Дипломатическая неприкосновенность

Финруин плеснул в глиняную кружку зелья — едва на два пальца; подумав, долил всклень чистой холодной водой из кувшина, размешал… Лит, не открывая глаз, потянулся губами, как слепой котёнок. Финруин, придерживая одной рукой его голову, позволил напиться, жадно выхлебать всё до капли. А потом уселся напротив, поджав под себя пятки, и стал ждать, когда лекарство подействует. Смотреть на него, по-альтмерски долговязого, раскинувшегося на шкурах в бесстыдной — и бессознательной — наготе, было приятно. Лит беспокойно вертелся, морщил породистый нос с узкими точёными ноздрями, шевелил губами, даже во сне пытаясь, по своей неизменной привычке, что-то сказать. Он вообще был болтлив, и в ком-то другом страсть трепаться — да ещё на своём высокопарном павлиньем языке — даже в постели могла бы раздражать; но, удивительно, Финруину в нём нравилось и это. Фин давно бросил спорить с собой: голод по прикосновениям к этой золотистой, слишком идеальной, невозможно гладкой коже жил в нём, грыз нутро — голод, неутолённый с первых встреч, когда по условиям игры не мог трогать, не мог выдать себя. Ему вообще нравилось и смотреть, и касаться; даже без намерений продолжить в горизонтальной плоскости ухватить проходящего мимо Лита за талию или слушать, как он вслух перечитывает доклады, было приятно. Впрочем, не продолжить в горизонтальной плоскости удавалось редко. Минуты шли, а Лит всё не просыпался. Финруин задумался, не послать ли к хоарворам в болото свой продуманный, спланированный план мести. Устроиться бы рядом, облапать его, пока сонный и разомлевший, покрыть метками засосов золотистое совершенство… А после бы закинуть эти великолепные ноги себе на плечи и оттрахать так, чтобы господин Тайный Советник завтра на встрече с королём говорил бы с заметной хрипотцой и душно краснел в ответ на понимающие взгляды… Финруин уже почти сдался, подполз ближе, погладил изящную лодыжку, но Лит отдёрнул ногу и растерянно завертелся. — Фин? — хрипло позвал он. — Фин, ты тут? Шарф из алинорского шёлка, совсем невесомый, почти прозрачный, Финруину пришлось сложить в несколько раз — зато, кажется, своего он добился. Литрандель, сообразив, что глаза завязаны, попытался стянуть полоску ткани — и его ждали ещё несколько интригующих открытий. Фин всё-таки поймал его ногу, легко погладил пальцами коленку и решил, что месть в самом деле сладка. — Что бы ты ни задумал, я должен сказать, что это неприемлемо, — объявил Литрандель, тщетно пытаясь придать голосу уверенности. Его героическая, хоть и жалкая попытка удержать лицо стоила, на пристрастный взгляд Финруина, поощрения… Да и сам он заслужил награду — как минимум за то, что всё-таки отказался от идеи завязать болтливому альтмеру ещё и рот. Так и не подав голоса, Финруин решительно развёл брыкающемуся Литу ноги, втиснулся между ними и широко, влажно вылизал гладкую кожу на внутренней стороне бедра, чуть выше коленок. Хмыкнув, потёрся рогами — тот безошибочно понял и с шумом втянул воздух. — А ты подай официальную жалобу в посольство, — предложил Финруин, отстранившись. — Я, пожалуй, даже запрещу своим ребятам её перехватывать. Только ради удовольствия видеть, как ещё больше вытянется лицо вашего главного павлина. Лит, где-то потерявший чувство юмора, возмущённо лягнулся, и Фин едва успел откатиться в сторону. Ногами махать господин Тайный Советник Валенвудского Двора наловчился: и не скажешь, что цветочек тепличный, дипломат, чьё единственное оружие — слова. Пришлось продолжить разговор с более безопасной позиции. — Как ты себя чувствуешь, сердце моё? — почти без издёвки спросил Финруин. Месть местью, но границ переходить он не собирался. — Кроме того, что не могу пошевелить