на луизианне гостей не любят

не до конца связанная петля на шее — первое, что бросается чеен в глаза каждый раз, когда она выходит из душа. каждый раз поломанная на концах, но все еще ровная, как струна, шириной с полпальца навечно черная полоска по всей окружности шеи душит. незаконченность рисунка говорит: либо довяжи, либо сними, я уже устала быть в полшаге от конца. мама говорила, когда она еще могла смотреть своей дочери в глаза, что такого цвета бывает почва., но чеен ей не верила. откуда ей такое знать, если она выросла так же, как и чеен: как мышь в консервной банке, живущая на корме и не знающая, что там вне. чеен никогда не нравились чужие татуировки. свои она ненавидела. находясь на самых видных местах, они показывали то, что чеен всегда хотела стереть из своей жизни — узы злости, презрения и эгостичности. она бы никогда добровольно не согласилась на набивку меток, если бы не правила на их астеройде и «а слабо». чеен не слабо, она не хотела клеймить себя. поэтому и сбежала оттуда при первой возможности., но тату теперь с ней навсегда. ошейник, который она снять не в силах, доказывающий, что сбежать по-настоящему ей не удасться никогда. *** одно единственное правило: на «луизианне» гостей не любят. чеен запомнила это, когда только вышла из шлюза той железки, на которой она доковыляла до грузовика. тогда в проходе у лифта на другие уровни (там же был пункт регистрации прибывшей рабочей силы) ее толкнул если уж не весь экипаж ее уже бывшего шаттла, то его добрая половина. уже после, начав работать, чеен еще раз убедилась в правдивости этого негласного закона: не считая краткого инструктажа, экипаж уровня с чеен заговорил только на десятый день с подачи чеен, предварительно игнорировав ее остальные 9 дней до. но все же, были и плюсы. никто не докапывался, почему астероидянка работала на грузовике, формально принадлежащему оон. чеен даже начала дышать свободней (в пределах непривычного для нее давления в одну атмосферу), когда осознала это. но в каждом правиле есть свое исключение. это самое исключение сидело напротив и таращилось на чеен необычно круглыми (красивыми) с яркой радужкой (не замутненной от ужасных тоннельных условий) глазами. землянка. выглядевшая, словно она впервые находится в условиях искуственной гравитации и атмосферы. хотелось посмеяться, но чеен, следуя единозаконию, упорно игнорировала все вокруг и смотрела на исключение лишь мельком, нарочито резво заинтересовавшись жижей, которую на «луизиане» дают вместо еды. — чэ-ен? — щурясь, девочка-с-голубой-планеты прочитала потертую именную эмблему на рабочей экипировке — у чеен середина смены, и она сейчас на коротком перерыве. а еще у чеен, кажется, на лбу написано, что она давно не общалась с кем-то на темы, других некасающихся, потому что: — ты астеродянка? — девочка разглядывала тату на шее. — вау. у чеен две мысли: «тебе что некого больше подоставать» и «была ею» — никогда не видела астероидян с настолько азиатской внешностью. твоя семья — беженцы? браво. эта девчонка побила рекорд по меткости. астероидянка шокированно моргнула, не поднимая глаза на девушку перед ней — насмотрелась уже. — все спросила? — спросила чеен жижу в ее тарелке. их стол будто был вне корабля — вакуумную тишину между ними можно было почти потрогать, но любой присутствующий здесь знает, что вакуум — это пустота. так как можно вообще потрогать вакуум? чеен показалась эта мысль нелогичной и несвоевременной. — а? — астероидянка готова поспорить, что девчонка открыла в изумленни рот и округлила глаза. — говорю, достала, — наконец, чеен снова посмотрела на собеседницу. стрижка под длинное каре, такая же «чисто азиатская внешность» и чистенькая эмблема нэйшионал-тиви чэнел на левом нагрудном кармане. она сидела, оперевшись локтями на стол (хотелось сказать, чтобы она их убрала — столы тут мыли только при первой сборке этой посудины). чеен повторила позу, и стала смотреть глаза-в-глаза. о чем ужасно пожалела. — что тебе нужно от меня? — чеен смотрела с раздражением, девушка — с жутким интересом. — мияваки сакура, — и улыбнулась. — кто это? где у сией особы логика? явно оставила на земле. — это я, — она говорила, словно пыталась объяснить задачку ребенку. — и что? — не знаю. ты выглядела одинокой, вот и решила познакомиться. — окей, и что тебе это дало? — чеен попыталась отвести разговор от себя, и в пользу собственной защиты откинулась на спинку стула и скрестила руки перед грудью. — не знаю. ты теперь общаешься хоть с кем-то? вот что, — мияваки хмыкнула. тупой разговор, если честно. но чеен согласна с сакурой или как ее там. ей правда одиноко. и этот самый разговор она сама хочет продолжить. чеен думает, что в этом виновато абсолютно точно это гребанное единственное негласное правило, которому теперь чеен обязана пойти на перекор, а не жутко красивые глаза напротив. *** на «луизиане» редко появляются новые личности, и поэтому весь экипаж грузовика всегда сразу узнает, что на борту чужак. у прибывших жизнь превращается в вечное игнорирование и попытки навести контакт. для людей вроде чеен, общительных, такое отношение сродни аду. чеен не понимала, как и почему это правило тут начало действовать. но также она не понимала, почему эту мияваки весь этот веселый опыт обошел стороной. та во время их разговора спокойно здоровается с проходящей мимо их столика командой мостика, и ей даже — чеен поверить не может — отвечают. чуть позже чеен узнала, что сакура — репортер, и она — груз. точнее, она летит в командировку на один астеройд-научную станцию у юпитера, и единственным возможным быстрым