Линия жизни

      Стрекот вечерних цикад громкий и обращен в навязчивую мелодию, раздражающую слух на какой-то далекой периферии. Но сон прельщает сильнее, позволяя абстрагироваться от звука. Раздается жужжание насекомого – далекое, но стремительно приближающееся, проносящееся мимо, обращая фоновое недовольство в болезненное раздражение, от которого хочется отмахнуться. И вновь вокруг только стрекот цикад, смешанный с шелестом пожолклой листвы.       Сон развеивался. Его остатки залегли тяжестью в мышцах, которая должна спасть через несколько минут. Саске уже и не помнил, когда в последний раз погружался в состояние долгого и глубокого сна. А сил думать об этом сейчас не было: все они уходили на такое простое действие как открыть глаза.       Солнечные лучи почти ослепили. И лишь спустя несколько долгих секунд получилось увидеть заходящее за горизонт солнце, но его цвет был иным: желто-зеленым, переходящим в оттенки синего на темнеющем небе. Мир потерял красный цвет.       Силуэты становились с каждым мгновением все более и более четкими, тем самым противореча опускающейся на землю темноте. Напрягся слух, улавливая помимо стрекота цикад шум, чем-то схожий со звуком схлопывания печати на свитке. Обернувшись, Саске заприметил осиное гнездо, скрытое в ветвях старого дуба. Проход внизу, через который залетали осы, закрывался. Таких ос он никогда не видел: с белым пятном на спине, размеры… почему он может разглядеть волоски на их телах?       Запах дикого меда – Саске наконец понял, что за аромат так сильно щекотал его ноздри – разливался вокруг, концентрируясь у верхушки дерева. С новым глубоким вдохом легкие наполнились запахами мокрой травы, листвы и земли, сконцентрированные и смешанные настолько, что сперло дыхание.       Он резко поднялся, почти потеряв равновесие. Сердце гулко забилось, тяжело и быстро начала вздыматься грудь. Саске стоял на четвереньках, не в силах разогнуть спину. Взгляд опустился на руки, что были покрыты густой темной шерстью. В груди все похолодело.       Птица издала клич, резко привлекая к себе внимание – ворон. Громкий. По земле за спиной шустро пронеслась белка. От этого звука он подскочил, всем телом оборачиваясь и падая на лапы. Взамен рук и ног. Трава, в которой он полулежал, щекотала грудь, колола, пахла сильнее, чем он когда-либо вообще ощущал ее. По земле прошла вибрация ударов, а вдоль позвоночника – раздражение и натяжение. Вибрация повторилась, как и шуршащий звук, по своей частоте схожий с ритмом маятника часов. Саске обернулся назад, смотря, как за его спиной – темной, с жесткой шерстью – нервно подрагивает хвост. Осторожно отвернувшись обратно, он старался дышать медленно и глубоко, глядя перед собой в одну точку. После, почти приказывая телу двигаться через сковавшее оцепенение, постарался найти хоть что-то, напоминающее его вещи.       Вблизи не было ничего.       Что произошло? Ответ: он стал животным. Несколько раз принимая форму зверя во время тренировок у саннина и видя в детстве раз или два, как это делал его брат, Саске понимал, что это единственный верный вывод, как и предположение о том, что сам он стал котом или кем-то, принадлежащим данному семейству. Характерны очертания лап и вид шерсти, в конце концов хвост.       Натужный выдох.       Теперь: где его вещи и как он, черт возьми, здесь оказался? Он находился под действием техники, но как он в нее попался? Гендзюцу – вполне возможно, если бы не одно «но»: его глаза ничто не способно обмануть. «Было невозможно обмануть», – скорректировал внутренний голос. Сейчас у него не было реннигана, что доказывала исчезнувшая двоякость восприятия. Скорее всего шаринганом он также не сможет воспользоваться.       Безопасно ли ему оставаться на месте? И да, место: где он? Что произошло сегодня? Или вчера? Последнее четкое воспоминание – как он прошел через пограничный пункт Великого горного хребта, вступив на территорию страны Травы. До Деревни скрытой травы оставалось чуть больше двадцати километров, он же шел к рудникам, отклонившись к юго-западу… Зачем он это сделал? Начинало ломить виски. Очень сильно. В ушах появился звон. Но прежде, чем Саске смог это осознать, тело словно лишилось опоры, мышцы на лапах резко расслабились, отчего он упал. Перед глазами стремительно темнело.       Звуки утреннего леса обрушились на него лавиной, напрягая тело в ту же секунду, как сознание вновь вернулось в него. Утро встретило его приятно холодящим запахом реки и тусклым зеленым солнцем.       Вчерашний день не кошмар.       Из-за утренней росы черная шерсть намокла. Поднявшись и бессознательно потянувшись, он впился выступившими когтями в землю, цепляясь за траву и выдергивая ее. Это действие отдало иррациональным наслаждением в каждую клетку тела. Саске тут же мотнул головой. Захотелось пить. Очень сильно, до болезненного сухого спазма в горле. Слух уловил журчащий звук. В нескольких метрах от него бежал узкий ручей, скрытый в зарослях кустарников. Некстати подумалось, что будь он собой, то далеко не сразу смог бы его заметить: слишком мелкий и чрезмерно узкий – прозрачная полоса на земле, способная ловить отражения. Подойдя к ручью и опустившись на передние лапы, он, прежде чем утолить жажду, с холодным напряжением вгляделся в нечеткие контуры своего… лица? Скорее уж морды, лишенной эмоциональных признаков, покрытой короткой, в сравнении с телом, черной шерстью, вытянутой, с нехарактерно небольшими глазами. Животное.       Жажда опять напомнила о себе.       На секунду он замешкался. Ему не раз приходилось наблюдать, как кошки лакают воду, однако человеческая сущность не знакома с подобным. Придется все делать методом проб точно так же, как несколько минут назад ему довелось сделать первые шаги. Прикосновение к воде ощутили концы усов. Нос глубоко втянул воздух – можно пить. Как же легко он это определил. Язык ощутил желанную влагу. Глаза неустанно следили за тем, что происходит вокруг.       Вдоволь напившись, он еще немного постоял у ручья, оглядываясь по сторонам, на пробу втягивая воздух с разных направлений и напряженно поводя ушами. Лес не был ему знаком, что давало лишний повод не задерживаться в нем. Выбрав южное направление, смутно ориентируясь на страну Огня, он двинулся в путь.       Поначалу Саске продвигался слишком медленно, пытаясь приноровиться к новому телу и, к собственному недовольству, поддаваясь кошачьей реакции замирать всякий раз, стоило раздаться непонятному шуму или появиться выбивающемуся из общего фона аромату. Быстро пришлось приноровиться различать вполне конкретные запахи и звуки, разделяя их на опасные, безопасные и нейтральные. Требовалось выявить врагов, к которым относились все те животные, чьи размеры превышают его собственные в несколько раз. Через день стало понятно, что опасность крайне относительна. Это произошло в тот момент, когда Саске убил змею – прототип анаконд, которых выращивал Орочимару. Желание убить, как никогда подстегнутое нежеланием стать убитым самому, напомнило человеческой сущности бывшего нукенина кто он и кто его учитель. Можно не владеть печатями, лишиться силы глаз, но, обратившись в кота, он не утратил контроля ни над собственной чакрой, ни над ее природой. Молния, опоясывающая тело, разорвала змею в клочья. Саске ощущал зловоние внутренностей, желудочного сока и крови. Вонь от которой хотелось блевать. Вместе с гадливостью и адреналином он почувствовал небывалое возбуждение – дикое и уродливое. Необузданный голод, сворачивающий все внутри: он хотел есть и добыча была рядом. Теплое мясо имело вкус ни на что не похожий, кровь придавала кислоту. Послышался рык. Жуя, Саске приподнял морду, осматриваясь. Рык повторился. Оказывается, этот звук издавал он сам.       Змея стала первой едой за почти двое суток. Он не смог ей насытиться, хотя до этого не ощущал голода вовсе.       Лежа недалеко от мертвой туши и насильно борясь с подступающим сном, Саске заставлял себя думать о случившемся: природа чакры ему подвластна. Но у данной техники были и последствия в виде неприятного жжения в теле и лапах – скорее всего внутренний ожог.       Кое-как поднявшись, он направился дальше, понимая, что на запах скоро сбегутся другие животные. У него имелась защита, но стоит быть умнее и осторожнее.       После произошедшего тело слушалось лучше.       Через какое-то время ему посчастливилось выйти к хорошо протоптанной звериной тропе, огибающей холм. От тропы невыносимо разило кабанами, да и на земле были хорошо видны отпечатки небольших копыт. Самих животных поблизости не наблюдалось – столкнуться с пугливым тупым стадом хотелось меньше всего.       Ступая по тропе, Саске оказался ведомым незнакомым доселе наитием. Оно позволяло двигаться вперед, но никак не помогало восстановить те события, которые привели к его такому состоянию. Можно предположить – догадки его злили больше всего – что он как-то задел одну из старых техник-ловушек. У Орочимару были такие, но их воздействие имело более плачевный конец, если только их целью не был захват и обездвиживание жертвы. Это не техники для прямой схватки: их закладывают заранее и в определенных местах. И вновь предположим, исходя из итога, что кому-то был известен его маршрут и время… Что делает ситуацию еще более бессмысленной, чем она есть. Если был действительно нужен он, то явно в облике человека, чтобы можно было извлечь глаза: они представляют ценность. Он последний из своего рода. Но техника обратила Саске в кота. В чем смысл? И даже если его обратили, то техника воздействует на тело. Где одежда и Кусанаге? Глупость. Глупость!       Хотелось кричать, ударить древесный ствол, просто взвыть, но он чертов кот, из пасти которого вырывается лишь рык и шипение. Значит, свой голос он тоже потерял. Предполагал, что так и будет, но не представлялось возможности проверить данное предположение. Нет, стоит успокоиться. Возможно, с людьми он сможет заговорить. Нужно узнать наверняка. Необходимо попасть в какой-нибудь населенный пункт или просто встретить человека. В худшем случае он направится к ниннеко. Данная мысль быстро приободрила, позволяя построить план. Действительно, направляясь к Конохе – забавно, что он сразу сориентировался на нее, а не на логово Орочимару – Саске не знал, что собирался делать, когда прибудет. Найти Наруто или, лучше, Какаши? Сможет ли он объяснить им все? И если нет, то нужно отыскать тех, кто точно поймет и донесет его мысли до остальных. А к ниннеко все равно можно пройти только через Коноху: иной прямой дороги нет, если только не делать крюк. Решено.       Следующий его прием пищи произошел ночью. Поймал полевую мышь. Мясо оказалось мягче змеиного. А через двое суток пути он застал пиршество. Все началось с запаха, принесенного ветром, – кровь. Саске с удовольствием втянул его во всю полость своих легких. Отталкивающий и притягивающий, шлейфом исчезающий в кустах олешника. На лапах стали подрагивать когти, выступая. Инстинкты кричали об опасности, но он хотел туда. Была слышна возня и гулкий вой, стук копыт и рык, за которым последовал протяжный гортанный звук: добыча издала последний болезненный стон.       Саске бесшумно проскальзывал сквозь разросшиеся кусты, прижимаясь телом к земле. Посреди небольшой поляны, сплошь укрытой кронами ольхи, волки с упоением терзали оленью тушу. Ее вот-вот потащат к остальной стае. Саске вновь жадно втянул воздух. Голода не было еще несколько минут назад, сейчас же от него сворачивало желудок. Но может, это был и страх, смешавшийся с каким-то звериным отвращением, чистой, неприкрытой неприязнью к псам, радующимся удачной охоте.       Его передернуло от этих желаний, и он попятился. Звук шуршащих под лапами опавших листьев привлек внимание самого близкого к нему хищника. Желтые волчьи глаза зажглись опасным огнем, впиваясь в него диким взглядом. Он замешкался на долю секунды – ту самую, которая приковала к месту и волка. И в голове проступила иррациональная уверенность в том, что Саске – человек и что с этим зверем он легко справится. Но нет! Он не человек! Волк хищно облизнул окровавленную пасть и молниеносно рванул в кусты, щелкнув зубами у самой кошачьей груди. Из глотки Саске инстинктивно вырвалось щекочущее слух шипение, а лапа с вытянутыми когтями впилась в волчий нос. Зверь заревел. Это шанс.       