В лунном свете

Ночной бриз приятным шёлком ложится на щеку, когда стоящий на ступенях, ведущих к порту, тонконогий стройный юноша оборачивается, чтобы рассмотреть всё вокруг и проверить, не идёт ли тот, ради кого он выскользнул из дворцовых покоев сегодня в половине двенадцатого. Никого не видно, и он бесшумно вздыхая, спускается не спеша к самой пристани, к каменному причалу, где нет ничего, кроме кнехтов и чуть качающейся лодки, единственного маленького судёнышка здесь, колыхающегося в тени больших фрегатов и шхун. Откуда она взялась здесь, юноша не знает, но это его сейчас мало интересует. Он делает несколько шагов из стороны в сторону, поглядывает то на стоящий на скале дворец, то вдаль, в глубину бухты, где плещется открытый океан, пока наконец, разуверившись в смысле своего ожидания, не садится на нижнюю ступеньку, обхватив колени руками. Скоро день солнцестояния, и потому ночная прохлада не беспокоит юношу, хотя мысль о том, что всё это тайное мероприятие может раскрыться, невольно бросает его в дрожь. Лишь взгляд на звёзды успокаивает его, отчасти и потому, что сообщает, что до назначенного времени ещё несколько минут. Он придёт. Он не может не прийти. И как будто в ответ на эти его мысли в этот же миг чьи-то крепкие смуглые ладони ложатся ему на лицо, закрывая глаза. Старая, старая шутка, на которую он всегда покупается. Глупая, но такая дорогая ему шутка. Юноша неторопливо касается кончиками пальцев обхвативших его рук, поглаживает их, проводит от запястий до ногтей, и наконец медленно отнимает их от лица. — Какого чёрта, Протей? Ты не угадал, кто! — слышится позади обиженный шёпот, и, не давая ему обернуться, всё те же руки крепко обвивают его шею, не пытаясь задушить, а просто забавляясь. — Хватит, Синдбад! — он не удерживается на ступеньке, и они вдвоём скатываются на влажные серые с сиреневым отливом плиты, ведущие к краю пристани, к воде. Они пролетают несколько метров, пока наконец, улучив секунду, Протей не берёт верх над другом и, стиснув его плечи, не кладёт Синдбада на обе лопатки и садится, оседлав его бёдра. Тот улыбается, снизу вверх глядя на принца, и ничуть не сопротивляется своему положению, а даже наоборот, скорее, получает от него небывалое удовольствие. Протей улавливает этот настрой и, устраиваясь удобнее, переплетает свои пальцы с пальцами Синдбада. — Ты не против, что так? — удивлённо спрашивает он, видя усмешку, напоминающую выражение довольного кота, и в ответ на вопросительный взгляд друга продолжает: — Я думал, что наша будущая гроза морей во всём хочет быть главным. — А мне думалось, что принц решил, будто командовать ему дадут всюду, не только возле отцовского трона, — подмигивает Синдбад, поднося к губам тонкую кисть Протея и небрежно касаясь её губами. В следующее мгновение он, сбросив друга на землю, уже вскакивает на ноги и протягивает ему руку, чтобы помочь подняться. — Да и до дела мы с тобой ещё не дошли, — он указывает пальцем влево, где стоит у причала огромный трёхмачтовый парусник, на пустынной палубе которого не видно никого, кроме вахтенного. — Пойдём, я приберёг для нас лодку. — Ты что, хочешь пробраться на флагман?! — шёпотом вскрикивает от удивления Протей, на секунду высвобождая руку из хватки друга. — Если нас заметят, отец мне голову оторвёт, а тебя бросят в темницу… — А ты что, хочешь, чтобы я взял тебя на глазах у всей портовой стражи? — перебивая, поддразнивает своего спутника Синдбад, и наслаждается зрелищем того, как вспыхивает красивое лицо Протея, как между сдвинувшимися к переносице тонкими бровями пролегает вертикальная морщинка возмущения. Принц что-то ворчит, но покорно шагает следом за другом к причалу, спрыгивает следом за ним в лодку и, разместившись на скамье, берёт в руки вёсла. Синдбад останавливает его движением ладони. — Побереги свою шелковистую кожу, — бросает вполголоса он, забирая одно и другое весло, — грести буду я. Ты плеском созовёшь сюда всех часовых. И Протей молча соглашается с ним. Раз уж он доверился своему другу и возлюбленному в этой авантюре, стоит согласиться и сейчас и сделать всё, как он говорит. От греха подальше. Протей молчит все те несколько томительно долгих минут, пока они подплывают к флагману с кормы, и лишь когда Синдбад перекидывает ему верёвку, чтобы привязать один конец её к уключине, а другой — к кораблю, он со смехом спрашивает: — Ты же так пёкся о моих руках, разве нет? Тот отмахивается от принца и, самостоятельно закончив крепить трос, легко вспрыгивает на резные украшения, возвышающиеся над самой водой. Протей уже готов следовать за ним, но Синдбад прикладывает палец к губам и взбирается дальше. Когда он достигает узорчатых окон у самого борта, карабкающийся следом за ним Протей бросает тревожный взгляд наверх и только сейчас замечает, что ставни раздвинуты и одно из окон приоткрыто. Заглянув