☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Минсок просыпается раньше Ёнгука, лежит рядом и смотрит на лицо спящего. Долго, методично рассматривая каждую чёрточку лица, будто видит впервые. У Ёнгука длинная красивая шея, уютные родинки на лице и тёплые руки. Когда он спит, то совсем не выглядит устрашающим нечисть охотником. А в редкие минуты, когда смеётся, Минсок забывает, как дышать. Потому что улыбка Ёнгука совершенно потрясающая. Она может растопить льды, Минсок уверен на двести из ста. Ёнгук в такие минуты полностью преображается, и в груди Минсока тают звёзды. — Ты почему не спишь? — хриплым голосом спрашивает Ёнгук, а у Минсока ноет сердце от звуков его голоса. — Не спится. — Ты почему шепчешь? — удивляется Ёнгук и улыбается. Солнечно, обезоруживающе. — Боюсь спугнуть момент. — Иди ко мне, гроза демонов, — зовёт Ёнгук, и Минсок ныряет в его объятия, прикрывая глаза. Минсок ощущает тепло, ползущее не только по остывшей за время наблюдения коже, но и крадущееся к сердцу. С Ёнгуком тепло, и он совершенно не представляет себе, как могло быть иначе. Он позабыл, каково просыпаться одному, когда в груди пусто, как и в постели; каково возвращаться в пустую квартиру в одиночестве; пить, не пьянея, глядя в пустоту за окном; каково засыпать в холоде, когда нет сил согреться даже под одеялом. Год назад, когда на его пороге возник взъерошенный Химчан, Минсок слушал, не перебивая. Сказать, что он полностью и сразу поверил Химчану, было бы ложью. Он долго стоял у зеркала, глядя на своё отражение, прежде чем снял колпачок с принесённого Химчаном маркера и вывел простую руну, чтобы спустя секунды задохнуться осознанием. А потом лететь на стук в дверь, судорожно натягивая домашнюю кофту и застёгивая до предела, едва не сорвав собачку с молнии. И застыть, глядя в глаза Ёнгука, в которых отражалось то же, что и в его собственных. И спустя минуты молчания обнять Ёнгука, ступившего на порог. Всё просто, предельно просто. Обычно. Даже обыденно. Таких случаев сто на сотню. Но они потратили годы, потребовалась помощь Химчана, чтобы они наконец признали очевидное — их тянуло друг к другу непреодолимо. Первый поцелуй вышел таким отчаянным, они стукались зубами, мяли одежду друг друга и дышали через раз. В ушах отдавалась звоном натянувшаяся нить, связавшая их давным-давно. Она звенела-звенела, оплетая их сердца, пока звон не превратился в сдвоенное дыхание, ставшее одним на двоих. Он наконец почувствовал себя целым. Единым. Полноценным. Проснувшись поутру, Минсок долго смотрел на спящего Ёнгука, кусая губы. От одной мысли, что пришлось пережить Химчану, потерявшему родственную душу, становилось дурно. Но он подавил свой страх, как и прежде, когда в горниле боя искал взглядом сражающегося Ёнгука. Только с тех пор дай ему тысячи дней и ночей, миллионы часов, он не насмотрится на Ёнгука. На растрёпанные ото сна волнистые чёрные волосы, лежащие на подушке; на крепкую длинную шею, на выделяющиеся на смуглой коже родинки, на морщинки и тонкий шрам на губе. В горло будто вцепляются невидимой рукой, и Минсок давит порыв сжать пальцы на предплечье Ёнгука, чтобы убедиться, что тот не иллюзия. Работа иногда пугает сильнее обычного, и Минсок мечтает вырастить глаза на затылке, чтобы следить за сражающимся Ёнгуком, и предупредить любую опасность, отвести вражеский клинок и спасти. Возвращаясь домой, Минсок становится необыкновенно отзывчивым и покорным. Хотя ещё чуть больше года назад никогда бы не подумал, что позволит себе и другому мужчине делать то, чем они занимались с Ёнгуком. Он принимает ласки Ёнгука, захлёбываясь стонами, зарывается дрожащими пальцами в волнистые волосы, чуть сжимает и оттягивает. Именно с той силой, которая доставляет Ёнгуку удовольствие. Ему нравится отвечать на ласки, сцеловывать улыбку с губ Ёнгука и прижиматься так тесно, что кажется, не вздохнуть. Он продал бы всё, что имеет, чтобы только всегда просыпаться в