Цветы

Тобирама подозрительно смотрел на букет. Букет исчезать не собирался, нахально возлежа на рабочем столе. И всё бы ничего, но стол находился в секретной лаборатории, защищённой таким количеством ловушек, печатей и техник, что любому параноику оставалось только языком поцокать от восхищения. Находиться здесь без специального пропуска не мог никто, кроме владельца, а пропуск Тобирама никому не выдавал. Потому вопрос «что это такое и как оно оказалось тут» оставался открытым. Букет был довольно нормальным. Исключая, разумеется, странности с его появлением, отправителем и тот факт, что подарен он был Тобираме (а также полное игнорирование составителем всех правил языка цветов). Но в остальном — никаких сюрпризов, ядовитых цветочков, хитроумных комбинаций ароматов, постепенно сводящих жертву с ума, записок кровью и прочих жутких вещей. Даже странно как-то было. Жёлтые тюльпаны, белая ветреница, вербена, энотера. Безответная любовь, искренность, взаимодействие, отчаяние. И две шёлковые ленты — пурпурная и малиновая — цвета февраля. Кто мог прислать ему такой букет? Кто вообще мог отправить цветы Тобираме Сенджу — жёсткому, хладнокровному, циничному шиноби? Тайна. Тобирама вздохнул, признавая поражение: проверки ничего не дали. Ни малейшей зацепки. Полный провал. Единственное, что удалось выяснить — букет был абсолютно безопасным. Кем бы ни был таинственный отправитель, он переиграл Сенджу вчистую. *** Букеты появлялись возле Тобирамы каждые три дня. В лаборатории, в спальне, в кабинете в резиденции Хокаге, на энгаве, в свитках с расчётами, в доспехах, в кладовке с едой… Изысканные алые камелии, простенькие незабудки, величественные розы — хотя бы один цветок в букете всегда означал любовь. Поначалу Тобирама безжалостно выкидывал их, кромсал водяными лезвиями, сжигал райтоном. Потом смирился. Купил красивые вазы, наполнил их подаренными цветами, расставил по дому, привык находить на рассвете третьего дня очередную причудливую композицию… И начал вместо этого искать отправителя в Конохе. Обошёл все цветочные лавки, опросил всех продавцов и садоводов, проверил курьеров — ничего. Пустота. Все в голос утверждали, что никто подобные сочетания цветов не покупал, и вообще, что за дикость — мешать вербену с энотерой, а незабудки с циннией! Варварство! Непростительно! Тогда Сенджу отправил в дозор клонов. Правда, копии, следящие за жителями, тоже ничего не добились: никто из шиноби, куноичи и гражданских и не помышлял совершать таинственные поползновения букетами в сторону Тобирамы. Личность дарителя оставалась загадкой. *** — Тора, помоги мне, пожалуйста! — Хаширама вихрем влетает в кабинет, едва не выбив дверь. — Ани-чан? — Тобирама судорожно стискивает в руках очередной букет, лихорадочно пытаясь понять, успеет ли его спрятать до того, как Хаши заметит. По всему выходило, что нет, не успеет, а потому Тобирама обречённо выдыхает, собирается с духом и медленно поворачивается к старшему брату, — Что случилось? — Т-тобирама? — удивлённый брат — зрелище, конечно, любопытное, но только не тогда, когда удивляется он с тебя и аж до заикания. — Ани-чан? — Тобирама… Эт-то что, цветочки? — удивление в глазах Хаширамы сменяется восторгом, и Тобирама сразу понимает, что нужно было линять, пока брат был в шоке. Ибо сейчас будет нечто. — Ну… Да? — осторожно-осторожно, смещаясь буквально по миллиметру в сторону окна и нервно сжимая букет. — Ва-а… Мой младший братик наконец понравился какой-то девушке! Кто она, Тора? — но разве от воодушевлённого