руками и у меня завязаны глаза? — едко уточнил Лит. — В остальном, можно сказать, вполне прилично, благодарю за заботу. — Прекрасно, — искренне сказал Фин, копируя, как мог, его официальный тон. — Для мера, впервые попробовавшего ротмит, вы держитесь очень хорошо, господин Литрандель. Может быть, вы соблаговолите перестать пинаться и мы продолжим? Или вам ещё и ноги связать? Литрандель демонстративно свёл коленки вместе, заворочался, всё ещё пытаясь освободить руки, прикусил губу… — Ты мелкий мстительный засранец, Фин, — обиженно объявил он. И добавил на вполне сносном босмерисе предложение удовлетворить самого себя весьма непристойным — и совершенно нереалистичным — способом. С использованием рогов, кстати. — Вот это дипломатия! — восхитился Финруин. — Это официальное обращение? Лит гордо промолчал, отвернувшись. Фин обошёл его, опустился в изголовье постели из шкур. Светлые волосы, скорее серебристые, чем белые, разметались, торчали, как перья диковинной птицы, из-под закрывающей глаза повязки. Фин потянул одну прядь, пропустил между пальцами — нежные-нежные, мягонькие такие… — Где мы? — тихо спросил Лит, и в голосе слышалось смирение. Да и дёргаться он не пытался больше, хотя с этими альтмерскими павлинами всё равно надо держать ухо востро. Фин уже было собрался ответить заранее заготовленную гадость про главный зал «Первого зерна» и толпу восхищённых зрителей, но посмотрел на поджатые губы — и передумал. — В маленьком домике недалеко от Элден Рута, — признался он. — Никого нет, только мы. Я планировал… ну, кое-что особенное. Позволишь, сердце моё? За месяцы, связавшие их крепче охотничьих силков, Лит немного успокоился; его болезненная, почти пугавшая поначалу одержимость насытилась — но продолжала дремать, ожидая лишь сигнала. Стоило сейчас склониться над ним, коснуться рогами — Лит бы согласился на всё, не смог бы отказать. Но Финруин сидел, перебирая пальцами серебристые пряди, и ждал другого. Ждал настоящего согласия. И долгие-долгие секунды совсем не был уверен, что получит его. — Фин, что ты… — Лит облизнул губы, вздрогнул и замолчал. — Даэдра тебя побери, дикарь ты ненормальный! Да. Согласен. Он ещё не отпустил себя — Финруин видел по напрягшимся мышцам, по нервной дрожи, вялому члену — Литу странно и страшно, некомфортно, неизвестность и бессилие пугают его. Но он действительно готов довериться. Хотя бы попытаться. Фин как мог нежно погладил его по щеке, скользнул по высокой скуле, обвёл пальцами резные контуры уха. — «Дипломатическая неприкосновенность», — шепнул он, склонившись к лицу Литранделя. — Если решишь, что я перешёл черту — скажи «Дипломатическая неприкосновенность». Лит задышал чаще, уголок рта дёрнулся, а ладони сжались в кулаки. Он нервно усмехнулся, оценив выбор слов, и кивнул. Гордый красавец-альтмер, породистый, холёный — а теперь связанный, беззащитно-голый, ослеплённый и взволнованный, — неожиданно задел под рёбрами что-то тёмное, дикое, самого Финруина не на шутку испугавшее… Он отстранился, прищурившись — и позволил этой тьме разлиться по венам. На дело своих рук Финруину смотреть не просто нравилось — он упивался картиной. Литрандель, до сих пор непривычно высокий, сложенный как старинная айлейдская статуя, лежал на ворохе шкур, нервный, открытый, совсем золотой в отблесках горящего в жаровне огня. Он быстро, неглубоко дышал; гладкая грудь часто поднималась; на впалом животе ниже рёбер затаились резкие густые тени; дорожка серебристых, как на голове, волос спускалась к паху. Даже пупок у него был почти невыносимо-альтмерским: ровный, аккуратный, так и притягивающий исследовать его языком. Ноги могли бы казаться тощими, но гладкость длинных бёдер, плавная скруглённость коленей, узкие