронья!