Третья

- Какого черта ты выгнал меня наружу в такую погоду, Кайзука? - Слейн запихивает руки в карманы и ежит плечами; ветер настырно задувает за шиворот форменной куртки. Небо над головой тонет в темном мареве: ночь танцует в унисон с надвигающимся бураном. Еще полчаса, и равнину подгребет под собой новая пелена снега. Слейн выдувает облачко пара, теряясь взглядом в пустоте бездонной высоты, прислоняется плечом к металлическому каркасу оранжевого катафракта. Невысказанный вопрос гложет изнутри холодом, и этот холод куда болезненней, чем минусовая температура. Почему? Почему все так? Когда они повернули не туда? Да так, что пришлось расплачиваться целой Землей? Кайзука Инахо тяжело дышит, горбится, опираясь ладонями о колени. Слейн тихо фыркает - должно быть, бежал по лестнице, сам же ведь опоздал на назначенную встречу - но при этом отводит взгляд: смотреть на Кайзуку немного больно. В свои двадцать пять Кайзука Инахо больше не может похвастаться тем, чем хвастаются почти все молодые люди. Место левой глазницы снова занимает аналитический механизм, по виску и щеке вьются некрасивые шрамы, уродуя его лицо. Шрамов полно и на его правой руке, которую часто терзают безумные судороги. А еще Кайзука иногда хромает; север выворачивает его кости изнутри, и по ночам Слейн вслушивается в шорох простыней, когда Кайзуку трясет в агонии лихорадки. Слейн и сам не в порядке: кошмары доводят его до тошноты, а необходимость сесть в катафракт и выйти на поле боя - до едва сдерживаемой паники. Трех лет на передовой хватает Слейну, чтобы простить себя за давнее желание принести Землю Ассейлум на блюдечке. Трех лет хватает ему, чтобы возненавидеть себя за то, что не довел дело до конца. Трех лет хватает, чтобы Кайзука Инахо стал для него нужнее воздуха. Только вот признаваться себе в этом Слейну все еще тяжело. - Вот, - Кайзука выпрямляется, расстегивает куртку, шуршит непонятным бумажным свертком, который отнимает от груди. Ветер треплет его седые волосы, и Слейн ловит себя в последний момент, когда уже вытаскивает из кармана руку - желание заботливо натянуть капюшон на голову Кайзуки слишком сильно. К белой бумаге в чужих руках липнут приставучие снежинки; бумага быстро мокнет, и Слейн делает шаг навстречу, решая не тянуть и оперативно разобраться с очередной причудой Кайзуки. Бумага поддается легко. Хмурясь, Слейн разворачивает верхушку свертка, и вдруг задыхается, будто кто-то внезапно с размаху дает ему под дых. Тело выжигает фантомной болью; пальцы крючатся, безжалостно сминают края бумаги. Под убогим светом дальнего прожектора в руках Кайзуки Инахо словно распускаются бутоны синих роз. Ком встает в горле; Слейн забывает о холоде, забывает о войне, забывает свое имя. Перед глазами - самое невозможное чудо из чудес. - Слейн, я больше не могу ждать. Время уходит, - голос Кайзуки тих, его почти не слышно в надрывном вое ветра; Слейн читает по губам. - Мне страшно. Честность бьет по сердцу, не промахивается. Слейна выдирает обратно в реальность - в промерзлую ледяную равнину Арктики, на площадку для катафрактов, в последний оплот Земли перед лицом алчности и зверства Верса. Кайзука Инахо молчит и пристально смотрит на него, ждет ответа. Слейн знает абсолютно все, что касается Кайзуки Инахо, ведь они живут в одном отсеке, делят на двоих скудные обеды и чудовищные приказы начальства. Он знает, что Кайзука Инахо никогда не разрешает себе показывать открыто свою слабость - ни ему, ни сестре, ни тем друзьям, что еще в состоянии сражаться. Но сегодня Кайзука Инахо ломает систему. Слейн отступает, чувствуя, как волна липкого страха захватывает тело. Уже который год Кайзука Инахо для него - больше чем надзиратель, больше чем напарник, больше чем друг. Кайзука Инахо - его последняя надежда, и Слейн не хочет переступать эту невидимую черту. Не тогда, когда Императрицы больше нет на свете. Слейн