его объятиях, а потом долго смотреть на зацелованные губы, чуть распухшие и хранящие тепло его поцелуев. Минсок не понимает, как жил с этой невозможной любовью в сердце. Такой невыносимой и сильной. Как справлялся прежде, касаясь лишь случайно, не проводя всё свободное время рядом. Он точно жил? Тугой ком в горле не желает сглатываться. Ёнгук такой тёплый, он рядом, а у Минсока судорогой сводит горло оттого, как безнадёжно и бесповоротно он любит. И боится потерять. — Ну что ты как тетива натянут? Эй, — спрашивает Ёнгук и трётся щекой о висок. А Минсоку больно, больно так, что перед глазами темнеет. Ёнгук гладит напряжённые мышцы на спине, и Минсок понемногу расслабляется в его руках и под его губами. — Ну что ты, а? Минсок молчит, раскрывая губы под настойчивой лаской. Ему больно оттого, что чувства, которые он испытывает к Ёнгуку, не помещаются в его сердце, и кажется, они раздерут его на части. На груди горит невидимая руна. Её не заметить, не увидеть, можно лишь почувствовать. — Люблю тебя, — между поцелуями шепчет Минсок и закрывает глаза, позволяя целовать и их. Минсок засыпает, обласканный Ёнгуком, и просыпается уже далеко за полдень. В выходной, можно хоть целый день проваляться. Минсок потягивается и улыбается от томной неги, разлившейся по телу, но замирает. Что-то не так. Болью отдаётся в сердце, и Минсок вскакивает с постели, сжимая в руке один из саев, вечно спрятанных под матрасом. В квартире тихо. Нестерпимо жжётся руна, выворачивает наизнанку болью. У Минсока темнеет в глазах, и он хватается рукой за стол, чтобы устоять. Ёнгук. В груди колотится, и Минсок оглядывается по сторонам, а потом кидается к зазвонившему телефону. — Что? — Мин, тут такое дело, — тихо говорит связной, и сердце Минсока обрывается. — Короче, езжай в окружную. Минсок собирается быстро, закрепляет саи и выныривает из квартиры. Хватает такси и мысленно умоляет ехать быстрее, набирая и набирая номер Ёнгука. Абонент недоступен или находится вне сети. — Чёрт! — с досадой шипит Минсок, хватается за будто бы пылающее сердце и не сдерживается: — Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Вам плохо? — Да, — рявкает Минсок, а потом поспешно извиняется и уже тише добавляет: — Не могли бы вы ехать быстрее? Минсок влетает в больницу и едва не сбивает с ног персонал. На вопрос «где?» ему коротко отвечают «там», и Минсок несётся по направлению к комнатам ожидания, надеясь встретить хоть кого-то, кто сможет дать вразумительный ответ. Он застывает на мгновение, стараясь не закричать, когда видит Ёнгука, а потом медленно подходит к нему и молча обнимает. Ёнгук остаётся недвижим. — Прости. Не голос — осколки. Не глаза — тусклое треснувшее стекло. И пугающая пустота в зрачках. Минсок гладит его по щеке, но не задаёт вопросов, молча ждёт. Не первый год вместе работают, прошли через многое. С кем-то хуже. А изодранная и окровавленная рубашка Ёнгука не в счёт, бывало хуже, много хуже. — Я убил его. — Кого? — Практиканта. — Это не ты, что ты такое говоришь, — качает головой Минсок. Он не просто уверен — он знает. — Не досмотрел равно убил. Ёнгук смотрит на окровавленные руки, и Минсок не выдерживает, тянет его в уборную и моет окровавленные ладони с начавшей запекаться кровью застывшему у раковины Ёнгуку. Минсок с силой стискивает зубы и продолжает мылить руки. Практикант слишком похож на Тэхёна. «Был похож», — поправляет себя Минсок. И не столько внешне, сколько по ощущениям. Отстранённо Минсок думает, как же хорошо, что Химчан сейчас не в городе. Он бы сломался. Минсок мочит платок и вытирает с лица Ёнгука брызги крови, проходится по шее, ключицам. А Ёнгук стоит перед ним, будто пустой. Хочется его расшевелить, ударить, чтобы была хоть какая-то реакция, Но Минсок терпеливо стирает кровь, заглушая разрастающуюся в груди боль. Он уводит Ёнгука из уборной и оставляет в комнате ожидания на несколько минут, пока ищет медика, который посмотрел бы раны на