Равнодушие - не преимущество

— Можешь и не пытаться. Ничего не выйдет, даже если ты пораскинешь мозгами. Отмахнувшись от язвительной реплики, Шерлок хмурится и продолжает крутить двенадцать цилиндров в кодовом замке — в какой-то момент ему кажется, что ещё немного — и вожделенная дверь, ведущая в единственное запертое помещение в его Чертогах откроется, и нужно только догадаться, что же именно зашифровано там — дата рождения? Метрика? Телефон? Пропорции? — Я смогу. Или ты не хочешь? — После Тауэра, Пентонвиля и банка Англии ты действительно считаешь, что если я чего-то хочу, то не делаю этого? — ядовито шипит Джеймс и словно в подтверждение своих слов пинает лишь чуть-чуть искорёженную снаружи и деформированную изнутри дверь. — Тогда замолчи и не мешай мне. — Ой, да лучше убей себя уже наконец, куда меньше сил потратишь. Триллион вариантов… Устало откинувшись назад, Холмс вытягивает задубевшие от долгого сидения на корточках ноги и, опёршись на руки, шумно фыркает — в миг между выдохом, закрытием глаз и следующим вдохом он на секунду отрывается от реальности и его наполняет страх, когда перед глазами промелькивает чуть смазанная картинка скал и фигуры, недоумённо склонившейся над морем, разбивающемся об её ноги, как о волнорезы, а в ушах звучит непринуждённая, но отчего-то тревожная болтовня на кимрском языке — мрачно снова и снова перебирая в голове упорно не поддающуюся комбинацию. С той же Рейчел или Бонд-Эйр было куда проще: этот Форт-Нокс рушился легче карточного домика, стоило лишь подключить логику, но здесь… — Да нет никакого ключа, дуралей! — словно прочитав мысли детектива, прокричал Мориарти и злобно стукнул по непокорному металлу. — Эти цифры ничего не значат! Вообще ничего! — Мистер Холмс, вы должны помочь мне… Не пойми откуда взявшийся голос вырывает Шерлока из полудрёмы — он даже не заметил, что заснул, и пробуждение выбивает его из колеи, создавая впечатление, будто бы он подобно Уотсону потерял очередной вторник, и заставляя судорожно прокручивать в голове события последних дней, чтобы проверить, что было сном, а что — явью. С трудом обуздав забурливший в голове ураган, Холмс неистово трёт лицо вспотевшими ладонями, сбрасывая тревожный морок — отчего-то в руках появилось нестерпимое желание ощутить колкость сухих травинок, зажатых в кулак — и, отряхнувшись, вставляет в уши фонендоскоп и прикладывает его головку к двери, старательно прислушиваясь к тихому пощёлкиванию, возникающему, когда одно из парных чисел замка находит своё место, и сменяющемуся заглушкой, если вторая цифра оказывается неверной — в этот момент почему-то вспоминается, как он судорожно искал доказательство, что висящая перед всеми картина является подделкой, и ответ «Супернова ВанБюрена была обнаружена в 1858, а полотно Вермеера датируется 1640» пришёл извне — это только перед публикой сыщик делал вид, что вспомнил о лекции в планетариуме — слишком своевременно, жутко, но в то же время восхищающе-упоительно. Вот бы и сейчас услышать… —  Мистер Холмс, вы должны помочь мне… — Какая скука, — лениво тянет Мориарти, и Шерлок, сбившись с подсчёта — 29 — верно, 43 — верно — шипит тихо и злобно: — Да заткнись ты! — …Мистер Холмс, вы должны помочь мне… Смешанная с назойливой требовательностью плаксивая мольба снова врезается в уши, от чего детектива снова начинает разрывать на части — то ли отправиться на поиски просящего, то ли не отвлекаться от своих жалких попыток стать медвежатником; осознав, что дурацкая трубка против неприступной преграды — что мёртвому припарки и вспомнив о комнатке с инструментами посерьёзней в комнатке в южном крыле — да и голос звучал примерно оттуда по странному совпадению — что мы говорим о совпадениях? Что вселенная редко бывает ленива — Шерлок любовно, словно