длиннопалые ступни… Всё в нём взывало к Финруиновым инстинктам собственника, ревнивого от неуверенности: неужели всё это — моё? И можно трогать, гладить, любить это совершенное тело — на самом деле, не во сне? Но сейчас, распятый на шкурах, беззащитный — Литрандель и вовсе доводил до утробного глухого рыка. Его руки, скорее изящные, чем сильные, были разведены в стороны и привязаны к длинной прямой планке, протянутой поперёк лопаток; Финруин привязывал их на совесть: у подмышек, в локтях, на запястьях — и теперь действительно любовался. Литрандель мелко вздрагивал, чуть водил головой из стороны в сторону — ожидание и молчание, похоже, щекотали ему нервы. Финруин ещё раз облизал его взглядом, от серебристой макушки до пальцев ног, и потянулся к креплениям. — На таких планках мои сородичи коптят мясо, — хрипло сказал он. — Очень удобно: опускаешь, привязываешь добычу, а потом поднимаешь… Литрандель ойкнул и дёрнулся — рывок вышел слишком резким. К концам планки, на которой он был распят, крепились две длинные верёвки, уходящие в кольцо на потолке. Несложная система рычагов позволяла легко опускать и поднимать планку на нужную высоту — даже с привязанным грузом. Долговязым и брыкающимся грузом. Финруин почти без усилий потянул свои концы верёвок, вынуждая Лита вытянуться во весь рост и привстать на цыпочки; мышцы, пытаясь удержать равновесие, напряглись; невидящего, беспомощного Лита почти оторвало от пола, он уже едва касался шкуры самыми кончиками пальцев. Финруин когда-то видел альтмерский театр — и не мог остаться равнодушным: высокие и грациозные, танцоры вытягивались стальной нитью, и их тела, казалось, звенели, как струны арфы… Литрандель был сейчас ещё лучше, даже желаннее, чем полузабытые воспоминания, чем дремотные сладкие грёзы. И он был совершенно беспомощным. Финруин ещё подержал его так, любуясь уже не телом — но лёгкой нервной дрожью, упрямо сжатыми в молчании губами, подбородком, вскинутым в природной, ненаигранной гордости. А потом опустил планку ниже. Концы ровно легли на столбы-подпорки. Связанные из трёх частей, эти подпорки позволяли легко регулировать высоту, на которую опустится планка, достаточно было лишь сдвинуть узлы. Литрандель, растерянный после подъёма, позволил опустить себя так низко, как Финруин и хотел, послушно согнулся. Осталось только закрепить концы планки на подпорках кожаными петлями… И у Литранделя появился выбор: стоять, согнувшись в поклоне, едва ли не пополам переломив своё аристократическое тело и оттопырив задницу — или опуститься на колени. Лит неловко мялся, не понимая, чего от него хотят, враз лишившийся и изящества, и утончённости. Финруин обошёл его, встал сзади, положил ладони на поджавшиеся ягодицы. Лит вздрогнул и протяжно, почти жалобно вздохнул. От искушения вставить ему прямо сейчас, пока так удобно стоит, в животе будто разлился горячий мёд. Фин ещё погладил задницу, прислушиваясь к глубокому дыханию, пропустил руку между золотистых бёдер и нащупал мошонку Литранделя — тоже, Зелень его разбери, идеальную: гладкую, бархатистую, с плотными яичками. Лит двинул тазом, откровенно и бесстыже подставляясь в ладонь; Фин обхватил пальцами его член, чувствуя, как сначала полувставший, тот крепнет в его руке. Поиграл немного пальцами — реакция, не заставившая себя ждать, пьянила и заводила… Но закончить всё вот так было бы слишком просто. — На колени, альтмер, — скомандовал Фин, придав голосу столько суровости, сколько смог. — Ты ещё не получил наказания, а уже клянчишь награду? Как… высоко-мерно. Лит то ли простонал, то ли выругался сквозь сжатые губы, замялся, переступая с пятки на пятку. Не то чтобы ему впервой было стоять на коленях — но, пожалуй, никогда его к этому не