Саске понесся сквозь лес, не жалея лап. Он не почувствовал бы ничего, даже если бы ободрал их об острый камень. Все неважно. Нужно бежать. Это и здравая мысль человека, и страх, лежащий в основе природы кота. Но как так вышло, что убегает он сейчас не от зверя, что гонится за ним, а о того существа, каким является сам?       Можно легко остановиться и применить стихию молнии. Остановить сердца этих шавок, поджарить их плоть или же обездвижить тела, чтобы убить… или позволить какому другому зверю сделать с ними подобное, а самому вернуться к добыче. Нет, добыча они! Они! Не он, а они! Он хочет развернуться и атаковать.       Дерево выросло на его пути столь неожиданно, что он не успел даже подумать о том, чтобы остановиться. Спустя всего секунду он застыл на самой высокой точке выгнутого ствола. Сердце билось о грудную клетку в попытке проломить ее. С рваным жадным вдохом к нему вернулось сознание, которое словно все это время находилось в зыбком мареве. Звенело в ушах до зубного скрежета. Со всей силы вцепившись когтями в ветку, Саске мутным взглядом посмотрел вниз.       Слишком высоко, чтобы волки могли достать его, но никуда не деться. Не имея возможности взобраться следом и столпившись под деревом, волки рычали, рыли когтями землю и пытались допрыгнуть. А он стоял неподвижно, ощущая яростный стук сердца. Шерсть стояла дыбом, хвост метался из стороны в сторону.       Стая очень быстро потеряла интерес к недостижимой цели, и, будто по команде, серые спины скрылись в густой чаще. Однако он не спешил покидать своего убежища, притаившись в тени возвышающейся над ним толстой ветки. Почти сразу его одолела накатившая усталость. Заныли порезы, выдранные о ветки клоки шерсти напомнили о себе болью под кожей. Тяжелые веки он прикрыл всего на секунду.       Кромешная темнота окружала его пару мгновений, пока открывшиеся глаза привыкали к сумраку. Полная луна, судя по положению, взошедшая не более часа назад, выбеливала верхушки деревьев и кустарников. Саске легко поднялся на лапы, ощущая силу и твердость в мышцах. Контроль над собой к нему вернулся. Соскользнув на землю, он внимательно осмотрелся, пробуя на вкус окружающие запахи и определяя ушами доступные звуки. Никого. Хотя нет: в ста метрах к востоку шуршание мелкого зверя. Позже, когда добыча оказалась в его пасти, Саске узнал в ней белку-летягу. Он бы предпочел обойтись без мяса с кровью, но нужно было восстановить силы полностью.       Путь вновь стал спокойным, если не считать голода. Следующей жертвой стал хорек.       Он обязан избавиться от этой отвратительной техники. А еще обязан отомстить тому, кто это с ним сотворил. Жажда отмщения неустанно гнала его вперед, временами заставляя забыть даже о необходимости есть, но этого хватало от силы на сутки.       Так прошли полторы недели. Охотиться получалось все лучше и лучше с каждым разом, но были и несколько голодных ночей, когда не получалось заснуть из-за пустого желудка. Нужно есть и нужно мясо. Сырые яйца, как-то найденные в гнезде, не насытили.       Лес заканчивался.       Деревню Саске учуял задолго до того, как увидел. Маленькая и неприметная, но в ней кипела жизнь. Небольшие деревянные дома округлой формы были расположены входом по направлению к центру. Практически возле каждого стояли небольшие столы, испускающие давно въевшийся в дерево животный запах. Охотники. Устроившись в желобе дырявой черепицы на крыше какого-то здания, он начал наблюдать.       Куры, мелкий домашний скот, собаки, лошади – характерный запах – животных он отметил первыми. За тем пошли люди. На небольшой ярмарочной площади заключались последние сделки. Охотники догружали шкуры и свежие туши, взамен брали мешки с яблоками, рисом и инструменты. Лица торговцев казались смутно знакомыми. Он бывал здесь? Может и да.       Саске покинул свой наблюдательный пост и крышами пробрался к телегам. Встал прямо напротив одноглазого торговца, распрощавшегося с последним клиентом и окликнувшего товарищей. Видавший виды торговец, уставший и небритый, внимательно посмотрел на кота, сидевшего рядом с мешком риса. Его ноздри широко расширились при вздохе.       – Пошел прочь!       Язык Саске распознал. Это хорошо, но недостаточно. Боковым зрением он оценил путь, которым сможет быстро уйти.       – Я сказал, прочь!       И, будто этого мало, однозначный взмах руки в сторону Саске в попытке ударить или же просто согнать. Ловко вспрыгнув, он обошел человека с другого бока, глядя внимательно, готовясь использовать связки, молчавшие столько времени:       – Где я?       Торговец лишь фыркнул, закинув на плечи мешок.       – Где я? – в этот раз Саске произнес слова четко. Ему так казалось.       Никакой реакции.       Подошел второй торговец, интересуясь у первого, что это за животное. Тот пожал плечами.       – Где я? – что было сил крикнул Саске, ощетинившись.       Мужчины в ответ лишь отошли немного. Послышалось: «Бешеный, что ли?».       Проклятье!       Он резко рванул в подворотню. Это все же случилось: у него нет человеческой речи!       Переулок стал уже, обступая его деревянными коробками, но спустя миг расширился, выводя к стоянке с повозками и волами. Их было немного, но все же… И времени мало, чтобы принять решение, определиться. Саске попытался найти хоть какой-нибудь опознавательный символ, что-то, что могло указывать на направление. Но ничего не было, только речь людей, связанная с удачными или не очень приобретениями-продажами. Бесполезная болтовня. А телеги тронулись. Саске запрыгнул в четвертую, чтобы его никто не мог заметить.       Мыслей не было совсем, только мелькая дрожь била тело. Это был первый раз спустя долгое время, когда в Саске проявилось низменное, давно забытое чувство – страх.       Небольшой караван двигался неторопливо, однако не задерживался в селениях, попадающихся на пути, дольше, чем на один день. Атмосфера была дружеской, торговцы то и дело делились друг с другом разными историями, шутками и просто беседовали. Сидя тихо во время пути, Саске предпочитал охотиться ночью или же в тот момент, когда караван останавливался в городе. На восьмой день он проснулся от запаха еды, щекочущего ноздри. Рядом с ним на исписанной бумаге лежало порезанное на несколько частей холодное отварное мясо, оставшееся с вечернего ужина торговцев. Его присутствие раскрыли, но не спешили прогонять. Этой же ночью он вернулся с тушей детеныша лесного зайца. Для того, кто не привык к долгу, это был приемлемый обмен.       В конце ноября – Саске смутно помнил, что это именно данный месяц – усилились дожди. Все чаще на ночь ставились крытые навесы вокруг костра. И его неожиданно позвали к огню, как и полагается звать животных, миской с едой. Было холодно, и его гордость вполне могла стереть подобное. Той ночью ему снился сон, взамен ставшей привычной безликой темноты.       Спустя неделю его внимание привлекла дорога, крутым склоном уходящая вправо. Путники ее проигнорировали, хотя она явно была шире и пользовались ею чаще. Но решение спрыгнуть с телеги он принял не поэтому. Саске знал, куда приведет его этот путь – в Коноху.       Он неторопливо брел по обочине, узнавая повороты, склоны, реку, грузно нависшую с другой стороны дубовую рощу. Вовсе не таким он представлял свое возвращение, не в животном теле, лишенном человеческой речи, и не потому, что ему требовалась помощь. Вновь.       Проклятье.       Он возвращался, потому что эта дорога была кратчайшей до города кошек. И только. Без ниннеко он не сможет обраться ни к кому за помощью. Это его позор.       Солнце почти коснулось горизонта, когда лесная тишь была потревожена звуком ударяющейся о кору подошвы. Всего лишь мельком ему удалось различить в древесной кроне прыгающих с ветки на ветку шиноби. Через секунду они скрылись из виду, однако он знал, что они где-то там, у верхушек деревьев. Это знание давало не ощущение чужой чакры, а вибрация земли. Любое действие давало ее. Идти осталось недолго.       К ночи он неуверенно стоял у ворот. Постовые не обратили внимания на черного кота, мелькнувшего в темени. Чакра-ловушки, расположенные по всему периметру стены, до сих пор молчали. Он не представлял угрозы как шиноби. Раздраженно дернув хвостом, Саске растворился в ночной Конохе.       В дом к Ней он попал далеко не сразу, и это было последнее место, куда он мог стремиться.       Первым приютом в Конохе для него стала дом старой женщины с рынка, приторговывающей целебными травами и разномастными настойками. К тому времени он провел в деревне более недели, силясь попасть в хранилище или хотя бы библиотеку. Все оказалось труднее, чем он думал: в библиотеку проскользнуть все же получилось с пятой попытки, но дальше читального зала его не пропустили, поймав и выставив за дверь. Но он не отступал, силясь найти новую лазейку. И упрямство начало приносить свои плоды. Еще одним благоприятным фактором стали декабрьский холодный ветер и дождь вперемешку с мокрым снегом: у входа в библиотеку ему стали оставлять еду, в самый непогодный день пустили погреться. Но на этом удача закончилась: неприятным сюрпризом стала недоступность чтения. Он прекрасно видел иероглифы, однако не мог разобрать ни одного из них. Когда, выйдя из корпуса, он попытался сосредоточиться и прочитать что-нибудь на вывесках, то не смог. Сознание играло с ним злую шутку, ведь еще недавно он мог прочесть те листовки, которые находились в повозках торговцев, названия деревень на воротах. Замерев на месте, Саске вновь ощутил холод, неумолимо разливающийся в груди, блокирующий дыхание, – страх.       Что же с ним происходит и как это остановить?       Его тело, разум – все подводило, даже память была уже не такой, как раньше. Например, как сложить печати Катона или где именно он был месяц назад. И, конечно же, тот день, когда он попал в ловушку техники – отправная точка. Он забывал…       Усилился голод, который он игнорировал. Было чувство, что чем больше ест, тем хуже ему становится. Нельзя дальше употреблять сырое мясо: оно меняло его.       В один из таких муторных дней он и привлек внимание старушки, которая поделилась с ним скромным обедом, состоящим из рыбы и риса. Он был настолько голоден, что проглотил абсолютно все, не почувствовав вкуса. Главное, что не мясо. Возможно, так получится контролировать «это».       Старушка и позвала его за собой. Он нуждался в нормальной еде и отдыхе – голодовка не проходила бесследно – потому последовал за ней. Дом ее был опрятным и чистым, пропитанным навязчивым духом старости. Вечером, когда хозяйка развела огонь в очаге, села в свое старое кресло, он лег недалеко от огня, ощущая странный озноб от тепла. Оказывается, все это время ему было холодно. Сон держал его в своем плену несколько суток, выпуская ненадолго только тогда, когда чувство голода становилось совсем невыносимым. Старушка не трогала его, лишь приносила еду и выпускала на улицу. Взамен, когда состояние немного улучшилось, он смог сходить к лесополосе и убить дикую перепелку, притащив ее в дом. Услуга за услугу, но старушка не особо оценила данный жест: слишком много причитаний во время общипывания туши.       Птицу пришлось придушить, чтобы не ощутить вкус крови.       Саске не оставил и попытки проникнуть в Хранилище: в нем теплилась надежда, что если не иероглифы, то хотя бы рисунки смогут как-то ему помочь, направить. В конце концов, была странная абсолютная уверенность, что именно в хранилище он сможет столкнуться с Паккуном. Пес-дух, соратник Шестого, должен понимать язык других животных, как и ниннеко. И он как-то связан с хранилищем… проклятье, Саске было сложно вспомнить, откуда эти знания. Может, он видел его там, когда приходил в деревню? Ладно. Плевать. К Резиденции у него получилось лишь подойти: каждый вход преграждался печатями. Оставались только окна. Саске перестал считать, сколько раз падал на землю, срываясь вниз в попытке допрыгнуть или забраться к ним. Было еще окно в архив, но он ни разу не видел, чтобы его открывали. Вариантов не было: он должен прыгать.       