прощаясь — чуждое, несвойственное ему чувство сожаления и горечи возвращения и прощания пугающе бередит душу каруселью недовоспоминаний, разрозненных мыслей и предвещений чего-то дурного — прикладывает пальцы сначала к губам, а потом — к двери, поднимается на ноги и покидает осточертевший тупик. Тычась в каждую дверь, оказывающуюся закрытой, словно в кошмарном сне или одной из тех компьютерных страшилок, в которые любил играть Джон, и спотыкаясь о не пойми откуда взявшийся мусор, будто кто-то нарочно опрокинул многочисленные стеллажи с нерассортированными огрызками фактов, детектив мечется по своим Чертогам, всё больше чувствуя себя попавшим в сестричкину ловушку, состоящей из воспринимаемых на интуитивном уровне коридоров и запертых — «медок, в мире закрытых дверей хранитель ключа — король» — портунов, пока в очередной раз не возвращается к точке своего отправления, словно Алиса, что шла к холму, но удалялась от него. — Да что за… — Мистер Холмс, вы должны помочь мне… — чьё-то дыхание — на ум приходит давно забытая или никогда не услышанная и, как следствие, размытая фраза о желании знать правду и/или впустить в лёгкие не 02, а Н2О — врывается прямо в ухо, и горячее дуновение, напоминающее сыплющего в лицо песок Оле Лукойе — nun liebe Kinder gibt fein acht — принуждает закрыть глаза. Когда же Шерлок открывает их, то видит беспорядочно сваленные инструменты — от гвоздодёра до отбойного молотка и, ничтоже сумняшеся, вновь приступает к штурму. Приборы ломаются один за одним — это воспринимается как само собой разумеющееся — не оставляя на поверхности даже незначительных повреждений, хоть взрывчатку бери — как здесь могла оказаться бракованная петарда?  — и Холмс, в сердцах пнув бесполезную циркулярную пилу, разворачивается на каблуках в твёрдой уверенности уйти в реальность прямо здесь и сейчас, но замирает как вкопанный: груда барахла, которого не было еще пять минут назад — да и откуда ему взяться, если всё было кое-как, но распихано по кладовкам — стоит перед ним неприступной стеной, сподвигая прогрызать себе путь наружу, словно попавшему в завал спелеологу, но сколько бы детектив ни пытался выбраться, хлам то и дело грохался обратно, не давая высвободиться, от чего в голове проносится мысль-фантазия: — Мистер Холмс, вы должны помочь мне Майкрофт, ты можешь приехать? — А давай я приберусь? — неожиданно отвечает голос, так похожий на его собственный, и Шерлок, надеясь и ненадеясь одновременно, уходит с пятна, мысленно пуская в свою голову Мэри Дарлинг; смутная, зыбкая и практически бесплотная фигурка начинает бродить по восточному крылу, шурша пакетами и предметами, пока не подходит к сыщику почти вплотную, и уже протягивает руку к замку, когда Мориарти начинает вопить что-то настолько истошно, что Холмса выбрасывает из собственного дворца памяти. … 2 января 2010 года. В его руке — распечатанная давным-давно фотография. Сейчас он уберёт карточку на место, вытащит из контейнера туфли для чечётки и, услышав «Не знал, что ты танцуешь», вздрогнет и удивлённо поднимет лицо — before you know I’ll be awake… Голова гудит, словно после мальчишника Уотсона, а перед глазами мельтешат непонятные обрывки фраз и образов пропахшей болезнью то ли больницы, то ли комнаты, а у проклятой двери валяются никчёмные обломки инструментов. Сев по-турецки и поставив локти на колени, Холмс складывает руки в излюбленном жесте и молча смотрит на покрытый чем-то липким замок — этого не было три секунды назад — погружаясь в мысли о том, как же, чёрт возьми, попасть внутрь и увидеть наконец того, к кому он рвётся так долго и безуспешно. …— Мистер Холмс, вы должны помочь мне, — заплаканная, выглядящая лет на двадцать старше, чем на самом деле  женщина сидит и смотрит на него с мольбой о помощи. Какая