способом прибытия стала «луизиана»., но корабль, как оказалось, не принимает пассажиров, так что земному каналу пришлось отправить журналистку как груз. без спального места и личного пространства, с одним сухим пайком наперевес. а еще позднее чеен узнала, что сакуре все равно, где спать. так что чеен предложила той ее собственную койку, пока чеен работает на смене. так и познакомились окончательно. теперь чеен подкармливает сакуру остатками своего обеда два раза в день, и они делят одну кровать в разное время суток. взамен сакура рассказывает ей о земле и о том, что ждет мияваки на «той одинокой глыбе». сакура смешно рассказывает о своем доме, семье, директоре ее канала, которого она в живую ни разу не видела. чеен же о том, кем она была до «луизианны», не говорит ничего. сакура спрашивает, настойчиво спрашивает, но чеен не может найти в себе силы, чтобы рассказать обо всем. о том, как она предала тех, кто отвоевывал собственную независимость, о том, как ушла к тем, кто эту зависимость создал. они разговаривают. очень много разговаривают. обсуждают экипаж, шутят о том, как какой-нибудь дэвидсон смешно подстригся, комментируют утренние новости за завтраком перед сменой чеен (сакура жутко уставшая после работы ночью, но все еще яркая и с невыносимо заразительным позитивным настроем). чеен проникается этой атмосферой общения. она скучала по разговорам, скучала по тупым фразам, сказанным невпопад. чеен даже не помнит, когда на своем родном астеройде смеялась так громко и до боли в мышцах. а смеялась ли она там вообще? она сказать не может. но чеен кажется, что так выглядит дружба. *** кажется, чувство, подобное тем, что она испытывает, называют на астеройдах чувством дома. на безжизненном камне сложно найти свой дом: со стенами в красочный рисунок, мягкой мебелью, уютными кухнями. здесь ты живешь, пользуясь, одалживая у кого-то какую-то комнату и все что есть в ней — воду, тепло, воздух. поэтому романтики-астероидяне — те, кто еще не потерял человечность — ищут дом в людях. человек-дом — это грустная сказка. но которую чеен в детстве любила больше всего на свете. и с взрослением было сложнее всего расставаться с этой глупой верой. сложно потому, что свой дом находится очень редко — кто согласится впускать в себя еще чью-то израненную душу? но если ты нашел кого-то, то ты уже не сможешь его отпустить и забыть. чеен кажется, что мияваки по буквам отпечаталась у нее на внутренней стороне ребер. каждый ее жест, слово — все запоминается и хранится в памяти бережно, будто сушеные цветы в книгах — можно только смотреть, прикасаться же — опасно и боязно. чеен страшно разрушать их общение — ведь это единственное, что теперь у нее есть. поэтому чеен боится разговаривать о том, что будет когда сакура сойдет с «луизианны» на астеройд, и оставит ее одну на этом поле, полном врагов. чеен отводит все зародки этого разговора на другие темы. сакура идет на поводу, но с каждым разом она становится все настроженней. а в какой-то момент в лифте сакура просто нажимает на кнопку «стоп» (как драматично и глупо, мелькнуло у чеен в голове) и подходит вплотную к астероидянке. сакура немного ниже, но ей это не мешает давить на слабую морально чеен. — что случилось? — мияваки смотрела глаза в глаза, и чеен стало еще сильнее не по себе. сейчас будет самый ужасный в жизни чеен разговор, снова мелькает в голове. ужаснее, чем ее последний разговор с семьей, она уверена. — еще раз спрашиваю, что случилось? — сакура не изменилась в лице абсолютно. рот сжат, взгляд подавляющий. — а что случилось? — одиннадцать баллов из десяти, чеен. сакура раздраженна — она закатывает глаза впервые не от дурацкой шутки. — у тебя какие-то проблемы? — «да, я не хочу тебя отпускать» — тебе кто-то что-то сделал? — «ты. ты сделала» — скажи, что с тобой. немедленно. чеен закусила всю нижнюю губу. нет, нельзя говорить, нельзя-нельзя-нельз- — не уходи. — чеен зажмурилась, как маленькая девочка. пару секунд в лифте было слышно только одно громкое нервное дыхание и одно рванное. — не уходи, пожалуйста. напряжение с сакуры сползло будто плохо уложенное одеяло с плеч, на лице осталось только непонимание. — что? чеен громко вдохнула. и не смогла выдохнуть. — куда я уйду? — сакура подошла еще ближе, стало невозможно не встечаться взглядами. поэтому чеен стала смотреть поверх головы мияваки. шарканье тяжелой обуви по металлу, шорох униформ — чужие руки вокруг предплечий, подборок на плече. чеен продолжала смотреть на панель управления кабиной на противоположной стороне, и в голову закралась мысль, что на них скоро доложат — лифт нельзя держать долго на паузе. сакура так и стояла, обняв чеен, вот только ее голова лежит на щеке, лоб и нос прижаты к чужой шее. — пошли со мной. вот так — без долгих обьяснений и выяснений, как обычно. чеен смогла, наконец, выдохнуть не маленьким рывком, как она делала все время до этого. — я же твоя должница. сама с капитаном поговорю, заберу тебя как механика, скажу, что репортерский эксперимент. помогу найти тебе там работу, жить будешь со мной. нам не привыкать спать на одноместной койке вместе, — и смешок в сгиб шеи. чеен знает, что сакура ничего ей не должна. они жили друг для дружки свободно и никогда не говорили о чем-то вроде «долга». чеен нужно вроде бы сказать, что сакура не права и ничего делать для нее не обязана, но оспаривать сказанное не хочется совсем. хочется обнять в ответ и прижаться щекой к чужому виску. что чеен и делает. — спасибо тебе. она кожей чувствует, что сакура в ответ улыбается. и все, что тяготило сердце ушло. осталось только тепло.