принуждали. Фин не отказал себе в удовольствии шлёпнуть по напрягшейся ягодице — скорее звонко и унизительно, чем больно. Лит вздрогнул и дёрнулся всем телом; второй шлепок, резче первого, заставил его с шумом выдохнуть. На золотистой коже остались потемневшие следы ладоней. — Ну, — нетерпеливо поторопил Фин. — Давай же, прояви свою хвалёную альтмерскую дипломатичность. Пожалуй, поддевать его было ошибкой; Лит, конечно, подчинился, но как… Фин едва не захлебнулся слюной и снова убедился, что хвалёная альтмерская дипломатия — действительно смертельное оружие… По крайней для одного слишком самоуверенного босмера. Лит, голый, распятый на планке в нелепой и унизительной позе, опустился сперва на одно колено — и так, словно выполнял безупречный ритуал вежливости где-то под сводами королевского дворца; от его врождённой грациозности щемило сердце и больно кусалось под рёбрами что-то вроде глухой зависти. Можно было вынудить это совершенство подчиняться — но только не отнять ни капли величия всё равно. — Послушный мальчик, — хрипло похвалил Фин, когда Лит всё-таки встал на оба колена. — Продолжай так и дальше, тогда твоё наказание не будет слишком суровым. Фин обошёл его, не без сожаления оторвав взгляд от круглых ягодиц, сохранивших следы ладоней. Лита явно пробрало — он застыл, и лицо превратилось в каменную безэмоциональную маску. Впрочем, дышал он часто и неглубоко, на скулах, почти скрытые закрывающим глаза шарфом, темнели пятна румянца, а член не думал опадать. Фин небрежно потрепал его волосы — словно домашнему питомцу, снисходительно-унизительно… Но коснулся пальцами беззащитно-доверчивой, не знавшей проколов мочки уха — и пропал. Руки зажили собственной жизнью, оглаживая и впитывая горячее золото с кожи: шею и ключицы, и раскинутые руки под кожаными ремнями, и чувствительные тёмные соски. Лит сжимал зубы и молчал — умел, поганец, держать лицо, а вот тело предательски выдавало — едва заметно тянулось за гладящими пальцами, ластилось к ладоням и отзывалось мелкой частой дрожью. Фин чуть склонился — длинный альтмер даже на коленях доставал макушкой ему до плеч — и потёрся рогами о гладкую щёку. Кожа на лбу будто вспыхнула — он и сам не понимал до конца, как привык получать эти странные, интимные ласки только для них двоих. Кто ещё чей питомец, доверчиво тянущийся за хозяйской снисходительной рукой… Лит быстро облизнул губы, втянул воздух и потянулся поцеловать. Фин резко отстранился, подставив ключицы под ищущие губы. — Целуй, — не то разрешил, не то скомандовал он. — Меня. Не рога. Лит, словно задумавшись, отстранился — насколько позволяла планка; снова облизнул губы — и вдруг потянулся навстречу всем телом, уткнулся носом в плечо и жадно, по-звериному втянул запах. Фин вздрогнул: Лит сам пах, казалось, от природы тонко и изысканно, саммерсетскими духами… Ему, наверное, отвратителен дикий, лесной запах пусть мытого, но всё-таки обычного тела, а не какого-то альтмерского совершенства, потеющего цветочной амброзией… Однако Литу явно было как угодно, только не отвратительно: он увлечённо водил носом от шеи к ключицам, упирался практически Фину в подмышки, собирая запах. Потом взялся языком себе помогать, вылизывая, и чуть слышно постанывал. Когда он добрался до левого соска, Фину пришлось вцепиться ему в предплечья, чтобы не упасть. Лит вскинул голову, и на его губах мелькнула самодовольная улыбка. — Альтмерская дипломатия, — тихо сказал он, — умеет заглаживать вину, лесной дикарь. И загладил так, что Фин всё-таки не выдержал, зарычал глухо, утробно: ровные зубы то прикусывали сосок, то отпускали, язык вырисовывал затейливые вензеля на горящей коже; быстрые незлые засосы расцветили грудь ожерельем. Фин молчал, подставляясь, и