беда у неё произошла понять проще, чем найти нос на собственном лице: ребёнок, либо тяжело болен, либо уже умер. Ребёнок любимый и, по ходу, единственный, вот только что она хочет от Шерлока — неизвестно. «Лазарь! Иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком». Тихий голос, бесплотный и неоднозначный, в который раз заставляет детектива обернуться и даже не краем глаза, а шестым чувством заметить скрывавшуюся за поворотом вникуда тень, не оставляя иного выбора кроме как вскочить с до хруста затёкших ног и броситься следом, как в тот раз, когда Мэри пустила ему пулю в лоб, и под руководством брата Шерлок искал то, что должно его успокоить и не дать войти в состояние шока, вот только если Редберд бежал навстречу, то абрис был издевательски неуловимым, и сколько бы Холмс ни мчался в погоню за пущенным в самое сокровенное призраком, петляя в бесконечных коридорах, которых не узнавал — звоночек тревожный, как ни крути — он то и дело путался в сменяющих друг друга однообразных поворотах, зацикливающихся на самих себе и становящимися рекурсивными — ни единого изменения ни в развешенных картинах — через три секунды он вытащит из коробки карту звёздного неба в самодельной рамке, раньше она висела на втором этаже — ни в трещинах штукатурки, ни в освещении — пока сыщик, запыхавшись до колик в боку, не оказывается там же, откуда и бежал, хоть и бежал он в совершенно обратном направлении, вот только в этот раз дверь девственно чиста, как решение проблемы с «панорамой Делфта» во время Большой игры мимолетным вмешательством извне спасает безымянную девочку на том конце провода, открывается сама собой: цилиндры с мягким щёлканьем встают на место, и за всем этим чувствуется робкая, смущённая и наивная улыбка. Смятение и страх от этой неожиданной помощи слишком быстро сходят на нет, когда звучит такой знакомый шорох дерева по ворсу истёртого ковра, перед глазами возникает та самая прихожая, и ноги уже сами собой несут его к лестнице, чтобы поскорее наступить на ту ступеньку и услышать финальный аккорд, уверяющий, что Шерлок наконец-то дома. Металл дверной ручки, ведущей в гостиную, где его уже ждут, скользит под вспотевшей ладонью, и Холмс, нервно сглотнув и отерев руку о пальто, прикрывает глаза и выдыхает — мгновение, растянувшееся на часы, как тот выстрел на крыше, вмещает в себя слишком много, чтобы уловить всё и сразу: пошатнувшийся абрис, падающий с лестницы, скрежет заржавевшей петли, чувство вины, смазанная картинка чего-то грязновато-белого перед глазами и лишней детали и теплое дыхание прямо в ухо, заставившее всколыхнуться непослушную кудрявую прядь: — Мистерхолмсвыдолжныпомочьмне. — Соскучился по мне? — Боже, это правда ты? — Еще чуть-чуть — и ты бы начал сомневаться, а существую ли я вообще, да? — лукавая усмешка изрезает лицо, по которому он так истосковался, и увиденное во сне давнее приглашение сделать хотя бы один шаг — словно того раза было недостаточно — бросает вперёд, заставив забыть обо всём, и Шерлок становится сплошь кожей и взбудораженной страстью, но едва они начинают целоваться — жарко, неистово, до крови, не смотря на то, что в былые времена они даже трогали друг друга — крохотную комнатёнку затрясло, словно произошло землетрясение, или упал метеорит, или упало само небо, и если Джеймс лишь в который раз исказил лицо в издевательской гримасе, то детектив сразу понимает: произошло что-то неладное, неправильное и тревожное, но даже этого грохота было недостаточно, чтобы оторваться от любовника, по которому он так истосковался, и прекратить сплетаться всё плотнее — руками, ногами, липким потом, обрывками ткани и судорожными вдохами в унисон. — Мистер Холмс, вы должны помочь мне. Несколько рывков — и в лоне разливается тёплая сперма, все члены