его груди и отпустил бы домой. Девушка-ординатор отводит их в смотровую, и вытягивает застрявший в груди Ёнгука ядовитый шип. Прописывает им препарат, и когда швы накладывать Ёнгук отказывается, уходит. Минсок забирает Ёнгука домой. Буквально насильно тащит из больницы. Ему хватило того, как на Ёнгука с кулаками полезли родственники погибшего практиканта, а тот стоял, молча принимая побои, а Минсок смотрел, как расползаются пятна крови на только что купленной в магазинчике футболке. Дома Ёнгук так же молчалив и пугающе пуст. Ёнгук смотрит на свои руки, словно они до сих пор в крови и зябко передёргивает плечами. Минсок садится перед Ёнгуком на колени и бережно берёт его дрожащие ладони в свои руки, осторожно сжимает и ждёт реакции Ёнгука. — Ты не виноват, — говорит Минсок. — Не твоя вина в том, что посреди кофейни на людей полез демон восьмого уровня. Не твоя вина — у тебя вообще выходной. Если бы тебя там не оказалось, полегли бы все. Минсок уже знает, что к чему, и говорит так, как думает. Не юлит, не оправдывает. Многолетний опыт просто так не выкинешь, он трезво оценивает ситуацию. Он знает, удивительно, что погиб только один. Ёнгук молчит, а Минсоку будто грудную клетку рвут. В горле ком такой стоит, не сглотнуть никак. Словно с ним уже случилось то, чего боялся — и он потерял Ёнгука навсегда. Сердце с начертанной руной будто идёт трещинами. Тронешь — треснет окончательно. Лопнет. Осыплется. Вопьётся в тщетно ищущие защиты пальцы. Изранит. Ёнгук поднимает на Минсока глаза, и Минсока окутывает холодом, обдаёт жаром и снова холодом. В глазах напротив подозрительный блеск. И это не отсвет угасающего заката. Привстав с колен, Минсок обнимает Ёнгука крепче и гладит напряжённую спину, повторяя утренние действия Ёнгука. Позвоночник выпирает косточками, и Минсок в очередной раз вздыхает, понимая, насколько Ёнгук худой. Неспешно и осторожно, словно боясь вымарать Минсока в крови, Ёнгук обнимает в ответ. Доверчиво утыкается носом в шею, а потом привычно трётся щекой о висок. — Идём. Минсок тянет Ёнгука за собой, раздевает и обрабатывает раны, укладывает в постель. А Ёнгук тихий и послушный, как никогда прежде. И Минсоку страшно, вновь окутывает зябким ужасом. Он ложится рядом с Ёнгуком, смотрит в его лицо и запускает пальцы во вьющиеся пряди. Ёнгук смотрит, не мигая, и глаза кажутся совершенно чёрными, а лицо неестественно бледным в слабом свете упавших сумерек. — Тебе больно и страшно, но… это же я… ты можешь выпустить боль… Подползая ближе, Минсок обнимает Ёнгука, гладит по голове и спине, пытаясь расслабить будто окаменевшие мышцы. Ёнгук утыкается лбом Минсоку в плечо и делает долгий выдох. Словно с ним выпуская наружу всю боль. Не выдох — а крик. Безмолвный. Беззвучный. На каком-то немыслимом уровне восприятия. Но Минсок его физически ощущает. А под пальцами медленно расслабляются затвердевшие мышцы. Вместе с несорвавшимся с губ стоном уходит окаменение. И футболка Минсока, вся в пятнах от крови и мази, на плече пропитывается горячими слезами. Ёнгук дышит тяжело, со свистом, а Минсок гладит и гладит его по спине и волосам. Невысказанные слова застревают в горле. Но он уверен, Ёнгук «слышит» их. Чувствует. Они так и засыпают. Минсок просыпается внезапно и резко открывает глаза, нащупывая сай под матрасом, но так и застывает с заведённой под него рукой — на него сморит Ёнгук. — Ты почему не спишь? — спрашивает Минсок, а у самого ноет сердце от вида Ёнгука. — Не спится. — Ты почему шепчешь? — удивляется Минсок и улыбается, понимая, что сейчас они в точности повторяют утренний разговор. — Боюсь спугнуть момент. — Иди ко мне, гроза демонов, — зовёт Минсок, и Ёнгук ныряет в его объятия, прикрывая глаза. — Люблю тебя, — шепчет Ёнгук и покрывает поцелуями его лицо. — Я знаю, — шире улыбается Минсок и накрывает невидимую руну на сердце Ёнгука. И Ёнгук повторяет движение Минсока, согревая ладонью его руну..
31 декабря 2018 г. в 10:17