По окончании каждого дня он возвращался в дом старушки – обессиленный, терзаемый голодом, побитый. Даже не физически: что-то надламывалось в нем самом, но он запрещал себе об этом думать. Иногда ложился рядом с очагом, наблюдая, как женщина заваривает себе травяной чай – в такие момент и боль, и голод становились вполне терпимыми. И с каждым последующим разом эти ее неспешные слаженные действия казались ему все более и более умиротворяющими, а запах успокаивал, расслаблял и помогал забыться, погружая в тревожный сон. Одним вечером Саске проснулся от вибрации, проходящей сквозь его горло и грудную клетку: он мурлыкал, лежа у ног старушки. Ошеломленный, он подскочил на лапы и забился в угол. Сердце колотилось, а дыхание долго не могло восстановиться. На следующий день он ушел, прожив в этом гостеприимном и слишком уютном доме две недели. Полученные повреждения от вылазок не затянулись, но оставаться здесь было нельзя.       Саске не чувствовал грусти, лишь неудобство из-за того, что придется искать новое место, чтобы пережить набирающие обороты холода. Ни больше.       На улице ему стало хуже. С момента активации техники прошло почти два с половиной месяца. Саске оставался котом, которому ежечасно хотелось мяса. Желудок все чаще сжимали болезненные спазмы-судороги. Попытки попасть в Хранилище пришлось оставить, но время для того, чтобы покинуть деревню было упущено: за ее пределами ему теперь не выжить. И возвращаться к старушке не менее опасно.       Все против него…       Вторым приютом стала семья шиноби, в которую он попал случайно. За те полторы недели, которые Саске провел на улице, он стал агрессивнее и злее. Виной тому голод и боли, что ежедневно сковывали тело. Отвлечением стали бои, которые он про себя называл охотой.       Все начиналось с бега – погони за добычей или же тех редких моментов, когда целью собак или котов становился он сам. По телу разливалось тепло: адреналин бурлил кровь, побуждая к действию, продуманному в начале и полному инстинктов в конце. Кровь, выдранная шерсть, укусы, протыкающие плоть. Саске нуждался в еде, но куда больше было необходимо отпускать себя. Драка в подворотне с жертвами в виде собак или кошек казалась ему приемлемым вариантом. Чем больнее телу снаружи, тем терпимее боль внутри.       В одну из драк он сорвался с крыши двухэтажного дома. Озлобленный своей неудачей и волочащий за собой левую лапу Саске забился в угол между домом и лестницей, где его и нашла идущая мимо девочка. Она оказалась необычайно настойчивой, и даже его запугивания в виде непрекращающегося шипения и мелькание когтей у лица ее не испугали. С помощью свитка переноса его отправили в кипящий жизнью дом. Поставили миску с молоком. Саске не ел с прошлой ночи, поэтому вылакал все до конца. Безвкусно. Сытно. Скрутило желудок, и, кажется, его вырвало. Воспоминаний о том дне больше не было.       Окончательно в себя он пришел на сутки третьи или четвертые, сложно было сказать. Обнаружил, что полтела его перемотано бинтами, а от шерсти несет какой-то лекарственной мазью. Вкус лекарств присутствовал и на языке, но слабый. В тот момент семья, приютившая его, собиралась выходить. На взрослых – скорее всего матери и отце девочки – были протекторы шиноби Конохи. Саске не знал, как данная информация может ему помочь. Может попробовать как-то подать знак этим людям? Спровоцировать на то, чтобы они отнесли его хотя бы к Какаши, а там можно было бы действовать по обстоятельствам. В конце концов у Шестого присутствовало так называемое «чутье». Вот только Какаши еще не вернулся из Кири. Как и большая часть делегатов, в число которых входил Наруто – об этом всем он узнал в самом начале своего пребывания в Конохе из подслушанного разговора постовых. Слишком сложно. Если он поведет себя в меру разумно, то эти люди просто подумают, что перед ними очень умный кот. Если сделает что-то из ряда вон выходящее, то его могут как посчитать опасным и сразу усыпить, так и оставить до приезда Хокаге. Пятьдесят на пятьдесят. Что ему делать?       Несколько дней он, восстанавливаясь, пролежал на подоконнике, краем глаза наблюдая за улицей. Голод вновь начал нарастать. Ему нужна охота. Из-за нее все внутри подрагивало от нетерпения, от потребности мчаться и убивать. Это зависимость. Но хуже всего было то, что его не выпускали. Максимум, что позволялось, – подышать через приоткрытое окно. А Саске не любил, когда ему ограничивали свободу.       Люди переговаривались. Девчонка волновалась сильнее всего. Подходила каждые несколько часов, подсовывала еду, гладила, будто бы эти раздражающие прикосновения хоть как-то могли ему помочь. И плевать на раны – с каждым днем нарастал этот отвратительный липкий страх, что он останется зверем. Каким-то чудом ему все еще подвластна природа чакры, но что осталось кроме нее? Что он может без возможности применять техники? Кем он является без своего уникального генома и способностей? Всего лишь кот. Животное, ведомое инстинктами. Саске попытался вспомнить, какой была его самая первая миссия – не смог.       Девчонка продолжала к нему лезть, меняя бинты, вытирая морду и лапы мокрым полотенцем. Но главное – гладила. Все прикасалась и прикасалась к нему, пытаясь почесать за ухом или шею. Саске злился. Терпел какое-то время молча, после стал порыкивать, но без действий. Мать девочки начала внимательно наблюдать за ним, поджимая губы.       Тем днем его желудок болел особенно сильно, в пасти скопилась слюна, которую спазмы в горле не позволяли сглатывать. Всему виной фарш, который ему в глотку втолкали почти насильно, так как он отказывался есть. Даже простое молоко мог бы выпить, съесть хлеб, что угодно, но эта девчонка решила дать ему мясо, уговаривая, что котам оно нужно и что она об этом читала. Его чакру и тело что-то блокировало, возможно, одна из примитивных печатей обездвиживания, но избавиться от ее действия в кошачьей шкуре было невозможно. И наблюдая за тем, как ребенок вновь принес уже знакомый фарш и пинцет, Саске понимал, что должно начаться. Он не хотел. Его пугали последствия. Единственный выход – бежать.       Девочка бросилась ему наперерез, верно разгадав мысли. Он попятился, шерсть встала дыбом. Глаза лихорадочно бегали в поисках лазейки для побега. Как раз окно на кухне – приоткрытая форточка над раковиной. Саске ринулся туда. Девочка за ним. Кто быстрей? Но не стоило быть столь самонадеянным, учитывая его состояние. Его схватили за хвост, потянув назад в тот самый момент, как Саске прыгнул к раковине. Черт возьми, как же это больно! Словно тянут за волосы, только вместе с позвоночником. Он рыкнул, из горла вырвалось сиплое мяуканье. Не помня себя, он обернулся, намереваясь поцарапать девчонку, но та была готова, перехватив его за загривок. Это взбесило окончательно: его злила боль, ставшая почти постоянной и усиливающаяся сейчас в разы, проклятый ребенок, техника, дом, кровь, что делает его животным! И он хотел вцепиться девчонке в глотку. Прокусить, придушить, чтобы она от него отстала. И тут запах фарша, сохранившего в себе соки крови, проник в его ноздри – яркий, почти осязаемый. Ему стало дурно и сладко. Еда. Желудок. Больно!       Саске и сам не понял, как активировал технику – разряд, который раньше не ощущался, прошел сперва сквозь его собственное тело, после перекинулся на ребенка. Она даже не вскрикнула – ее затрясло, глаза широко распахнулись. Зелено-синий цвет мира резко почернел и для него – мгновения, ставшие нескончаемыми минутами.       Когда удалось разлепить веки, он увидел, что лежит сбоку от девочки. Та не двигалась. Попытавшись шевельнуться, он замер, распахнув пасть. Все его тело, каждая мышца обратилась в один сплошной ком боли, в ушах стоял непрерывный звон, от которого перед глазами возникли цветные круги. Трудно дышать, будто огонь опалил легкие. Почти ползком он подобрался к лицу девочки, принюхиваясь и улавливая как слабое дыхание, так и замедленный сердечный ритм. Из приоткрытого рта ребенка стекала на пол слюна. Жива. Этого ему было достаточно. Путь до приоткрытого окна занял с четверть часа. Саске почти упал на землю, ударяясь особенно сильно левой стороной. Оставалось надеяться, что родители скоро вернуться. Будь он здоров, мощь чакры вполне могла бы убить. Девочке повезло: ее лишь оглушило.       На улице жизнь вновь обратилась в вереницу драк, из которых все сложнее было выходить победителем: его состояние ухудшилось в разы, а агрессия уже не напрягала так, как в начале. Он примирился. А что еще можно делать, если рядом нет никого, кто может помочь? Выживать.       Однажды неведомо откуда взявшийся порыв заставил проснуться и посмотреть вниз именно в тот момент, когда около дерева прошла знакомая серая макушка. Он мгновенно вскочил на обессиленные лапы, подгоняемый все тем же странным наитием, и, спрыгнув с ветки, потрусил к повороту, за которым скрылись белые полы плаща Шестого. Заднюю лапу все так же приходилось волочить, но это не останавливало. Саске просто старался не отстать. И вот вход на территорию Резиденции. Он не сразу решился показаться, забежать вперед и предстать перед глазами Какаши, скованный странным ощущением, будто тот может его узнать. Но именно из-за той крохотной вероятности, что это произойдет, он и побежал за ним.       – Какаши!       Тот замер на месте и посмотрел ему прямо в глаза. Саске был уверен, что четко и громко произнес его имя. Но нет, его горло смогло издать лишь приглушенное мяуканье.       – Кот, – интонация утверждения. – Страшненький ты, дружок.       Какаши завертел головой, будто в поиске кого-то, после посмотрел на свои руки, в которых держал несколько свитков, и тяжело вздохнул. Вид у Шестого был явно не менее паршивый, чем у самого Саске.       – Еды нет. Бывай.       Он спокойно развернулся и пошел вперед, оставляя ошарашенного Саске позади себя. Не узнал… Серьезно? Отступаться Саске тоже не был намерен: ему требовалась помощь. Он вновь бросился к ногам Какаши у самой двери, не позволяя тому открыть ее, чем немало удивил Шестого. Тот второй раз тяжело вздохнул, присаживаясь на корточки, и, придерживая кое-как свитки, помахал двумя пальцами:       – Брысь-брысь. Мне нужно идти.       Бывший учитель при близком рассмотрении выглядел поистине кошмарно: пост его не красил, делая и без того флегматичный взгляд заплывшим и усталым, а лицо приравнял к цвету волос.       Тут Какаши слегка зашатало, веки заморгали все медленнее и медленнее…       – Хокаге-сама? – Ее голос не был знаком Саске, ведь он никогда и не пытался его запомнить или же просто слушать.       Хьюга Хината стояла в пяти метрах от них, одетая вольно, не как шиноби, и потому абсолютно блеклая на фоне серости неба и снежной белизны земли. Ее появление было некстати.       – Здравствуй, Хината, – Какаши мотнул головой, приходя в себя, и поднялся.       – Отец говорил, что вы вернетесь позже, – тихо, будто извиняясь за что-то, произнесла Она. – Сводку по группам должен вам предоставить…       – С этим вполне можно повременить. На неделю. Да, думаю, недели мне хватит… чтобы освободить время и на это, – последние слова Хокаге пробубнил себе под нос. – В общем, все хорошо. Тем более, что формально я все еще в Кири следующие несколько дней. Заканчивайте работу не торопясь.       – Да.       И тут Какаши посмотрел на Саске, словно вспомнил о его существовании.       – И еще кое-что, – быстро ухватив пальцами Саске за шкирку, он отдал его Хинате. – Держи, – снисходительный взгляд на несколько секунд задержался на нем, мол, не благодари. – До встречи, Хината.       Дверь закрылась. Вот так легко и просто.       Всю дорогу он молчал, не вырываясь. Возможно, виной тому был шок, вызванный поведением Какаши. Тот его не узнал и отнесся как к какому-то простому коту – это задело. Саске изначально не рассчитывал ни на что, но… Нет, черт возьми, он был почти уверен, что Какаши его узнает! Разочарование оказалось не менее болезненным, чем спазмы в теле.       Его принесли в ветеринарную лечебницу – выходит, Какаши не соврал о его внешнем виде, раз Она первым делом направилась именно сюда. Осмотр проходил около полутора часов: взяли кровь, обработали раны и ссадины, зашили ухо и наложили лангету на лапу, предварительно вправив ее на место – был перелом, который неправильно срастался, что и мешало ходить.       Саске начало вести куда-то: вроде как ветеринар обмолвился о каком-то побочном действии антибиотиков. Ему стало совсем не хорошо, но куда уж хуже? В какой-то момент сознание полностью ускользнуло.       Пришел в себя, лишь когда Она переступила порог своего дома с ним на руках. Возник достаточно глупый и неместный в данную минуту вопрос: почему не выпустила где-нибудь в подворотне? Он поступил бы именно так.       Прежде чем опять заснуть, Саске отметил, что Ее руки пахли бумагой и чернилами.       Он вылакал тарелку с молоком, все столь же безвкусным. Сколько прошло времени с того момента, как Хината взяла его к себе? Он почувствовал себя более-менее нормально, но неожиданно не смог вспомнить название месяца, лишь время года, и то с трудом. Блекли и иные воспоминания: ночь, когда были убиты родители, притупилась боль от потери брата, разум прекратил терзать вопрос, кто и почему поймал его в эту технику. Притупился и страх перед ситуацией, вопрос о том, что с ним происходит, всплывал все реже, как если бы измученное агонией сознание вытесняло все ненужное. Единственное, что оставалось, – голод, но уже не болезненный, лишь постоянный. С этим можно было мириться, тем более что выбор отсутствовал.       Волнами накатывала апатия, вызванная вынужденным бездействием. Саске не привык быть беспомощным и зависеть от кого-то. Тем более от тех, кому не доверял, и Она как раз входила в данную категорию, как и весь Ее клан. Из комнаты он пробовал выходить несколько раз, чтобы обследовать дом, но поместье Хьюга действительно поражало своими размерами и иерархией: подобие улья или муравейника с людьми, работающими на благо одного дома и рода. «Древнего рода», – скорректировал он себя, размышляя, есть ли здесь, как было – кажется, было – в его семье, хранилище с техниками. Даже если и да, со сломанной лапой найти его не представлялось возможным. Поэтому большую часть досуга Саске проводил, лежа на подоконнике или на полу, за цветами, где ему Она соорудила подобие лежанки. Дважды в сутки его выпускали во внутренний сад.       У Хинаты было расписание: подъем в половину шестого утра, в семь она окончательно покидала комнату, после возвращалась один раз около полудня, после, в четыре или половину пятого, ужинала и садилась за письмо. У Нее на столе было много свитков, аккуратно разложенных по ячейкам. Первое время ему не было дела до того, что это, но в один из вечеров любопытство взяло верх. Окрепший достаточно, чтобы передвигаться уверенно, пусть и медленно, он забрался на стол, садясь у лампы и наблюдая. Бездумно отметил, что запах Ее рук еле уловим и приятен, и теперь ему стало понятно, почему ее руки так пахнут: много работает. Затем взгляд зацепился за ровный разборчивый почерк, нарочито изящный. И лишь затем он посмотрел чуть выше, на свиток, из которого она и переписывала… технику? Да, именно технику, судя по выцветшим и смазанным рисункам-печатям на потертой бумаге. Он наклонился ближе, силясь разобраться, надеялся, что вот еще немного и хоть один символ получится распознать. Но нет. Просидев так с четверть часа, Саске раздраженно лег на стол, свесив хвост и нервно подрагивая им из стороны в сторону. Из груди вырвался тяжелый вздох: не получается. Вот перед ним находится свиток с техникой, и он все так же не способен ничего понять.       Вдруг кисть в Ее руке замерла, а может и не двигалась уже какое-то время. Подняв свой взгляд, он столкнулся с Ее – открытым и мягким, настолько умиротворенным, что стало не по себе. Хината смотрела на него и уголки губ были чуть приподняты, преображая лицо тенью полуулыбки. Это был первый раз, когда он увидел Ее улыбку – редкую, как окажется. Намного чаще Ее лицо и движения отражают безмятежную сдержанность, столь естественную, что нельзя понять, какое у Нее настроение или самочувствие. Был еще нюанс, связанный с Ней, который Саске отметил позднее: с того дня, как он оказался в этом доме, Хината ни разу не гладила его и не касалась без крайней надобности.       В половину одиннадцатого вечера Она ложилась спать: почти не ворочалась и дышала очень-очень тихо. Саске засыпал, невольно пытаясь уловить звук колыхания воздуха от Ее дыхания.       Дни тянулись, и в веренице обыденности становилось необходимостью искать занятие, чтобы не отупеть, не впасть в состояние постоянной дремоты и полного безразличия к окружающему миру. Поэтому он заставлял себя наблюдать, тем самым усмиряя еще и голод: тот все больше походил на внешний фон, раздражающий и никуда не исчезающий, но терпеть его становилось все легче и легче, как и безвкусную пищу. Равносильные и взаимосвязанные неудобства.       Помимо наблюдения за птицами во дворе или за неустанно падающим снегом, Саске не оставалось ничего иного, кроме как смотреть на Нее, слушать, что она говорит, анализировать Ее действия. И это все странным образом умиротворяло его. Например, Ее разговоры с сестрой, когда та приходила в комнату. Ханаби, так звали сестру, не проявляла никакого интереса в отношении него, что было взаимно. Все внимание уделялось Ей и требовалось только от Нее: чтобы послушала, как прошел день или помогла с решением пустяковой проблемы, подлатала форму или рассказала, чем занимается. При взгляде на Ханаби накатывало чувство схожести ситуаций, словно такую картину ему когда-то доводилось наблюдать, но с другими действующими лицами. Кстати, кем?       У Нее имелись увлечения: уход за цветами и готовка, любовь к чтению – у кровати всегда находились книги, лежащие ровной аккуратной стопкой. Иногда Она могла долго не переворачивать страницу, смотря будто сквозь текст и думая о своем. Саске не мог понять, что творится у Нее в голове и не хотел этого делать. Не его дело… Вот только не мог не смотреть – новый залог выживания, чтобы не потерять себя. Как так вышло, что именно Она является им?       Однажды в привычный вечер за рукописями внеслись коррективы: потратив час вместо трех, Хината достала из пакета у стола клубок ниток, спицы и тонкий журнал. Усевшись в кресле, сперва внимательно вчитывалась, после попыталась повторить действия на картинке. Взгляд сосредоточен, губы немного поджаты. Саске не разбирался в подобного рода вещах, но умел анализировать: у Нее выходило не очень хорошо. Прогресс наметился через тридцать или сорок минут: получилось приноровиться к определенному темпу и держать узор. Спицы мелодично постукивали друг о друга. Нитка тянулась от изделия вниз к клубку, извиваясь, дергаясь в такт движениям, привлекая к себе внимание.       Саске не спешил подходить, двигаясь медленно, приседая, но неумолимо приближаясь. Что-то было в этой вещице. Непонятное, странное, волнующее. Нить была как живая, могла замереть или вновь дернуться, тем самым тревожа клубок. Да, клубок даже интереснее, ведь нить полностью опоясывает его, подстегивает к движению, оживляя. Прежде чем он успел подумать, лапа легла на шар. Какого он цвета? Кажется темным. Когти впились в пряжу, после поджались обратно. От небольшого усилия клубок покатился. Интересно. Саске подошел и толкнул еще раз – действие повторилось. Очень интересно. Так легко. В третий раз коготь зацепился за пряжу и не спешил отцепляться. А дальше… Саске не помнил. Один сплошной туман, который развеялся от Ее прикосновения.       Он лежал на боку, полностью запутавшийся в нитках, каким-то образом затянувший узлы на своих лапах и надевший часть пряжи на шею. Ошарашено наблюдая за тем, как Она выпутывает его, Саске беспомощно вертел головой, словно искал причину, как оказался в такой ситуации, и комната могла дать ответ. Раздражение все нарастало – на нитки, на то, что Хината действует слишком медленно, а также на свой несуразный вид.       Потомок сильнейшего из кланов застрял в куче ниток!       Саске ощущал себя идиотом даже тогда, когда его освободили. Стоял и бездумно смотрел, как Хината обратно сматывает нитки в клубок. Захотелось схватить эту мельтешащую нить и заставить не шевелиться, потянуть на себя, укусить. Прежде, чем желания полностью сформировалось, он трусливо ушел к своей лежанке, отворачиваясь спиной, чтобы не видеть и успокоиться.       Ответом на это действием стал Ее переливчатый смех. Его он тоже никогда раньше не слышал.       Приход Сакуры стал неожиданностью. Без возможности ощущать чакру Саске был способен лишь более чутко улавливать шум движения, в том числе ходьбы. Поэтому приближение кого-то он услышал, но не смог сопоставить гостя со своей бывшей сокомандницей. Значит, вернулась и она. В первые дни, когда стало ясно, что Какаши и Наруто в Кири, он попытался найти ее, но мог ориентироваться лишь приблизительно, по остаточной памяти. Бесполезно, как и попытка найти в больнице. Сакуры не было – вероятно, находилась на миссии. А ведь ему казалось, что она всегда находится в деревне. Глупо.       Сакура вела себя в гостях немного скованно, как если бы ее визиты сюда не были частыми. Немного уставшая, но обладающая живой мимикой и эмоциональностью, она ярко контрастировала с Ней. В комнате стало шумно. Саске лежал за горшками с цветами, оставаясь полностью невидимым для Сакуры, но имея широкий угол обзора.       Хината принесла чай и поставила его на столик у окна, за которым последние вечера пробовала вязать.       – Так странно вернуться в снег после песчаных дюн, – произнесла Сакура, взяв с блюдца печенье. – И я жутко устала.       – Первый экзамен на чуунина после Войны – это событие.       – Но подготовку начали слишком рано. Конечно, интересно, но в следующем году откажусь быть в комиссии по организации. Хочу вернуться к медицинской практике.       Сакура улыбнулась, с удовольствием делая глоток чая. Пальцы несильно сжимали чашку, греясь.       – Ты как?       – Все хорошо.       – А… как Наруто? – между делом поинтересовалась Сакура, при этом невзначай переведя взгляд на окно, рассматривая падающие снежинки.       Хината опустила взгляд, неловко поджимая губы.       – Думаю, что хорошо. Хокаге-сама вернулся из Кири, но Наруто-кун пока там.       – Кстати, а ты знала, что Наруто тоже будет принимать участие в экзамене следующего года? Представляю, как он обрадуется, когда узнает. Ирука-сан внес в списки его имя, но это пока секрет. Он хочет сам ему сказать, – Сакура поднесла указательный палец к губам. – Так что, тсс, молчим!       Образы красочными пятнами промелькнули в памяти от ее слов: лес, змея, драка… с кем-то, окруженным песком.        «Саске-кун, спасибо, что спас меня», – эхом отдалось в ушах. Неприятно: звонкий голос. Или же раздражение вызывала ситуация? Разве он кого-то спас?       Саске закрыл глаза и мотнул головой, сгоняя наваждение.       – Это замечательно, – наконец заговорила Хината, держа спину так прямо, словно не могла принять иное положение. – Новая ступень на пути к его мечте.       Сакура неоднозначно посмотрела на Нее, как и Саске. Его привлекла интонация, которой были произнесены слова. Иная, не такая, как всегда.       – Да, его мечта, – фраза Сакуры утонула в воздухе. – Знаешь, ведь этот балбес днями и ночами напролет пропадает в библиотеке. Серьезно, в Академии я ни разу его с книжкой в руках не видела, а теперь – пример образцового ученика. Да ладно бы только он: библиотека резко стала самым популярным местом в деревне после Ичираку из-за поклонниц Наруто. И всем он уделяет внимание, но не в библиотеке, не подумай, – замахала она руками, – после. В библиотеке или на тренировочной площадке он сосредоточен лишь на деле. Остальное его не заботит… Его вообще ничего не заботит, кроме цели.       Горечь в глазах Сакуры имела цвет – блекло-зеленый. На миг показалось, что говорит она не о Наруто: он не знал, откуда эта непонятная уверенностью. Лишь понимал, что ей больно и что она позволила себе забыться, демонстрируя это. Как и всегда.       Но важно для него в данную минуту другое: возможно, Сакура как человек, боровшийся за него с отчаянием и упрямством, обладающий способностями к гендзуюцу и контролю чакры, в конце концов, девушка, которой он дорог, наверняка сможет узнать его. Порыв, возникший в минуту ее прихода, требовал действия, но Саске сдерживал себя, выжидая. Ведь надежда в его случае слишком громкое слово. Нужно полностью успокоиться, напрочь отогнав от себя любые мысли о неудаче, как и о том, что все может получиться. Почти невыполнимая задача.       