сводит судорожной истомой, а тело сминается под тяжестью повалившегося на него Джеймса и, пока они переводят дыхание, а сердцебиение только начинает восстанавливать привычный ритм, откуда-то извне раздаётся то ли стон, то ли всхлип. — Подожди, — детектив отстраняется — его кожа как-то нехотя отделяется от кожи Мориарти, склеившись потом — и приподнимается, щурясь в полумраке гостиной. — мне показалось, что… — Это я, — дорожка лёгких поцелуев от виска до щеки и ласковая улыбка, отсвеченная в обычно полубезумных карих глазах, не то чтобы успокаивает, но берет своей искренностью, — ты не ответил на мой вопрос, но поверь, я так уж точно по тебе соскучился. — Я… — Красивый, — накрыв обоих белой простынёй — сквозь трещины заляпанного окна дует ветер — и откуда здесь ветер? — перебивает Джеймс и вновь припадает к Холмсу, не пропуская ни одного сантиметра кожи, — красивый, красивый, красивый… Скажи, что любишь меня, скажи, что я нужен тебе… От этих казалось бы глупых, совершенно не мужских и полностью клишированных слов и действий к глазам подкатывают слёзы, а тело покрывается мурашками в истоме, и Шерлок запрокидывает голову, подставляя шею и задыхаясь: — Люблю, люблю, люблю… Никогда больше не оставляй меня… Никогда больше не умирай от меня… Робкий и неожиданный стук сбивает Холмса с нужной волны своей чуждостью и неуместностью, от чего горяче-слезиво-напряженное возбуждение, смешавшееся с тоской и радостью встречи пропадает, будто его и не было совсем, вызывая чувство вины и стыда. — Прости, я… — Тихо, — палец прикасается к его губам, а грудь щекочут густые, но мягкие волоски на теле Джеймса, когда он спускается ниже, — всё в порядке, я сделаю это за тебя. — В тихом ожидании я замер на месте… — Ты слышал? — поняв, что этого Джеймс ну никак не мог произнести, так как его рот был занят, Шерлок, взяв его лицо в руки, отодвигает Мориарти от своего паха и заставляет его посмотреть на себя. — Да, — скривив обиженно-усталое лицо, вздыхает Мориарти, нехотя приподнявшись на локте, — тут такое бывает. Хранит память и всё такое. Я много разговаривал вслух. С тобой. Медок… Я так скучал. — Я искал твоё имя… — Джим, — хоть заплаканная фраза и звучит очень тихо, но детектив различает, что ему соврали: голос принадлежит совершенно точно не Джеймсу, он скорее похож на тот, что навязчивым реверсом молит о помощи в последнее время, да и к чему Мориарти искать его имя? Он знал о Шерлоке задолго до того, как Холмс узнал о нём, — как ты умудряешься скрывать что-то, будучи в моей голове? — Потом, — он нетерпеливо ерзает, раздвигая коленом ноги сыщика, грубым движением спуская его с небес и возвращая еще не израсходованную похоть, — всё потом. Тщательно слизав с Шерлока кровь, испарину и семя, он вновь набрасывается на любовника с неестественной жадностью, от чего комнату заполняет чмоканье, сопение, возня и похотливое урчание, но даже они не перекрывают посторонние звуки, отвлекающие Холмса от ласк и заставляющие хитро извернуться, чтобы найти их источник — взгляд плавно скользит по комнате, пока не запинается о зеркало — в старомодном интерьере клетушки на Бейкер-стрит их отражение сквозь обрывки толчков смутного наслаждения казалось похожим на вмещенных в полотна прерафаэлитов чудищ Бексински, путая и окончательно выбивая из колеи, когда за их спинами, прямо под черепом бизона на долю секунды появляется мельтешащее нечто. — И потом ты явился ко мне во сне. Или это я приснился тебе? Пласкивый голос, слишком чёткий, чтобы списать всё на галлюцинации и участившийся и ставший назойливей стук — удар — единица, пропуск — ноль — заставляет сердце заколотиться отнюдь не от взбудораженной истомы, а руки — сомкнуть пальцы на спине Мориарти и податься вперёд, чтобы приподняться и заглянуть через его