внутрь, Синдбад оглядывается на принца и, не говоря ни слова, осторожно проскальзывает в окно. Когда Протей оказывается рядом с ним в просторной и богато украшенной капитанской каюте, он оставляет створку окна открытой и с размаху падает на богато расшитый диван. В каюте не горит ни одна свеча, и лишь обильный и холодный лунный свет льётся сквозь стёкла, наполняя помещение и переливаясь на гладкой поверхности оставшихся на столе бокалов и бутылок. — Выпьешь? — интересуется Протей, зная, что друг не откажется от такой возможности глотнуть дорогое старинное вино, но чёрные глаза Синдбада странно блестят в полумраке, и, нервно отпивая из полупустого бокала, он отставляет его подальше, расплескав, и делает шаг к своему спутнику. — Главный корабль сиракузского флота, лучшее вино в Сиракузах… звучит как будто неплохо, верно? Вот только сиракузский принц звучит мощнее, чем какая-то посудина, слаще, чем какое-то пойло, — его голос осип, он то и дело облизывает губы, и влажная чёрная прядь выбилась из-под алой повязки на голове… у Протея перехватывает дыхание. — Ты… говоришь серьёзно? — Когда я тебе врал? — отрывисто бросает вопрос Синдбад, и по всё тем же лунным отсветам в глубине его бездонных глаз Протей догадывается, что он сейчас сделает. Он стоит в метре от него, и когда Синдбад вновь властно обхватывает его шею ладонями, притягивает к себе, Протей готов. Он первым подаётся вперёд, кладёт руки на плечи другу и поспешно, словно спасаясь от преследований, срывает поцелуй с губ Синдбада. Тот не даёт ему отпрянуть, отвечает мгновенно, впиваясь ртом в рот, прикусывая нижнюю губу и сплетаясь языком так медленно и нежно, как только может. Этот поцелуй не похож на все те, что до этого были у них. Те, тайные и испуганные, случавшиеся в тёмных закоулках дворца, были другими, полными страха за то, что их кто-то заметит, но этот, властный и уверенный, совершенно иной. Он кружит голову им обоим, и когда губы Синдбада переходят на шею принца, тот, тяжело дыша, испытывает секундную жалость, что их рты перестали быть одним целым. Чёрная безрукавка падает на пол одновременно с тонкой голубой рубашкой, и, поскользнувшись на гладком шёлке, Синдбад едва не падает, но когда сильные, хоть и тонкие руки Протея подхватывают его под пояс, будто в танце, ему и в голову не приходит фыркнуть от смеха, представив, как они выглядят со стороны. Он лишь, качнувшись, подталкивает Протея к ближайшему к окну краю дивана, едва успевая тихо шепнуть ему на ухо: «Я хочу видеть твоё лицо, когда это произойдёт». Синдбад не скрываясь, любуется переливами лунного света на теле своего любовника. Он касается его так бережно и трепетно, что даже не верится, что это и есть тот самый Синдбад, гроза уличных хулиганов и начинающий морской волк, и Протей не может не ценить этого сейчас, когда они вдвоём, а над ними ничего не подозревающая стража. У Синдбада горят глаза, теперь уже явно и страстно, они как уголья, и их жар заставляет принца последовать его примеру, когда тот молча развязывает пояс на своих широких брюках и роняет его на пол. Протей чувствует, как капельки пота выступают у него на лбу, когда он рассматривает мускулы Синдбада в широком лунном луче, и лучшей картины для созерцания сейчас трудно и представить. Он ещё дышит ровно, откидываясь на бархатную спинку дивана, но когда голова любовника и, самое главное, его губы, всё те же шальные, пахнущие вином губы оказываются между его ног, начиная свою долгожданную работу, принц ощущает, как что-то словно перерубает ему горло, мешая вдохнуть и выдохнуть. Он стискивает бесцельно блуждающие по ткани обивки руки в кулаки, потом разжимает их, потом, наконец, отыскивает густые смоляные волосы Синдбада и вплетается в них пальцами, управляя его головой и так контролируя движения его рта. Когда чувство сладостной дрожи становится уже невыносимым, Протей нащупывает ладонь любовника, лежащую на его бедре, и вцепляется в неё с каким-то детским испугом. И Синдбад, мягко накрыв рукой его пальцы, позволяет ему сделать то, чего уже нет сил ждать. Потом они вдвоём долго лежат рядом, лицом к лицу, на диване, обнажённые — в лунном свете, обнявшись и сами страшась этой пронзительной нежности, накрывшей их обоих. Уставший Синдбад прикрывает глаза, и Протей подушечками пальцев поглаживает его тёмные ресницы. — Мне хорошо так, — шёпотом выговаривает он, скользя ладонью по его плечам, спине и дальше и ниже, — давай останемся, — добавляет принц, прекрасно осознавая, что это невозможно — и Синдбад грустно улыбается сквозь дремоту. А Протей, снова вздохнув, тихо касается губами его небритой щеки, да и то лишь для того, чтобы шепнуть одно короткое слово, так много значащее для них обоих: «Спасибо». И спустя каких-нибудь полчаса лишь плеск воды под веслом внизу и чуть примятый диван напоминают о том, что здесь только что совершилось.