только до синяков сжимал Литовы предплечья: почти нестерпимо хотелось упасть перед ним не то что на колени, а совсем ничком, и отсосать золотистый альтмерский член так, чтобы у обоих искры из глаз посыпались… — Фин, — окликнул Лит, задрав голову, словно пытался поймать взгляд. — Я готов заглаживать вину… глубже. И, не оставляя никаких сомнений в глубине своего раскаяния, переступил коленями, раздвигая бёдра шире. — Й’Фрре Рассказчик, — выдохнул Фин. — Лит, ты… Неожиданно обожгло пониманием, как кнутом поперёк рёбер хлестнуло. Ещё недавно всё происходящее казалось игрой, шуточной местью — напоить своего альтмера, обездвижить и… ну, что-нибудь сделать, приятное для обоих. Ну, может, чуть-чуть приглушить затаившуюся обиду… А что, если обидится уже Лит? Что, если он сейчас такой покладистый, а после — оторвёт голову своему пленителю? Или не голову, а орудие мести? Или того хуже — уйдёт? А Литрандель — ухмылялся. Словно чувствовал свою власть, до ужаса безграничную, почти невыносимую. Распятый, стоящий на коленях, с завязанными глазами и намекающе оттопыренной задницей… Злосчастная «дипломатическая неприкосновенность» едва не сорвалась с губ самого мстителя. — Или наши маленькие лесные братья-меры слишком трусливы, чтобы воспользоваться своей дипломатической победой? И, конечно, тут Финруину снесло остатки благоразумия и разом вышибло из рогатой головы все посторонние мысли. Он почти не помнил, как оказался за спиной Лита; как стянул давно ставшие тесными в паху штаны; как искал удобную обоим позу, компенсируя разницу в росте. Упирался ноющим членом между ягодиц, а лбом — в планку. Прикусывал плечи, руки, лопатки, гладил узкую спину, вжимаясь грудью. Сладкое масло пачкало пальцы, когда лил его дрожащими руками Литу на поясницу, размазывал по золотистой коже и проводил, как русло реки, дорожку для тягучих вязких капель прямо в расселину меж ягодиц. Лит словно возвращал сторицей его собственную одержимость — стонал в голос, запрокидывая голову, выгибался течной сенч-тигрицей под руками, яростно насаживался на пальцы сам. Фин придерживал его за бёдра, чтобы только не закончить всё позорно-рано. Но всё равно, войдя сразу глубоко, одним быстрым движением, замер, пережидая, острый и яростный почти-взрыв. — Давай уже, — рыкнул Лит, и в его голосе не осталось ни капли дипломатичности. — Фин, ну! Фин сжал липкой от масла ладонью его член, размазал по гладкой головке капли предсемени, погладил вверх-вниз, сам не двигаясь. Зубы сводило от желания толкаться навстречу, входя в подставляющееся, ждущее тело… Лит решил не ждать, качнул бёдрами сам, задавая ритм — то насаживался на член до самых яиц, то подавался вперёд, в тесную ладонь. Фин плыл в этом ритме, позволяя своему альтмеру делать всё самому, пока хватало сил. Лит вскрикнул как-то особенно отчаянно, и Фин, больше не сдерживаясь, прихватил зубами кожу под лопаткой и задвигался сам, уже не сдерживаясь, одержимый только приближающейся разрядкой… Лит успел первым — застонал сквозь зубы, вздрогнул всем телом и излился в ладонь Фину. То ли от внезапной тесноты, почти болезненной, то ли от от этого тихого стона — но не выдержал уже Фин, толкнулся до конца — и мир расцвёл яркими пятнами, завертелся… и обрушилась звенящая, поющая тьма. В себя Фин пришёл под рассерженное шипение: оказывается, он почти повис на своём альтмере, обхватив руками поперёк груди, и верёвки, удерживающие Лита на планке, натянулись под двойным весом, впиваясь в кожу. — Прости, сердце моё, — виновато шепнул Фин, отстраняясь. Член легко, с влажным хлюпом, выскользнул из Литовой задницы. Альтмер что-то буркнул и неловко завозился, пытаясь унять боль в руках. Фин как мог быстро непослушными пальцами ослабил узлы — вязал он