Хаширамы сбежишь: Мадара не смог — чего уж говорить о Тобираме, который, к сожалению, слабее, а потому оказывается пойманным в первые пять секунд, будучи оглушённым эмоциями брата. (Иногда выручавшая его много раз сенсорика оказывается злом едва ли не большим, чем клан Учиха в полном составе). Хаширама умилённо улыбается, трясёт его за плечи, радостно тараторит что-то поздравительное. Хаширама счастлив за непутёвого младшего братишку, что раньше бегал от противоположного пола, как от «Гокакью-но-дзюцу». Тобирама его счастья разделить не в силах: его глушит восторгом старшего, словно рыбу в реке — райтон-техниками, он опасается уничтожить букет (возможно, об этом стоило подумать чуть раньше, но, биджу, в этот раз таинственный даритель превзошёл сам себя — утончённые цветы «Хабенария радиата», алые проблески маков и тёмно-фиолетовые, почти чёрные капли фиалок выглядят восхитительно!)… И ему почему-то не хочется рассказывать брату, что цветы приходят уже не один месяц. Это только его — личное, сокровенное, тайное. — Хаширама, прекрати! — оттолкнуть старшего, отступить подальше, инстинктивно, внезапно пряча букет за спину, — Я не знаю, кто это, может, вообще парень! — Не знаешь? — Да, биджу, не знаю! — Тогда мы вместе узнаем! Помогать тебе — это первая и главная моя обязанность, как старшего брата! — энтузиазм Хаширамы только увеличивается. Про первоначальную цель своего прихода к младшему он уже позабыл. — Не нужно мне помогать! — пожалуй, раньше такой ужас у Тобирамы вызывали только гендзюцу Изуны и предложения о союзе Учиха и Сенджу. Теперь к списку, видимо, добавится ещё и воодушевлённый брат. Потому что при одной мысли о том, что может натворить пылающий энтузиазмом Хаширама, сознание младшего из Сенджу Кьедай начинает позорно меркнуть, намекая, что оно не против побыть немного в блаженной тьме обморока до тех пор, пока угроза целостности психики не исчезнет. — П-почему, отото? Ты мне не веришь? — разумеется, брат мгновенно впадает в депрессию. Как будто могло иначе быть. — Верю, ани-чан, верю, просто так нужно. Чтобы никто не знал, что я кого-то ищу. — терпеливо, медленно, объясняя, как ребёнку, и искренне надеясь, что повезёт. Ибо в противном случае будет очень, очень трудно. — Кстати, скажи, ты за Мадарой никаких странностей не замечал? — Ладно… М-м-м, да вроде нет, ничего нового. Цветами он никогда не увлекался, если ты об этом: аллергия. А что, думаешь, он мог бы?.. — Не знаю. Но я пока что не проверял только тебя и его. Остальные чисты. — Нет, это точно не Мадара — он прям и не очень-то романтичен, да и к цветам не испытывает ничего, кроме неприязни… Хм. А Изуну-куна ты в расчёт не берёшь? — Ты что, саке перепил, ани-чан? Он же слепой. — Тобирама насмешливо фыркает, вспоминая, как долго бились с Шинигами за жизнь Учихи-младшего ирьёнины двух кланов и Хаширама лично. Тот всё-таки выжил — чудом и руками врачей, но вряд ли что-либо мог после этого; впрочем, Тобирама судьбой бывшего врага не интересовался: было много дел поважнее. Брат смотрит неожиданно серьёзно и внимательно, и Тобирама осекается, проглатывая язвительную реплику об ошибочном существовании Учихи и его способностях как шиноби. — Он всё ещё является любимым спарринг-партнёром Мадары, а это что-то да значит, отото, — тяжело роняет Хаширама, — И в деревне о нём говорят с уважением и опаской. Не думаю, что всё так просто, как ты объясняешь. — и тут же задумчиво добавляет: — А ещё Мадара рассказывал, что его брат перенял любовь матери к растениям и имеет