Он вышел к ним, прихрамывая: после долгого лежания затекшие мышцы подрагивали. Пройдя мимо Нее, он встал перед Сакурой, глядя той в глаза, как не так давно – Какаши.       – О, ты завела кота? – удивилась она, наклоняясь к нему, чтобы поладить, но рука замерла в нескольких сантиметрах.       Сакура смотрела на него столь же внимательно, как и он на нее – потекли секунды, что-то шелохнувшие в нем. Ну же. Наклонив голову на бок, она не отрывала взгляд, поднеся руку обратно к груди, и продолжала молчать. Саске терпеливо ждал. Ну же! Как же хочется сказать: «Это я, Сакура, узнай меня…».       – Ты…       На миг Саске перестал дышать.       – Выглядишь грозным, – неловко засмеялась Сакура и обратилась к Хинате. – Не похож на ручного. Кусается?       Что-то внутри него упало вниз.       – Нет. Но рук не любит.       – Жаль. Он такой красивый. Как зовут? И что с ним случилось: лапа в лангете.       – Не знаю. Мне его отдал Хокаге-сама. Он нуждался в помощи.       – Так как его зовут? – не унималась Сакура, но, не дождавшись ответа, посмотрела на неловко покрасневшую Хинату. – Ты не дала ему кличку?       Она мотнула головой.       Их болтовня воспринималась им как шум – очередной нескончаемый шум, лишенный смысла. Имя? Бред. Как и все здесь. Как и то, что Сакура, вторя Какаши, не узнала его. Всего лишь кот и для нее тоже. Осознание болезненным жгутом сдавило грудь и холодом легло в лапы. Сакура, то, как она стояла у ворот, в сердцах желая пойти с ним, но лишь обреченно провожая, мутным образом встало перед глазами, как и напутствие Какаши с невысказанным обещанием, что он всегда может прийти, если потребуется помощь. И он пришел, но они не узнали его.       – Знаешь, ты должна поговорить с Наруто, – неожиданно произнесла Сакура, сперва глядя на остывшие остатки чая в своей чашке, после тепло и открыто посмотрела на Хинату. – Он же балда. И многого не понимает или же не слышит. Знаешь, неспециально, ненамеренно оценивает и сопоставляет все согласно своим меркам. Нужно пытаться не раз и не два, чтобы получилось донести свои мысли: объяснить, чтобы услышал. Это тяжело. Правда, я знаю. Но, мне кажется, куда больнее перестать пытаться, ведь есть надежда, что получится достучаться. Когда-нибудь это точно произойдет. Верь себе и верь в себя.       После этих слов повисла осязаемая тишина, разнесенная по комнате легким ветром, проникшим сквозь приоткрытое окно.       Хината удивленно смотрела на Сакуру, чуть приоткрыв рот, словно хотела что-то сказать, но передумала в последний момент или не смогла подобрать слов. По итогу тяжело вздохнула и ответила улыбкой на улыбку, только более формальной.       Опустив голову, Саске просидел несколько минут, после вернулся в свой уголок. Слова Сакуры долго не шли у него из головы, даже когда она ушла, а день сменился вечером, вечер – ночью, ночь – утром, а утро – вновь днем. Мысли не желали утихать, как и горечь не спешила уходить. Ему не понаслышке известно, что испытывает человек, который не желает никому ничего говорить и никого слышать. Но когда не слышат его – больно и страшно. Чувство, тождественное обреченности, с которой он почти научился жить.       Есть не хотелось совершенно.       Время для него перестало существовать даже в качестве эквивалентного механизма. Какой от него толк? В его узком мире отсчет велся от событий, каким-то чудом сохранившихся в воспоминаниях, но становившихся все бесцветнее: воспоминания заканчиваются и близится момент, когда их вовсе не останется – если уже не наступил. Все возможно, как и обманка мозга, способного создавать все, что угодно, лишь бы сохранить иллюзию здравомыслия. Саске, при всей меланхолии и апатии, хотел жить – не мог иначе, это желание изначально существовало в нем, даже в те редкие моменты, когда хотелось умереть. Поэтому цеплялся за данную иллюзию хотя бы в силу привычки. Пока.       Во сне он видел себя на охоте: человек, выслеживающий дичь. Иногда он был в нем ребенком, иногда взрослым. Прислушиваясь к звукам леса, Саске выбирал, каким способом можно поймать зайца или птицу, устанавливал ловушку и ждал, не решаясь разводить костер, чтобы не спугнуть. На этом он просыпался: от ожидания добычи, холода и голода. Первые два – не более чем фантомы восприятия, реальным оставался только голод. Но настал момент, когда и он перестал проявлять себя.       Вроде в какой-то день приходил врач и осматривал его. А может Саске придумал. Ничего нельзя больше отрицать.       Когда он проснулся, то не знал точно, какое время суток – хотя бы название. Как называется время, когда кругом кромешная тьма и лишь тусклый свет небольшой лампы на столе в ней ориентир? Вздохнул и попытался перевернуться на другой бок, но сил не было.       – Проснулся.       Она была в домашней одежде, пахнущей стиральным порошком. Свежий запах. Подойдя к нему, Хината села, поджав под себя ноги и поправив длинную юбку.       – Может, попьешь хотя бы молока? – она придвинула миску, стоящую поодаль, вплотную к лежанке. – Еще есть перетертое отварное куриное мясо – каша.       Ближе оказалась еще одна маленькая миска. Повинуясь инстинктам, он принюхался. Желудок никак не отозвался на это действие.       Хината тяжело вздохнула. Он не смотрел на Нее, но чувствовал Ее взгляд, внимательный и полный… сострадания? Как же сложны для понимания Ее эмоции: он абсолютно в них не разбирался. Никогда для этого не было причин, сейчас тем более.       Вдруг он почувствовал аккуратное прикосновение к своей голове и легкий аромат чернил и бумаги.       – Прости, что не знаю, как тебе помочь.       Дернув ухом, Саске посмотрел на Нее. Их первый прямой зрительный контакт за все время. Ему тоже жаль. Лучше бы Она тогда выпустила его где-нибудь в подворотне.       – Все будет хорошо.       Будь он самим собой, то хмыкнул бы на эту фразу: он человек, ставший зверем и теряющий себя. Ничего не будет хорошо.       – Я останусь рядом.       Ее пальцы нежно погладили его по голове.       Это заверение ничего не изменит ни для одного из них. Слова… Просто слова.       – Прости… И, пожалуйста, живи.       Ее лицо изменилось, как и взгляд. Саске не знал, что стало не так, но эти метаморфозы были для него понятны: сожаление и упрямая надежда, залегшие на дне глаз и спрятавшиеся в уголках потрескавшихся губ. Она не намерена просто так отпускать черного кота.       Рука вновь нежно гладила шерсть на его затылке. Приподняв голову, он уткнулся носом в Ее пальцы. Чужое сердцебиение можно услышать через вибрацию пульса – неспокойный, быстрый, похожий на птицу, ищущую выход из клетки. Саске стало немного легче: не настолько, чтобы можно было свободно дышать, но достаточно для того, чтобы провалиться в первый безмятежный сон за долгое время.       Когда вновь открыл глаза, то первое, что увидел, – Ее лицо в полуметре от себя. Хината спала на полу в позе эмбриона, подложив руку под голову. Ее обещание быть рядом буквально?       Натужно выдохнув, Саске попытался приподняться на лапы. Вроде держат. Без особого аппетита он потянулся мордой к миске с кашей, за ночь покрывшейся подсохшей корочкой – безвкусное мясо с водой. Годится.       Можно сказать, что в тот вечер было достигнуто хрупкое равновесие. Саске почувствовал, что в своей беде не один. Объективно, Она ничего не могла для него сделать, чтобы он вновь стал человеком, но и не оставила его, когда он подошел к границе, которую готов был преступить в момент отчаяния. Хината добра. Поэтому и не выкинула, когда Какаши отдал его Ей, не усыпила сейчас. Давала шанс за шансом бездомному коту. А если бы знала, что это Учиха Саске? Возможно, все равно бы помогла по мере своих сил: благородство клана Хьюга или Ее собственное? Пропорционально чувству голода росло ощущение долга, но первый имел немного иную природу, чем ранее. Саске пока не смог ее разгадать.       Звоночком, заставившим его по-настоящему задуматься об этом, стал визит к ветеринару для снятия лангеты. Будучи в прошлый раз не в состоянии как-то противиться или особо реагировать, теперь Саске испытывал недовольство перед медицинским осмотром. Его злил и запах, и врач, но в первую очередь само место: он человек, как бы теперь это ни звучало, человек, а не зверь. Он шипел и скалился. Еще в этом помещении пахло смертью: животных не только лечили, но и усыпляли. Этот запах не походил на разложение или кровь, но был абсолютен в своем проявлении.       – Какой дикий. Быстро оправился, ничего не скажешь, – женщина с двумя алыми татуировками клыков на лице попыталась подойти к нему с другой стороны.       Шерсть встала дыбом, когтистая лапа промелькнула в нескольких миллиметрах от глаз.       – У вас все хорошо? – Хината, ожидавшая в коридоре, приоткрыла дверь, заглядывая. – Я слышала, как он мяукал.       – Рычит, паршивец. Но ничего, справлюсь. Эй, ты долго еще, мне нужна помощь! Она обратилась к ассистенту, находившемуся в другой смотровой. В ответ – невнятное мычание и просьба подождать еще несколько минут.       – Может, я…       – О, не стоит, Хината, – оборвала ее врач. – Он может и тебя поцарапать или укусить, – и как бы в доказательство показала свою руку, на которой были видны глубокие царапины с уже подсохшей кровью.       Услышав Ее голос, он слегка выпрямился на лапах, но не сводил настороженного взгляда с врача. Кровь влияла на него, сделав куда агрессивнее и злее, чем в первые минуты нахождения здесь. Но сейчас они неожиданно приутихли, выжидая. Он хотел уйти отсюда как можно скорее.       Наблюдать за врачом не перестал, и когда Хината подошла ближе и, как уже бывало, пальцами погладила его загривок:       – Все хорошо, не волнуйся.       Саске не волновался: он злился.       – Нужен осмотр. Если все хорошо, то тебе снимут лангету и ты сможешь нормально ходить.       Данная перспектива не перекрывает его отвращения к данному тухлому месту, как и неприязни к персоналу, другим людям, даже животным.       – Пожалуйста, потерпи и не мешай доктору.       Ее голос спокойный и мелодичный, именно поэтому, как ему кажется, он слышит его очень отчетливо. Недоволен просьбой, но невольно, даже бездумно, подчиняется, прекращая рычать. Ветеринар спустя несколько секунд дотрагивается до него, ощупывая, – Саске терпит, сдерживая рычание.       – Надо же, слушается, – комментирует врач. – Ну хоть тебя, Хината.       Она неловко пожимает плечами, смущаясь.       Все то время, которое шел осмотр, Она находилась в помещении и Саске то и дело бросал на Нее взгляды. А правда: почему он послушался Ее? И как смог так быстро успокоиться?       Наконец, лангету сняли. До полного выздоровления далеко. На выходе из больницы он обратил внимание на котов, что лежали на небольших ковриках – явно постеленных специально. Рядом миски с кормом и водой. Он ведь когда-то искал котов. Не помнил каких, но точно искал. Для чего?       Мысль быстро вылетела из головы.       Радость от снятия лангеты длилась ровно до того момента, пока Саске вновь не оказался в клинике: предстояла разработка в связи со сложностью перелома. Раздражало, но брыкаться и вырываться, как делал ранее, бессмысленно. Проще перетерпеть. Хината больше не заходила вместе с ним в кабинет, а ждала за дверью.       Ежедневный распорядок не блистал разнообразием. Все, что ему оставалось, – это лежать и ждать: Ее прихода, визита в ветеринарную лечебницу, падающего снега, птицы, по неосторожности залетевшей во внутренний двор, или кота, посягающего на его территорию. Саске считал землю и особняк клана Хьюга своими владениями. Другие коты, собаки и прочие звери, в том числе и некоторые люди, не могли на нее претендовать. А будь его воля, то от определенных членов клана также избавился бы, но нельзя. Необходимо терпеть. Он выработал в себе данное качество.       