жмурит глаза до цветных узоров; его зубы стучат. Но даже жуткое воспоминание об участи Ассейлум, распятой графами на центральных воротах императорского дворца, не перекрывает ужаса момента. Кайзука Инахо - единственный человек, чьи дерзкие стратегии еще способны одерживать верх над мощью Верса, и Слейн не хочет опускать его с недостижимого пьедестала. Впервые в жизни он хочет поступить эгоистично, повернуться и уйти прочь. Ведь если Кайзуке Инахо больше не под силу эта война, то кому она тогда под силу? Кому? Бумага в руках Кайзуки вновь шуршит, и вместо позорного бегства Слейн наблюдает за тем, как Кайзука опускает руки, оставляя букет искусственных цветов понуро смотреть вниз. Кайзука отворачивается - вовсе не герой, всего лишь живой человек, который за каждую победу платит собой и теми, кто ему дорог. С губ Слейна срывается болезненный мык; отчаянье бушует внутри, раздирая его на куски. Ветер усиливается, швыряет снег Слейну в глаза. Где-то в другом конце площадки раздается бешеный скрежет - наверно, кто-то опять плохо закрепил канат грузоподъемного крана. - Прости. Я ошибся, - Кайзука выдавливает эти слова, стоя к нему спиной. Слейн забывает, как дышать. Мир сужается до него и Кайзуки, до Кайзуки, медленного бредущего прочь. Мертвый букет плюхается в снег; бутоны не выдерживают натиска, и синие лепестки разбегаются во все стороны - захочешь, не поймаешь. Затылок обжигает холодом; прядки отросших волос хлещут по щекам. «Уже поздно», думает Слейн, «Пусть все будет так». Но, нет, что-то незнакомое рвется вдруг на волю из груди. - Дай, дай сюда эти чертовы цветы! - голос Слейна почти срывается на стон; затем он и сам срывается с места, спотыкаясь, бежит за Кайзукой, чувствуя, будто каждый шаг по неприветливому снегу стирает бездну прошлого, когда-то выстроившего между ними стены-правила. Кайзука не успевает повернуться к нему, Слейн грубо хватает его за ворот куртки и тянет к себе, впиваясь в него руками-пальцами-ногтями-душой. Они застывают наедине со снежной бурей, жмутся друг к другу, две заблудших души без дома и будущего. Слейн опускает ладони на щеки Кайзуки и держит его так бережно, как еще никого доселе не держал. То, что он чувствует сейчас, настолько горько и правильно, что Слейну хочется плакать. Его голос дрожит, когда он шепчет, повторяя, - Дай мне эти цветы, Инахо. Инахо судорожно выдыхает, смотрит на его губы, обвивает его руками в ответ. Они не целуются, не до того сейчас. Слейн тихо воет, тыкается в лицо Инахо губами, носом, лбом, желая впечатать его в себя. Инахо ведет носом за его ухом, тянет его к себе ближе за волосы, и Слейна прошивает пониманием - все его глупые страхи ничто. Самое важное - то, что сейчас между ними. - Я сделаю тебе другой букет завтра, - говорит Инахо, когда проходит бесконечно короткое время. - Пойдем. Опираясь друг на друга, они добираются до спуска на подземную базу. К этому моменту ветер уже настолько силен, что раскачивает прожектор из стороны в сторону. Пятна света и глубокие тени пляшут по застывшей площадке; шумит брезент, укрывающий армаду машин. Буря торжествующе беснуется: сегодня ночь отдана ей. Но Слейн уже не думает о том, что ждет его завтра - лишь крепко сжимает ладонь Инахо, пока под ногами вьются ступени длинной лестницы. Уже когда они, сдвинув узкие койки, ворочаются под теплым одеялом, впервые пытаются притереться друг к другу, Кайзука вдруг целует его лоб и гладит по спутанным волосам. - Еще ничего не решено, Слейн. Не хорони живых. - Да. Да, ты прав. Слейн думает, что и он, и Инахо - еще вполне тлеющие огоньки, и, быть может, таких огоньков, как они, наберется достаточно, чтобы жизнь не угасла до конца. Может быть, настанет день, и они помогут пламени разгореться с новой силой. Может быть, просто нужно переждать. Слейн засыпает, прижимаясь щекой к плечу Инахо. Ведь в этой жизни и правда - все может быть.