со знанием дела. Чуть подумал — и не стал развязывать левую руку, предоставив Литу справляться самому. Чутьё подсказывало, что пригодится немного времени, чтобы подготовиться к обороне. А разумнее всего — совсем сбежать. Далеко-далеко. И, видимо, надолго. Лит, пересыпая грубые босмерские ругательства изящными альтмерскими, сперва стянул повязку с глаз. Обернулся на Фина, замершего на кипе шкур в углу, прищурился — и молча принялся освобождать левую руку. Неторопливо поднялся, растирая занемевшие ладони. Фин заметил, что кожа на коленках стёрлась и покраснела. Бежать было поздно. Лит всё так же молча навис над ним всей своей альтмерской долговязостью. В принципе, в честной драке Фин бы его одолел без вопросов… но в тот момент, когда он сознательно подливал Литу ротмит, просчитывая в уме последствия, о честных драках речи уже быть не могло. Не сильный, но внезапный тычок в грудь отправил Фина спиной вперёд на ворох шкур. Лит, не тратя времени, уселся верхом на его бёдра и замер. Фин впился взглядом в его лицо — но не увидел ни следа обиды или злости. Лит казался растерянным и задумчивым. — Ты это чувствовал, Фин? — тихо спросил Литрандель, склоняясь, почти прижимаясь лицом к лицу. — Когда я тебя, ну… думал, что совращаю? — Что? — переспросил Фин. Хотел спросить «что именно», но горло сжало спазмом, и вышло как-то жалко и непонимающе. Литрандель, впрочем, понял. — С ума сводящее желание потрогать, — сказал он. — Видеть, касаться, действовать. Такое, что вот-вот разорвёт. И беспомощность, от которой кружится голова, и вдруг доверие, в которое падаешь, как в пропасть, и… открытость. — Эмм, — протянул Фин, совершенно потерявшись. — Ну, типа того, да. Наверное. Литрандель не слышал — кажется, был полностью поглощён собственными переживаниями. Его губы шевелились — в кои-то веки беззвучно, — а руки лихорадочно, отчаянно гладили ошалевшего от неожиданности Финруина всюду, куда только могли дотянуться. Только рогов не касались, и это было странно, но отозвалось почему-то теплом под рёбрами. А предатель-член, не желая проникаться торжественностью момента, снова окреп и слишком очевидно заинтересовался происходящим. — Лит, — окликнул Фин. — Прости, если это было слишком… Тот, словно очнувшись, посмотрел на Фина, и в его взгляд вернулась осмысленность. — Это было слишком, — согласился он, усмехнувшись. — Слишком хорошо. Спасибо, Фин. — Тогда, может?.. — Финруин заворочался, всё ещё — и очень интересно — сжатый длинными ровными бёдрами. — Может, эмм… Горячая ладонь легла ему на горло и вдруг резко, с силой сдавила, перекрывая воздух. — Это было хорошо, — подтвердил Литрандель. — Но в следующий раз, Фин, предупреждай заранее. Понял? Лучше всего Фин понял в этот момент, что следующий раз вообще будет. И что его неплохо ведёт от нехватки воздуха и руки, сжимающей шею… Впрочем, эти мысли можно было и отложить на потом. Он кивнул, пытаясь придать лицу наичестнейшее выражение, а глазами изобразить глубокое и искреннее раскаяние. Лит, судя по усмешке, не особо купился, но руку всё-таки убрал. — Готов даже писать дипломатические ноты и заверять их в вашем посольстве, — подтвердил Фин, когда наконец отдышался. — И подробно излагать все свои намерения, сердце моё. — Ты дикарь и варвар, — рассмеялся Лит, скатываясь с него и ложась рядом. — Но я не теряю надежды всё-таки воспитать из вас приличного мера, господин Финруин. — В интересах Доминиона, конечно? — поддел Фин, пододвигаясь ближе и устраиваясь рядом с горячим расслабленным телом. Прижался лбом к предплечью Лита — и тут же ощутил прикосновение пальцев к рогам. — Конечно, — отстранённо согласился Литрандель. — В интересах этого. Как его?.. Ммм, поднимись-ка чуть повыше, дикарь мой любимый…