Ему начал сниться другой сон – обрывочный и хаотичный. Никогда нельзя было сказать наверняка, что именно он делал, где был и кого убил. Единственно точным условиям являлась схватка, в которой не было победителя. Несколько раз ему казалось, что убили его, и от этого он просыпался. Закралась безумная мысль: что если собственная смерть является ключом к разрушению техники? Внутренне чутье говорило: нет. Смерть приведет лишь к смерти. И тогда все точно будет закончено для него – это не его дорога.       Деревня в темное время суток живет иной жизнью, не похожей на размеренный выверенный ритм светлой половины дня. Больше людей, огней, запахов. Когда Саске был человеком, эта пора ему нравилась: проще остаться незамеченным. Живя жизнью странника, а до этого нукеннина и ученика Орочимару, он привык скрываться, чтобы после напасть неожиданно, заставая врасплох оппонентов. По данной причине он определенно любил темноту, но была еще одна – кровавая и горькая – по которой он ее ненавидел. Что это? Смутные воспоминания какого-то пустого квартала были слишком нечеткими и причиняли боль.       Вдруг сквозь шум оживленной улицы он что-то услышал. А может это сработал какой-то внутренний зов, раздавшись трелью колокольчиков в сознании. Кто-то рядом. Кто-то, кого он должен найти.       Еще один звон. Кто-то находится в противоположной стороне от лечебницы.       Он подскочил, вырываясь из Ее рук и спрыгивая на холодную землю. Ведомый своими ощущениями метнулся в подворотню, не обращая внимания ни на что, даже на испуганный голос, что окликнул его позади. Проскочив поперек аллею, Саске выбежал на площадь перед сквером, притаившись за фургоном продавца моти, чуть высунув голову, чтобы осмотреть окрестности.       Парень. Светловолосый. Черт возьми, эта макушка с торчащими в разные стороны волосами одна на всю деревню, как и цвет куртки, который даже с его нынешним зрением слишком характерен.       Наруто!       Тот плавно поднимает руку в приветственном жесте и улыбается кому-то, щурясь на солнце. В груди медленно разлилось волнительное тепло. Саске задышал чаще. Радость сменилась страхом. Если не этот придурок, то никто больше не узнает его. Никто. Из тех немногих, кому он доверял и кем – Саске в сердцах признавал – дорожил, Наруто остался последним оплотом. Все сосредоточилось на этом идиоте. Так ведь было всегда, да?       Он бросился ему под ноги, отчего Наруто чуть не потерял равновесие, попятившись назад. Глубоко вздохнув, Саске что было сил выкрикнул его имя – попытался это сделать, уповая на изменчивую удачу, что Наруто сможет услышать его как человека, за которым гнался и из которого клялся выбить всю дурь, как своего соперника и друга.       В ответ тишина. Они смотрели друг на друга долго, пронзительно, недоверчиво. И… ничего.       Чего он ждет? Почему молчит? Он узнал его? Что за тупое выражение на лице?       – Идиот, это я!       Саске не выдержал первым.       В ответ молчание и озадаченный глупый взгляд отнюдь не глупых глаз.       – Эй, привет, котик!       Сердца упало вниз. У чувства, когда под ногами рассыпается земля, есть звук: не то гром, не то скрежет, не то шелест, не то абсолютный звон. Шерсть встала дыбом.       Наруто сделал шаг в сторону, желая его обойти. Уязвленно рыкнув, Саске пошел наперерез ему, выгибая спину. Придурок!       Недолго думая, Наруто сделал еще шаг – Саске вторил ему; затем в другую сторону – все повторилось. Не придумав ничего лучше, он просто перепрыгнул его, мелкого кота, направляясь дальше своей дорогой. Не медля ни секунды, Саске побежал за ним, зубами и когтями вцепляясь в открытый участок кожи на ноге, кусая, что было сил. Наруто вскрикнул, чертыхаясь.       – Да что у тебя за проблемы?! У меня нет еды, отстань. Больно! Я не съедобный, болван!       В последнем Саске только что убедился.       Наруто отодрал его от себя – он демонстративно высунул язык, имитируя срыгивание. Во рту стоял вкус пота, грязи и, это почти невероятно, рамена, словно этот балбес полностью состоит из этой дряни. Желудок сжался, но в этот раз от рвотного спазма по причине чистого отвращения. Ужасно.       – Так что тебе нужно? – Наруто держал его за шкирку, скривив губы и глупо прищурив глаза, как если бы это могло помочь. – И ты вообще у нас кто? – на этих словах он резко повернул Саске к себе спиной, схватив за тело ближе к задним лапам, приподнимая их. – О, мальчик.       Опешивший на доли секунды Саске взвыл, зашипел, неистово вырываясь и одновременно пытаясь поцарапать и укусить. Проклятье, что этот придурок делает? Этот безголовый идиот!!! Да его никогда в жизни так не унижали! Он вывернулся, почти доставая лапами до лица… буквально пара миллиметров, и шрамов на тупом лице станет больше!       Наруто выпустил его из рук.       – Так. Понял. Прости. Успокойся! – последнее выкрикнул, так как Саске вновь бросил на него, намереваясь завершить начатое. – Сказал же, успокойся!       И тут Саске отбросило несильным потоком чакры, будто щитом. Теперь расстояние между ними составляло около полутора метров. У него звенело в ушах, но в голове разом все прояснилось. Ведь точно. Есть выход – единственно верный, просто единственный для него. Как он мог не подумать об этом раньше? Теперь Наруто точно поймет все!       Чакра. Чидори!       Вмиг все в груди сжалось и похолодело, а мышцы налились сталью. Он забыл, что должен сделать, чтобы вызвать технику. Как запустить природу чакры через тело?       Стоящий напротив него Наруто выглядел не менее обескураженным, чем, должно быть, он сам, но лишь по причине того, что напротив находился дикий кот. Саске же забыл свой единственный шанс быть узнанным – шанс на спасение.       – Кот! Кот, ты где?       Ее голос проник сквозь шум в ушах, туман, возникший перед глазами, развеивая его. Он весь дрожал т злости. Подрагивали лапы и свело челюсть. Хвост метался из стороны в сторону.       – Как хорошо, вот ты где! Почему убежал… Наруто-кун!       – О, привет, Хината, – он поднял руку в знак приветствия. – Ты что, знаешь это животное? – кивок в сторону Саске.       – Да. Да, это мой кот. Он убежал.       – А, так это он?!       Когда Хината взяла несопротивляющегося Саске на руки, Наруто подошел ближе, продолжая глядеть на него с опаской и недоверием, но уже с интересом.       – Вспомнил. Сакура-чан что-то такое говорила, но с ее слов, он у тебя милый. А как по мне, то совершенно нет.       Саске утробно зарычал. Не на слова этого придурка, а на саму ситуацию. Это полное фиаско.       – И мне кажется, я ему не нравлюсь, – подытожил Наруто. – Или он бешенный, – это явно сказал из вредности, но тут же поправился, смотря на Хинату: – Прости! Случайно вырвалось… Мне больше собаки по душе. Миролюбивее и пользы больше. Возьми того же Кибу с Акамару. Кстати, давно их не видел. Такое чувство, что в Кири пробыл вечность.       – Ты… ты выглядишь уставшим, – тише обычного произнесла Она.       – Да, есть немного. Но все отлично. Уже отчитался Какаши-сенсею и теперь к Ируке-сенсею спешу: тот хочет мне что-то сообщить. А после спать. Мадам Мизукаге выжала из нас все соки. Похуже бабули во всех отношениях. У тебя все хорошо?       Как же его раздражает эта тупая улыбка Наруто во всю ширину рта. Хвост нервно и зло двигался из стороны в сторону. Но желание разодрать лицо прошло.       – Да. Все хорошо, – Хината глубоко вздохнула, и ее теплое дыхание коснулось ушей Саске. – Тогда не задерживаю. Тебе еще к Ирука-сану успеть и… хорошо отдохни.       – Да. Еще увидимся! И удачи с котом, – он в своей манере махнул на прощание, после сложив обе руки за головой и сцепив пальцы в замок, растворяясь в толпе.       Вот так просто: сколько раз эта фраза успела мелькнуть в голове за последнее время?       Саске сжал челюсть от бессильной злобы, которой с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Он не мог злиться, тем более на него… на них: Какаши, Сакуру, Наруто – не имел права. Но разочарование залегло тяжелым осадком. Из собственных мыслей его вырвал звук: быстрые, гулкие удары Ее сердца, пока Она прижимала его к себе. А когда Саске посмотрел на Нее, то увидел взгляд – нежный и теплый, с затаенной грустью. В отталкивающих глазах клана Хьюга зимний закат отражался иначе, чем в каких-либо других.       Возник порыв, чтобы Она посмотрела на него. Единственный прозвучавший звук, издаваемый его горлом, – глухой мявк.       – Ой, прости. Уже идем домой.       Хината улыбнулась ему, и он воспринял это действие как нечто должное и правильное.       Начался снегопад, переросший в пургу, продлившуюся несколько дней.       Он думал о происходящем – о том, что не знает, как теперь быть, ведь все варианты закончились. Рассуждал о том, что было бы, окажись он у Наруто или же у Сакуры, или о том, как бы повел себя Какаши, не появись тогда Хината. Могло ли хоть что-то измениться, и смог бы он раньше догадаться о технике, пока еще знал, как ей воспользоваться?       Скорее всего не поменялось бы ровным счетом ничего. Каждый из них оказал бы ему помощь, предоставил бы приют, постоянный или временный, ведь это они. И каждый из них был лучше него. Они умели сострадать и брать ответственность за других. Саске привык держать ответ лишь за себя и за свои поступки, и единственным его союзником в данный момент времени являлась Она, вновь взявшаяся за спицы или читающая книгу, проводящая время со своей сестрой или тренирующаяся во внутреннем дворе, где он мог за ней наблюдать, взобравшись на крышу.       Пошла новая череда дней, в которой он все реже думал о будущем.       Была вещь, которой Саске откровенно брезговал, находясь в шкуре зверя: вылизываться. Инстинкты не раз и не два будили порыв вылизать лапу или спину, но мозгу была отвратительна сама мысль сделать это – своеобразный рубеж, отделяющий человека от животного. Подобное отношение привело к определенным результатам: Хината решила его вымыть. И для Саске это был более приемлемый вариант, хотя все те же инстинкты при виде воды буквально выворачивали мышцы в теле, провоцируя необоснованную панику.       В парной ванной комнате были лишь они вдвоем. Хината заранее набрала теплой воды, подготовила шампунь и полотенца. Но волновала лишь вода и то, как он опустился в нее лапами. Проняла неприятная дрожь. Стало холодно, но не снаружи – внутри: температура тела в одночасье понизилась. Нестерпимо захотелось вылезти.       – Успокойся, пожалуйста, – уговаривала его Хината, поливая водой спину, и, придерживая одной рукой, второй старалась открыть шампунь. – Тебе это нужно. Я не сделаю ничего плохого.       Он понимал, но справиться с собой оказалось сложнее, чем думал в начале. Лапы разъезжались – потребовалось время, чтобы принять более или менее удобную позу, приноровиться.       – Ты молодец, – похвалила Она.       Хотелось фыркнуть, но это глупо.       Хината мыла его аккуратно, бережно проходясь по спине и еле-еле – по лапам и хвосту. С большего его искупали в мыльной воде, следя за тем, чтобы раствор не попал в уши, глаза и нос. Ее стараниям Саске был вынужден отдать должное: они оба терпели друг друга, и в этом был компромисс. В самом конце, когда с него смыли всю пену и вытащили из тазика, чтобы вытереть, Саске по инерции вцепился когтями в Хинату, повисая на ее руках, а задними лапами и хвостом упираясь в грудь.       Она поморщилась, закусив губу, но ничего в упрек не сказала, стараясь аккуратно отцепить его от себя, а после – столь же осторожно вытереть: его стараниями Ее одежда была окончательно вымочена.       Отряхивая лапы в попытке избавиться от неприятного холодного чувства и липкости шерсти, он сперва не обратил внимание, что Она также решила привести себя в порядок после того, как все прибрала и расставила в ванной. Обернулся именно в тот момент, когда Хината сняла с себя мокрую кофту, стоя к нему спиной. Ее длинные волосы, обычно тяжелыми локонами ниспадающие по спине, были перекинуты через плечо, оголяя и белую кожу, и острые крылья лопаток, и точеность фигуры. Будь он человеком, подобное показалось бы привлекательным – мысль мелькнула быстрее, чем разум смог ее до конца осознать.       Взгляд отвел, только когда Она надела другую футболку и повернулась к нему. После того, как он оказался на своей лежанке, неприятные ощущения мокрой шерсти вновь заняли его внимание… но не до конца. Особенно когда Хината поправляла волосы, одним плавным движением откидывая их назад.       