собственный сад… Изуна Учиха и цветы — в голове такое сочетание укладывается плохо. Но… Сколько раз уже происходило то, чего, по идее, быть не должно? Может, и любящий растения Изуна в мире существует. Проверить стоит. — Кстати, Мадара недавно приглашал меня в гости на чашечку саке… Сходим вместе, брат? Заодно и проверишь… — хитро щурится Хаширама. «Добровольно к Учиха в лапы? Лучше смерть!» — привычно взрыкивает паранойя. Но сразу же получает по голове свитком от здравого смысла, который рассудительно замечает, что предложенная Хаширамой идея вполне неплоха. Тобирама медленно, через силу кивает. *** Вечерняя прохлада. Полное ало-золотых красок небо — закат. Противная вяжущая горечь с приторной сладостью — саке. Тобирама пить не любит. Но сейчас это необходимо, и он глотает мерзкую жидкость, мысленно морщась. Хашираме и Мадаре горечь алкогольной жижи нипочём: приканчивают уже вторую бутылку. Довольные… Как в них эта гадость вообще помещается только, тьфу. — Мадара, а где Изуна-кун? — брат, как обычно, не юлит, спрашивая прямо в лоб. — Брат дома. А что такое? — Учиха, разумеется, мгновенно настораживается. Кто бы остался спокойным, если о самом близком твоём человеке спрашивает бывший противник? — Да так, ты вроде говорил, что он растения любит… Тора уже давно уговаривает меня привести сад в порядок. Вот, хотел посоветоваться со знающим человеком… Отмазка откровенно левая даже по меркам Хаширамы. Но что поделать — другое объяснение они придумать банально не успели. Потому вся надежда на алкоголь, который должен был притупить подозрительность Учихи. — А, цветы… Ну да, отото любит всякую зелень. Сейчас позову его… — Мадара полупьяно усмехается, щурится на закатное небо, словно надеясь отыскать в догорающем дне брата, — Он скоро придёт. — Эм… Мадара, а ты уверен, что точно его позвал? — осторожно уточняет Хаширама, явно сомневаясь в рассудке друга. «Может, мы его слишком напоили?» — вопрошает его взгляд, направленный к младшему брату. «Возможно. А может, у него просто кукушка поехала…» — мысленно пожимает плечами Тобирама. Вместо Мадары Хашираме отвечает звук шагов и негромкое, недовольное «Опять пьёшь, нии-сан? А отчёты кто делать будет, снова я?». Показавшийся на дорожке к дому Изуна словно возникает из воздуха, будто призрачная тень, родившаяся из последних лучей умирающего солнца. Стандартный клановый балахон, привычный хвост, катана в ножнах, бархатный голос — он почти не изменился, словно застыв во времени. Разве что повязка на глазах намекает, что это не призрак, явившийся прямо из горячки боя войны кланов. — У нас гости, Изуна. — старший Учиха поворачивается к брату и улыбается настолько нежно, что Тобирама на секунду выпадает из реальности. Улыбающийся тепло Учиха Мадара в его мир укладывается ещё меньше, чем любящий растения Учиха Изуна. — Да, я чувствую… Доброго вечера, Хаширама-сан, Тобирама. — Изуна здоровается вроде и вежливо, но в его словах так и читается «зачем явились и брата мне спаиваете, ёкаи вас забери», — Зачем ты меня позвал, аники? — Сенджу Кьедай хотели поговорить с тобой о цветах, братишка. Покажешь им сад? — М-м-м… Не вижу повода отказываться. Пускай. Но если они вздумают рвать или топтать моих питомцев — сожгу. — Эй, мы здесь, вообще-то. — не выдерживает Тобирама. Впрочем, он редко когда мог удержать самообладание в беседе с Изуной… Особенно дольше пяти секунд. Так что сегодняшний разговор можно именовать рекордом — целая минута до срыва! — Я знаю, Сенджу, — фыркает младший Учиха, отворачиваясь, — Если интересен сад, ступайте за мной. — и уходит, не оглядываясь. Хаширама тихо вздыхает, бормочет под нос что-то вроде «это будет сложно» и утягивает шипящего от негодования младшего брата за собой. *** Сад Изуны находится совершенно у другого дома. В первый момент это кажется странным, но потом Тобирама вспоминает, что Мадара страдает аллергией на цветы, и всё становится ясным. Изуна улыбается насмешливо, ожидая их у распахнутой калитки. — От меня далеко не отходить, цветы без разрешения руками не хватать, листья в рот не тянуть. А, да, Мокутону данная территория неподвластна — специально у мастеров печать выбивал, потому можете даже не пытаться спрашивать о чём-то растения, Хаширама-сан. — резко бросает он и проскальзывает в сад. Сенджу ничего не остаётся, кроме как отправиться за ним. За калиткой темно: не увидеть даже собственную ладонь. Тобирама чувствует, как его подхватывают за руку. Голос из темноты предупреждает: — Не атака. Катон: Хоши-но-Кираймеку-Райто-но-дзюцу! — и мир озаряется светом сотен огоньков, кружащихся вокруг них. Рядом стоит насмешливый Учиха, держащий их с братом за руки, и Тобираме кажется, что он совсем не слеп: наоборот, Изуна как бы не более зряч, чем они с Хаширамой вдвоём. Поразмыслить на эту тему ему не дают, медленно, но настойчиво утягивая за собой вглубь сада. В тёплом освещении учишачьей техники сад кажется воплотившимся ненадолго кусочком сказки. Сплетаются причудливо тени, колышутся от лёгкого ветерка ленты на неизвестно зачем установленных шестах, покачиваются, будто танцуя, цветы, душистые ароматы мягко и ненавязчиво усыпляют сознание, вкрадчиво предлагая прилечь на мягкую травку и отдохнуть от дневных забот. Тобирама ловит себя на том, что тянется потрогать куст с красивыми жёлтыми цветами. Куст пахнет сладко-сладко, на мёд похоже. Вкусно… Волшебство. Но его совсем не сказочно бьют по ладони и оттаскивают в сторону. — Тобирама, ты что, сдурел? Чакроаналог рододендрона* очень ядовит! — шипит Учиха, крепко прижимая его к себе, чтобы не полез ещё куда-нибудь, — Хаширама-сан, а вы куда смотрите? Неужели не рассказывали брату, что чакровые версии даже самых безобидных растений могут быть раз в пять опаснее оригинала, а уж рододендроны, которые и так ядовиты! — Прости, Изуна-кун. Здесь так много всего, что голова кругом… — брат выглядит странно виноватым. «Ты чего, Хаши-нии?» — хочется спросить Тобираме, но вместо этого изо рта вырывается только дурацкое «Красиво…» — Биджу с вами. Приглядывайте за ним — я-то зрением сейчас не могу воспользоваться, есть шанс, что среагирую слишком поздно. — Изу-у-уна, а у тебя орхидеи белой цапли есть? — собственный голос кажется тягучим и мягким, как расплавленный воск, а слова — неподатливыми и вязкими. — Есть, Сенджу, — обречённо вздыхает Учиха, — ты хочешь посмотреть на них? — Нет, я уже сегодня видел… А фиалки, цинния, ветреница… — скороговоркой выдаёт Тобирама, чувствуя небывалую лёгкость в голове. На самом деле это так просто — спрашивать. — Изуна-кун, мне надо идти. Не мог бы ты позаботиться о Торе, пожалуйста? Спасибо! — выпаливает Хаширама, решая, что его помощь брату больше не нужна, а младший из Учиха Кьедай Тобираме вреда теперь не причинит, чтобы мир не нарушать, и поспешно сбегает. Что мог — он уже сделал. — Вашу ж мышь, Хаширама-сан… — выдыхает Изуна, ощущая, как удаляется чакра старшего Сенджу, оставляя их с Тобирамой наедине, — И что мне с тобой делать, горе белобрысое? — тоскливо осведомляется он у Тобирамы. Тобирама улыбается, чувствуя себя абсолютно невменяемым и потому счастливым. Необычное состояние… Но оно определённо ему нравится, да-а. — Подарить букетик и признаться? — В смысле? — Учиха, уже начавший вести его к выходу из сада, замирает с недоумённым видом, тянется потрогать лоб, — У тебя что, лихорадка? Или саке перепил? Или всё-таки дурмана нанюхался? — М, нет у меня ничего… — так легко поймать чужую ладонь, перехватить её, сжимая в своей, — У тебя на шестах ленты. Такие же ленты, как на тех букетах… Таких больше нигде во всей Конохе нет, только здесь, в этом саду. И растения у тебя странно высажены, не по правилам, но тем же стилем, что в подаренных мне букетах. А цветы ты не продаёшь. Значит, тот даритель — ты и есть! Пазл собрался неожиданно странно и легко. Тобирама сам не понял, как оторванные кусочки собрались в единый витраж. И уж тем более, попроси кто его объяснить, как он до этого дошёл, не ответил бы. Оно само так получилось. — Сенджу, ты несёшь чушь. — у Изуны уверенный голос — слишком уверенный, и Тобирама не верит ему. Так говорят, не желая признавать правду, пытаясь убедить не собеседника, но себя самого. — Ты был уверен, что я не найду тебя, верно? Потому что я изначально не принимал тебя в расчёт из-за слепоты… Если бы не брат — так и ходил бы кругами. — Да, это был я. Хотелось пошутить, поиграть… Доволен? — Учиха резко расслабляется. Ухмыляется неприятно, словно и в самом деле гадость сделать хотел… Но тоже — слишком. Слишком явно, слишком быстро. А в памяти свежи яркие, безумно открытые букеты. И тихое, отчаянное «я люблю тебя», «поверь мне», нитью проходящее через все цветы. — Я тебе не верю. — притянуть ближе, обнимая, и порадоваться, что разум всё ещё приглушён цветочным дурманом. В нормальном состоянии он не смог бы даже начать этот разговор. Но сейчас — сейчас пьянящий аромат цветов позволяет говорить дальше, не боясь и думая о плохом. — Ты был предельно честным. В мягком свете плывущих по воздуху огней Учиха похож на сказочного принца, проклятого они и вынужденного стать призраком-хранителем чудесного сада. Белая, почти сияющая кожа, волосы, собранные в хвост — из ночных теней, изящная фигура, аристократические черты лица, тонкие запястья и пальцы, обманчивая хрупкость… Напряжённая стойка, меч у пояса, горячее дыхание и уродливая полоса белой ткани на глазах — принц иллюзий, принц они, один из тёмных миражей, легко обманывающий редких посетителей сада своей показной беззащитностью. Изуна красив. Красив и смертельно опасен, как один из своих ядовитых цветов. «Олеандр, — думает Тобирама, — Ты был бы олеандром, Изуна: одно приближение к тебе убивает». Он поднимает руку и осторожно ведёт ей до повязки, почти слыша, как заполошно бьётся сердце замершего Учихи. Одно короткое движение — и белое полотно остаётся в ладони, позволяя заглянуть в пустые глазницы. — Честность для мастера гендзюцу — лишь ещё один кунай, — криво улыбается Изуна, — Не смотри на меня, Сенджу, и не нужно… — Тобирама. — резко обрывает Сенджу, — Зови по имени. Как тогда. Как раньше. Мы всё-таки враги, Изуна. А значит, ближе нас только братья. И ты по-своему мне дорог. — Это говоришь не ты, а дурман. — Считай как хочешь. Но приходи завтра на пятый полигон, хорошо? — Это ещё зачем? — Изуна так забавно хмурится. Почему он раньше этого не замечал, интересно… А, да — они избегали друг друга, а до этого встречались лишь в боях, где не до наблюдений за мимикой. — Без тебя скучно. Потренироваться нормально можно только с братом или Мадарой, а они обычно заняты. — обезоруживающая