Ему Она никогда не была интересна – это правда, для которой не нужны воспоминания. Так было до недавнего времени. До того момента, как совершенно случайно он попал к Ней и был вынужден обратить свое внимание на неприметную девушку. Никогда не возникало мыслей, красива Она или нет, есть ли в Ней шарм и обаяние, есть ли хоть что-то выдающееся помимо фамилии. Единственное, что Ее выделяло, как и всех Хьюга, – необычный и отталкивающий оттенок глаз. Но… в самом начале их совместного сосуществования ему хватило небольшой доли своего внимания, чтобы понять: Она неприметна и отстранена ровно настолько, насколько того желает. Дальше, мало-помалу, все двигалось в данном направлении: их жизни соприкасались, и ему приходилось лицезреть Ее, слышать, анализировать и невольно понимать или не понимать – он пока не решил. Саске не видел Ее в ситуациях, позволяющих раскрыть все нюансы характера, не знал, может ли хоть что-нибудь вывести Ее из себя. Должно быть, ведь Хината человек. Появился интерес к тому, что Она из себя представляет – и не спешил угасать.       Его взгляд вновь и вновь возвращался к Ней, задерживаясь на лице и фигуре, не имея никакого иного подтекста, кроме как запомнить лучше, отметить какую-нибудь новую деталь, которую упустил ранее. И потребность в этом порой граничила с раздражением. Она была отстраненной от мира и являлась непосредственной его частью. Это сквозило в каждом жесте и полуулыбке, в слове, произнесенном в лишь Ей одной присущей манере. Получилось различать интонации в голосе – один из немногих способов, позволяющий ему определить Ее состояние и настроение. И он испытывал необъяснимое удовлетворение каждый раз, когда оказывался прав, словно это было важно для него. Хината единственная, кто оставался рядом с ним. Она оберегает его, возвращается к нему, ищет его и заботится. Он дорог Ей.       Она – его исключение, за которое получается цепляться, которое Саске помнит. А воспоминаний с каждым днем все меньше и меньше. Почти не больно от данного факта, разве что, как ему кажется, какие-то отголоски прошлого посещают его во снах. Не сказать, что это кошмары – просто образы, возникающие из ярких цветных пятен.       Бирюзовый: одинокая фигура, стоящая на площадке с тремя деревянными столбами. Звон двух колокольчиков раздается при каждом движении. В руках – книга, на лице – маска.       Розовый – возможно, данный цвет именуется иначе, но что-то в голове подсказывает, что это он – локоны закрывают лицо, склонившееся над ним. За них цепляются слезы.       Оранжевый: молния, бегущая по дереву наперегонки с ним, пробуждающая желание быть первым, обойти, добежать, наконец, до вершины дерева.       Последний цвет – черный, обернувшийся вороном на белом снегу. Птица подходит к нему и, смотря в глаза, кладет свою голову на его колено – человеческое колено.       Никаких эмоций – лишь образы и отголоски Ее тихого дыхания сквозь чуткий сон.       Ему интересны вещи в комнате, что могут дать еще какие-то подсказки о Ней. Особо выделялась фотография в рамке, стоящая на столе. Несколько раз, когда оставался один, Саске изучал ее. Ничего особенного: старый, каким-то чудом сохранившийся во время войны снимок, порванный у одного края и аккуратно заклеенный скотчем. На нем Хината с отцом и матерью, которая держит на руках младенца. Идеалистическая картина семьи, на которой проглядывались признаки счастья. По правде, он избегал данного снимка с тем же упорством, с каким подолгу смотрел на него. Вырванный момент чужой жизни, не имеющий к нему никакого отношения.       Саске помнил, что у него тоже когда-то была семья, но их лица стерлись из памяти очень и очень давно – раньше, чем он стал котом. И не осталось ничего, что могло бы ему напомнить или подсказать. Наследие его семьи уничтожено, он последний, кто остался.       Как долго живут коты?       В следующий раз, когда Хината читала, сидя за столом, он запрыгнул, садясь так, чтобы легко переводить взгляд с Нее на фотографию. Это казалось интересным: насколько Она нынешняя отличается от ребенка на снимке. Ничего общего. Зато сходство с матерью колоссально: и утонченность, и спокойствие, и уже давно замеченная им отстраненность, которую при желании легко спутать с высокомерием или банальной странностью. Ей не повезло: слишком похожа на мать и чересчур отличается от отца. Сколько ожиданий Ей не удалось оправдать и как давно Она перестала это делать, идя своей собственной дорогой?       Повинуясь порыву, он подошел ближе, утыкаясь лбом в руку, которой Она подпирала щеку. Хината скосила на него взгляд, улыбаясь очень нежно, и погладила по голове, зарываясь пальцами в его короткую темную шерсть.       Пришлось приложить усилия, чтобы не замурчать.       Жизнь вошла в свое русло – медленно и незаметно, формируя уклад, к которому Саске привык, учитывая обстоятельства, легко. Иногда тело, когда он лежал или сидел, наблюдая за происходящим, бунтовало: память мышц, сохранившая и бессонные ночи, и нескончаемый путь, и драки. Подбивало встать и идти, но останавливал разум: куда идти? зачем?       Смирился ли он? Да, скорее всего да, но на данный вопрос не могло быть однозначного ответа. Безропотно принять потерю памяти, личности, тела – Саске соврет, если скажет, что ему легко. Есть страх перед будущим. Но появилось что-то еще… Побочные эффекты этого самого уклада жизни, когда точно известно, куда именно направится сегодня и зачем, как проведет вечер, кого встретит. Стабильность, кажущаяся ему в новинку. Как давно Саске ощущал ее в последний раз? Тени безысходности казались с каждым прожитым днем все более призрачными, а в груди росло странное ощущение, трепетно сжимающее сердце. Неизвестное ощущение, которое он, как ни пытался, до сих пор не мог ни с чем сравнить.       Тело полностью окрепло. Неожиданно возник вкус у пищи – не особо яркий, но хоть какой-то, позволяющий выбирать и, было и такое, наслаждаться трапезой. От этого тоже отвык и сейчас узнавал заново, как ребенок, познающий неизведанный мир.       Но что это за чувство? Что?       Хината приходила домой поздно, уставшая и отрешенная, словно работа забирала у нее все силы. Однажды проследив за Ней, он узнал, что Она наводит порядок в архивах Резиденции: Первый уровень доступа для тех, кто имеет звание джонина. Саске наблюдал за ней через окно на первом этаже: как она сортирует свитки, создает каталоги, передает что-то другим шиноби и постоянно пишет. За такую работу мало кто скажет спасибо, она не на виду, но не менее важная: создает систему.       Но на Хинату смотрел не он один. Она нравилась людям – это было одно из тех редких качеств, которым обладают немногие и точно никогда не владел он. Среди этих взглядов были и те, которые отличались, таили в себе что-то похожее на желание что-то сделать, подавляемое постыдным страхом. Забавно наблюдать и видеть элемент потуги, который ничем не закончится, ведь речь идет о дочери главы клана Хьюга – Саске откровенно веселился. Окружающие Ее люди с большего такие трусы. Ну а Ей просто все равно: не желая видеть, Она и не видит.       В этом он и Хината похожи – стоило обратить внимание на данный факт раньше.       Дома Хината быстро засыпала, и Саске мог смотреть за сохранностью ее спокойного сна. Нитки давно закрыты в ящике стола, а книги несколько дней покрывались пылью – образно выражаясь: на поддержание чистоты Она всегда находила время.       Когда Она ушла в Резиденцию, он тоже решил прогуляться в парк – тот, что ближе всего к Резиденции. Ничего не значит, всего лишь людей меньше. Долго сидел у пруда, покрытого тонкой коркой льда. День солнечный, безветренный, снег падает хлопьями – возможно, это последний белый день уходящей зимы. Саске дышал глубоко и протяжно.       До полудня еще долго, и он вполне может провести время здесь.       Спустя час или около того к пруду подошли дети, пробив у борта небольшое углубление, расколов лед. Зеркальные карпы тут же подплыли к выемке, ожидая. Саске подумал, что знает, зачем дети это сделали: хотят покормить. Возможно, он сам когда-то поступал точно также. Давно. Да, наверное так и было – при этих мыслях становилось тепло, затрагивались внутренние струны того самого чувства, которому он все не мог найти названия. Саске смотрел на детей, на карпов, на корм, что падал в воду, присматривался к квадратным плитам в воде, смонтированным для уток. Встал и подошел ближе.       А рыба-то красивая.       Карпы открывали свои безмолвные рты, глотая корм, дети смеялись, Саске наблюдал, попутно отмечая, что плиты, пусть и подмерзли, но кажутся вполне прочными.       Шаг, еще один и еще. Вступив на первую плиту, он убедился в своих выводах. Равновесие удержит: плита не перевернется. Присел, опираясь на передние лапы. Карпы жадно открывают рты. Смешно трепыхаются в своей жадности получить как можно больше еды.       Легкая добыча.       Миг – в его зубах рыба, испуганно и отчаянно пытающаяся вырваться. Саске прокусывает ее сильнее, чувствуя вкус… нет, не крови, у этих рыб ее нет. Но чего-то такого, от чего шерсть встала дыбом, сердце застучало быстрее, а лапы понесли его прочь. Карп пока жив, но уже особо не дергается. Завернув за поворот, Саске выплюнул рыбу на землю и придавил лапой. Отлично. Он более чем доволен собой – превосходная добыча. Взгляд мечется, слух и обоняние напряглись, чтобы определить, куда он забежал и как далеко до дома? Нет. До Резиденции, до окна, за которым видел Ее. Принести добычу Ей стало неконтролируемой потребностью.       И он бежал настолько быстро, насколько мог, остановившись лишь, чтобы запрыгнуть на подоконник. В отражении окна его горящий взгляд и плотно сомкнутая пасть с рыбой. От частого дыхания стекло потеет. Не выпуская рыбу, он постучал, зная, что Она услышит.       Хината обернулась, смотря расфокусированным взглядом, пытаясь определить источник шума. Увидела его и не смогла скрыть недоумения. Спохватившись, поднялась и открыла окно.       – Ты… – не договорила, банально не находя слов.       Саске положил подрагивающую рыбу на подоконник. Вместе с этим действием возник осознанный вопрос: зачем он пришел сюда с этой рыбой? Звериный инстинкт оказался сильнее и быстрее разума. Правильное, абсолютное желание дать ей что-нибудь затмило все. И это не чувство долга, он уверен.       – Ты… – повторила Хината поджимая губы: осуждение его поступка отразилось и в ломанной складке между бровей, но, когда она произнесла последующие слова, он четко уловил в них стыд за Ее тихую радость: – Молодец. Ты непревзойденный охотник.       Он потянул голову под Ее руку. И ведь понимал, что подобным подарком Она будет не особо довольна и что его просто некуда сейчас деть, но Хината приняла рыбу и похвалила его. Он был горд собой и жадно ловил взглядом ее реакцию, говоря в ответ: я знаю. Но Хината слышала только его утробное мяуканье и, вслед за ним, мурчание, которое больше не было нужды подавлять.       Саске осознал, что за ощущение не давало ему покоя: приятное и тягучее, дарующее покой и бурлящее кровь – радость. В шкуре зверя неожиданно он обрел и ее. Был резкий малодушный порыв убежать – импульс, основанный на страхе. Проклятье, за всю свою жизнь он не боялся столько, сколько за все это время. Но в этот раз испуг заключался в том, что он доволен: ему спокойно и комфортно, нравится эта незамысловатая жизнь черного кота, которому есть куда вернуться – к кому вернуться. Непривычно, странно, ново. Он смотрел на Нее и продолжал думать об этом даже дома, когда лежал на своей лежанке и смотрел, как Она готовится ко сну. Привычные действия и пожелание ему добрых снов.       Саске пролежал так час или два, слушая ее дыхание и определяя по нему, что Хината заснула. После, тяжело вздохнув, решаясь, поднялся и перешел к ней, ложась рядом у руки. Ее волосы, перевязанные к концу лентой, находились рядом, и Саске смотрел на них, на эту атласную лету, непонятного цвета, затем выше – на Ее лицо. Пришло забавное осознание не менее забавного факта: Хината так и не дала ему имя. Звала просто: «Кот». И он откликался, но не на обращение, а на Ее голос. Интересно, как скоро он забудет свое имя? Учиха Саске – как скоро это имя забудут другие люди? Пока о нем точно еще кто-то помнит, наверное.       Было бы смешно, если бы не было так грустно.       Сожалел ли Саске о произошедшем с ним – да. Было ли ему от этого плохо сейчас – нет. В этом и смысл: ему хорошо и спокойно, комфортно и приятно, быть может, впервые за очень долгое время, и точно за ту часть его существования, которую пока помнит. Он ощущал вкус к жизни, будучи котом.       На границе сна и яви закралась мысль, что цена за право покоя не так уж и велика. И все же жаль, что Она никогда не произнесет его имя.       Лапа чуть выпустила когти, сжимая густые темные волосы Хинаты.       Сквозь сон он слышал, как Она собиралась и как, уходя, погладила его по голове, что-то пожелав – не разобрал. Обычно он поднимался вслед за Ней, но сегодня не мог открыть глаза: состояние полусна никак не отпускало. Не хотелось ни есть, ни пить, только спать. Неприятно побаливала голова. Он не мог поменять позу и перевернуться на другой бок, не хватало сил. Спустя час или полтора мышцы затекли и заныли, появился озноб. Саске все не мог проснуться.       Легкие резко сжались: максимально короткие вдохи чередовались с быстрыми полными выдохами. Мышцы грудной клетки свело, вытягивая туловище в линию. Голова запрокинулась, пасть широко открылась. Саске хватал ртом воздух, но чем больше он пытался, тем меньше получалось. Горло словно сдавливала невидимая удавка, и вот уже на языке чувствуется солоноватый привкус крови. Сердце стучало яростно и быстро – больно. Ему очень больно, но невозможно даже закричать.       Холод в одночасье распространился по телу, отчего у него онемели конечности. Тело покрылось липким потом. Перед распахнутыми глазами белая пелена, в которой мелькали цветные круги. Кожа зудела. Очень больно!       В одну секунду по всему телу прошли судороги: его выворачивало, кости ломались, и этот отвратительный звук, наряду с глухими рваными вздохами, заполнял собой его сознание. Он неосознанно царапал ногтями футон, выгибаясь дугой в немом вскрике… И все закончилось.       Не зная, как дышать, он лежал несколько минут, уткнувшись лицом подушку. Его потряхивало. В комнате методично тикали часы. Саске попытался приподняться на локтях, окидывая мутным взглядом комнату: где он? Место абсолютно незнакомо. От движения боль иглами пронзила виски, заставляя плотно зажмуриться и рвано выдохнуть сквозь стиснутые зубы.       За дверью послышалась шаги. Тело по инерции скрыло чакру и резко подобралось, готовясь к атаке. Кто-то прошел мимо комнаты. Выдохнув, Саске тут же напрягся по другому вопросу: почему он голый? Это дом терпимости? Тогда где его вещи? Они должны быть здесь… Новый болевой импульс буквально обездвижил. Свет неприятно резал глаза: все казалось таким ярким. Сделав несколько глубоких вдохов, успокаиваясь, он попытался сосредоточиться на том, где находится или хотя бы как он здесь оказался? Но память – чистый лист, а глазам слишком больно смотреть.       Нужно выбираться отсюда.       Стеснение от наготы отсутствовало, куда больше занимала мысли потеря оружия и расфокусированность зрения, которой помимо слишком яркого света сопутствовала и непонятная дезориентация в пространстве: напрягал размер комнаты, мебели, даже дверей – все вроде нормальное, но что за чувство, будто оно должно быть в разы больше? Одновременно, передвигаясь быстро, скрывая само свое присутствие, Саске знал, что находится вдоль коридора, куда ведет тот или иной поворот, что расположено за следующей дверью. Знал и о том, где находится прачечная, шел туда намеренно, и повезло, что людей в ней не было. Наспех выбрал из постиранного более или менее подходящие по размеру вещи. В углу стояли несколько пар сандалий, висели плащи. Но прежде, чем уйти, Саске, сам не зная почему, подошел к вытяжке на стене, около которой стояли тазы. Легко открыл ее, нащупывая рукой небольшой мешок с деньгами: откуда ему известно, что здесь это будет? Опасаясь анализировать, Саске забрал деньги, немедленно покидая это место. Скоро придут люди. Черт возьми, здесь много людей, но каким-то чудом сейчас меньше, чем обычно. Намного меньше. Послышались шаги и скрипнули седзи. Прежде, чем человек вошел, Саске скрылся через окно. Уже находясь за воротами, он попытался посмотреть на табличку – знак дома. Но… мозг отказывался воспринимать хоть что-то: черты никак не складывались в иероглифы, герб не читался. Более не медля, он ушел.       К горлу подступал ком тошноты наравне с жуткой головной болью. В какой-то момент показалось, что он вот-вот упадет, но смог совладать с собой. Правда, в подворотне его вырвало. Несколько минут он бездумно простоял с закрытыми глазами, и, только когда прошла дрожь в коленях, вышел. Стало легче. А еще хотелось есть. Очень сильно.       Идя по улицам, Саске вдруг понял, что они ему знакомы – даже не просто знакомы: он в Конохе. Это открытие поразило. В памяти всплыли равнины и горный хребет, возникли перед глазами как наяву. Он мотнул головой, прогоняя наваждение. В ушах раздался фантомный звук, очень похожий на жужжание пчел. Опять зашатало так, что он оперся о стену дома, тяжело дыша. Минута, две – вновь отпустило.       На улице падал снег. Саске запрокинул голову назад, смотря на серое небо и на белые снежинки, легкими хлопьями опускающиеся на землю. Зима. Почему зима?       Забурчал живот. Стоило сперва поесть и уже после думать обо всем. Его выбор пал на полупустую забегаловку у парка в спальном районе: в остальных присутствовали люди, а ему не хотелось видеть никого, как и не хотелось, чтобы кто-то видел его. Нервировало, раздражало и напрягало.       В забегаловке не было обслуживающего персонала, лишь кассы с окнами, через которые передавались блюда и таблички, на которых написаны наименования этих самых блюд. Поодаль располагались двухместные столы, все в глубине зала. Освещение слабое, но ему более чем подходило. Саске взял первую же табличку и протянул ее вместе с деньгами. Через пятнадцать минут его заказ был готов.       Жизнь научила его не придираться к еде, но, пробуя горячий мисо-суп с овощами, он захотел в первый момент выплюнуть: слишком горячо и солено – во второй – заказать еще порцию, а может и не одну. Он не заметил и то, как буквально проглотил печеного кальмара с рисом и порцию окономики. Когда осталась только тарелка с моти и стакан воды, он смог перевести дух. Чувство сытости казалось чем-то непонятным, и у него заболел живот. Вообще состояние, в котором пребывал Саске, казалось каким-то тупым и бессмысленным: в голове буквально пусто. И вопросы, мелькающие в сознании, растворялись в этой самой пустоте, стоило только им появиться. Единственное, что Саске знал, – он находится в Конохе. От этого было немного легче. Должно было быть легче.       – А я думал, что я здесь один клиент.       Чувства притупились настолько, что он заметил, как к нему подошли, хоть человек и не скрывал своей чакры.       – Давно не виделись, Саске.       Какаши стоял рядом с ним вместе с подносом, смотря сверху вниз. В мантии и шляпе, в маске и с книжкой, зажатой подмышкой. Не спрашивая разрешения, он поставил свой поднос на стол, садясь напротив.       – Ты глядишь… помятым, – изрек он, подцепив палочками рис и приспустив маску на лице.       Еще несколько секунд Саске молча смотрел на него, не до конца понимая происходящее. Во всем чувствовался диссонанс, в первую очередь в Какаши. Он же… он же впервые видит его лицо. Его перемкнуло. Моргнув пару раз и проведя руками по лицу, Саске смог четко разглядеть лицо Какаши, как и само помещение – вообще все. Зрение окончательно вернулось.       Какаши же спокойно жевал и, кажется, думал о чем-то своем или вообще не думал: взгляд отстраненный, усталый, привычно флегматичный, но вполне живой. «Несонный», – уточнил для себя Саске непонятно зачем.       – Что ты здесь делаешь? – проигнорировал он реплику Хокаге.       – Ем. Время обеда, знаешь ли.       – Почему здесь?       – Хорошая еда, – пожал плечами Какаши. – Еще относительно недалеко от Резиденции, и, да, нет очередей. Но только днем. Вечером здесь не протолкнуться. А доставку пока еще заведение не практикует. А ты что здесь делаешь? Имею в виду, в Конохе.       Хороший вопрос, не имеющий ответа.       – Просто по пути и только.       – Понятно.       Великолепный диалог. Почему он умолчал? Может, все стоит рассказать Какаши? Не факт, что получится прояснить ситуацию, но хотя бы появиться какая-то отправная точка. Но просить о помощи… Он помнил, каким уходил отсюда – человеком, ищущим путь и желающим обрести прощение в собственных глазах. Но также уходил, желая когда-нибудь вернуться победителем, имеющим право судить, указывать и направлять, отмщенным, имеющим шанс начать все с начала. Разве просьба о помощи не будет означать, что он опять проиграл? Но ведь это Какаши. Если не к нему, то к кому еще он может обратиться? Кто сможет ему помочь?        «Кот. Кот, ты где?»       Он перевел взгляд за спину Какаши, смотря на заснеженную улицу.       – Саске, раз уж ты здесь, у меня есть к тебе дело, – неожиданно резко выдернул его из мыслей Шестой. – Вообще я думал, что Орочимару сообщит тебе при встрече, но раз все сложилось так… Страна Травы. Рудники. Слышал что-нибудь?       И тут его вновь перемкнуло. Шум капель воды и эхо пещеры. Заброшенная шахта рядом с разрушенной деревней и печати на стенах.       – Акацуки, – тихо прошептал он, но Какаши услышал, кивая.       – Да. Они самые. То есть, ты в курсе?       Кажется, да. Он направлялся на эти рудники по наводке Орочимару. Там было что-то… Обвал? Нет. Печать. В последний момент Саске активировал технику перемещения, но как его могло забросить в Коноху?       – У тебя есть что-нибудь по этому делу для меня? – он посмотрел на Шестого, вновь надевшего маску.       О Конохе он подумает позже. Важно вернуться на рудники. Кажется, не так давно он искал точку отсчета? Так она у него теперь есть и без каких-либо просьб.       – Да. Возможно есть, – кивнул Какаши, поднимаясь и беря в руки поднос; книгу он из подмышки так и не выпустил. – Идем.       Воспоминания все еще туманны, но Саске знал, что это правильное направление. Данные Какаши также оказались полезными: нечто похожее ему давал Орочимару – проясняются моменты. Отлично. Уже хоть что-то.       Он не пожелал оставаться, хоть Какаши и предложил идти утром. Не хотел видеть Наруто: тот в деревне – он чувствовал. Могли возникнуть проблемы: Узумаки наверняка догадался бы, что с ним что-то не то и заставил бы рассказать. В этом плане даже повезло, что он нарвался лишь на Какаши. Слишком много проблем, в которые он не хотел ввязываться. Наверняка не обошлось бы и без Сакуры, может и без Цунаде… Нет. Свои проблемы он предпочитал решать сам. Если же не получится, то, может, тогда обратится к ним. Но не сейчас.       Идя вечером по деревне, он испытывал легкое раздражение от ее шума и гама, от людей, идущих навстречу, плетущихся за ним. А помимо этого его нервировало еще кое-что: остановки, которые он делал, оглядываясь по сторонам, будто искал кого-то. Кого? Зачем? Еще и за спиной чего-то не хватало. Чего-то очень привычного – он списал это на Кусанаге.       Подойдя к воротам, Саске остановился, оглядываясь в последний раз. Глубоко вздохнул, выдыхая облачко пара. Что не так? Откуда это чувство, будто кто-то должен появиться? Он стоял так несколько минут, глядя на прохожих, на пьющих в будке чай постовых, на свет в окнах и горящие вдоль улицы фонари. Падал снег. Где-то недалеко послышался грохот и мяуканье бездомных котов – свара за территорию или еду. Минуты все шли.       Разве кто-то не должен прийти? Он провел рукой по шее, разворачиваясь и переступая границу ворот.       Ренниган четко видел даль. Снег падал мягкий и легкий, не предвещая ни метели, ни бури. До Страны Травы три с половиной дня пути.       Отдаляясь все дальше и дальше, Саске ощущал иррациональную потребность обернуться на Коноху еще хотя бы раз. Посмотреть на ее тусклый свет в ночной темноте. И он остановился, оглядываясь и хмурясь, стараясь не задумываться о том, как гулко и быстро забилось сердце. Ноги словно приросли к земле. И как никогда ясно Саске ощутил, что ему не хочется уходить.       Ему хочется вернуться.