тёплая улыбка. Занятно. Он и не думал, что способен нормально улыбаться вообще… И всё равно, что Изуна её не увидит. Он сможет почувствовать — в этом Тобирама уверен, как в своём имени. — Ладно. Если тебе это так нужно… — Учиха коротко кивает, демонстрируя, что принял к сведению, хотя и не совсем понял, зачем на самом деле Тобираме это нужно. Озадаченный Учиха-младший — милое зрелище. Дурман в голове Тобирамы тихо смеётся, и у него голос Изуны: бархатный, чуть хрипловатый, мурлычущий. «Не бойся себя, Сенджу, — урчит он вкрадчиво, — Доверься в кои-то веки не разуму». И Тобирама подчиняется, тянется ближе, едва-едва касаясь губ Изуны поцелуем. Жар, горечь фиалок, талый лёд и сладкий хмель рододендрона. Непривычно. Но трудно оторваться. — Знаешь, я всё время боялся, что вот-вот в букете окажется ликорис, — торопливо шепчет Сенджу, удерживая Учиху крепче (впрочем, без надобности — тот бежать не думал), — Я не хотел терять неизвестного мне человека, что говорил о своей любви ко мне. Эгоистично, да. Но я альтруистом не был никогда. Потому скажу честно: я не хочу терять тебя, Изуна. Несмотря на то, что мы так давно знакомы, я всё ещё очень мало знаю о тебе. Я не могу сказать, что люблю тебя. Но ненависть, говорят, оборотная сторона любви, а ненавидеть тебя мне было в радость. Неизменные константы жизни — брат и враг… Я ненавидел, а значит, смогу полюбить, сменить полюс чувств. И я хотел бы полюбить. Ты позволишь..? Изуна наконец обнимает Тобираму в ответ. Улыбается осторожно, почти с опаской, что всё происходящее — шутка. — Я ждал давно: мой, как ты выразился, полюс чувств сменился сам и случайно, а обратно перевести его я не смог. Букеты оставлял больше от безнадёжности — так, как успокоение своей совести, глупое «пытался». Неужели ты думаешь, что я смогу отказаться теперь? — Ну, кто знает вашу учишачью гордость… — И то верно, хах. Но нет — полное и безоговорочное согласие, Тобирама. — Изуна говорит серьёзно, хотя на губах всё ещё искрится чистая, счастливая улыбка, — А теперь идём отсюда, пока цветы не превратили остатки твоего разума в свою подкормку. — Они что, и так могут? — Тобирама послушно следует за мгновенно вывернувшимся из объятий Изуной к выходу, изумляясь на ходу. «Интересно, а если поставить Мокутон брата против цветочков Изуны, кто победит», мелькает и сразу же исчезает мысль. Сваливать выбрыки собственного сознания на дурман становится всё труднее. — Конечно. Я же иллюзионист и менталист… И мои лапочки пошли этим в меня. Ну, часть их, точнее. — Учиха не оборачивается, но в голосе его отчётливо слышится смех. — Я боюсь представить, что мог бы вырастить Мадара… — задумчиво сообщает Сенджу. — Поверь, я тоже одной мысли об этом боюсь. А, и кстати, даже не надейся избавиться от букетов. Приносил, приношу и буду приносить. Но теперь ещё в комплекте с едой и собой, да. — Я тогда тебе саженцы дарить буду! — угрожает Тобирама, чувствуя, как внутри, где-то в груди, сворачивается клубочком тёплое солнышко, — И глаза найду, да. Может, с шаринганом. А может, какое другое додзюцу отыщу, получше… — Как скажешь, милый! — весело отзывается Изуна, заставляя Тобираму этим обращением покраснеть и порадоваться, что Учиха пока что ничего не видит. Калитка сада, захлопывающаяся за ними, словно закрывает врата в иной мир. Только вот всё произошедшее — взаправду. И это хорошо. Да, будет трудно… Но когда в мире что было легко? Тобирама знает одно: он никогда не пожалеет о том разговоре с Изуной, как бы сильно они иногда ни ругались.