плечо, туда, где ему почудилось увиденное в зеркале движение: в самом деле, в его Чертогах разума попросту не могло быть ни одного остаточного образа, которого он бы не знал или контролировал или который мог бы вызывать страх даже на интуитивном уровне или представлять угрозу. — Смотри на меня, — Мориарти словно гипнотизирует его жёстким взглядом, заставляя подчиниться и закрепляя роль главного сильным укусом в основание шеи, от чего биение усиливается и сопровождается душераздирающим всхлипом. — Хоть ты и не прикасался ко мне, твоя рука была достаточно близко… — Я сказал, смотри только на меня. — Да в чём дело? — Ты ведь не уймёшься, да? Вечно тебе надо, чтобы всё было по-умному, — мрачно и обиженно, словно ребенок, у которого отобрали мороженое, Мориарти с тяжелым вздохом поднимается на ноги и, взяв Шерлока за руку, ведёт его к охотничьему трофею — удивительно, насколько длинной оказывается прикованная к его шее цепь — из наушников которого и раздавались призрачные послания: — Чтобы почувствовать, какой ты холодный…<i/> — Убедился? — Вроде да, — задумчиво произносит Шерлок, внимательно разглядывая некогда гладкие фисташковые обои, а теперь изгаженные чем-то липким, как и ручка двери, которую он так долго тщился открыть — нет, всё же с этой стеной явно что-то не так — но Мориарти, взяв его ладонь в свою, резким движением тянет провод наушников, выдергивая их из сети… … <i>— Такой холодный, что и я начал дрож…. …и разбивая беспощадным ударом ноги, после чего отволакивает Шерлока к дивану, где грубо валит на кожаную обивку и впивается жадными глазами — слишком ледяными, чтобы в них утонуть — тут можно только вмёрзнуть в воды Коцита, как бичуемый Люцифером Иуда, и Холмс, испугавшись напора, ёрзает и пытается отстраниться, но колено и локоть Мориарти прижимают его к земле, в то время как язык облизывает его шею словно грязную тарелку с остатками редкого лакомства, заставляя чувствовать себя грязным. — Джеймс, остановись. Мне нужно… Мне нужен ба… Я не могу, не могу… — Джеймс Мориарти! Я сказал — остановись! — Я ждал, когда это пройдёт… — Оно не прекратилось. Зачем ты лжёшь мне? — Шерлок упирается ладонями в грудь кукловода, отпихивая его от себя. — Не делая ни шага в сторону… — Подожди, — природное и нестерпимое любопытство и странное, чуждое жажды помочь и успокоить так и подмывает покинуть душную проекцию своей квартиры, чтобы посмотреть, что за неведомый гость нарушает столь привычную тишину ментальной крепости, но Джеймс, словно щупальцами или рукавами смирительной рубашки удерживает его, снова и снова впиваясь в лицо поцелуями — жадными и жёсткими, и влажное причмокивание губ и бьющейся друг о друга плоти заглушает неожиданно осатанелый стук в дверь вкупе с бешено завертевшейся ручкой с той стороны, где двери не было и быть не могло. — Я просто выйду и проверю. — Всё в порядке. Не обращай внимания, — цепкие и шершаво-острые пальцы впиваются в его щёки злой пародией на нежное прикосновение и попытку успокоить, — я часто его слышу в последнее время. Зачем он врал, чтобы спустя всего несколько часов сказать правду, да и то не всю? Простите, мальчики, я тако-о-ой непостоянный. — Его? — сердце на миг пропускает пару ударов, как всегда бывает, когда дурное предчувствие возобладает над логикой и разумом, заставляя спасовать перед чем-то неизведанным и неестественным, и Джеймс, неожиданно ласково приложив перст к губам Шерлока, произносит: — Он ждёт, когда ему помогут вернуться. — Мистер Холмс, вы должны помочь мне. — В смысле? — Он не может ходить в одиночку из-за болезни. Вот почему он всё время плачет — ему не хочется быть мёртвым. — …С твоей рукой в моей… — Что ты несёшь? О ком ты? — Да какая разница? — угрожающе нависнув над Холмсом, Мориарти пожирает его взглядом — жадно, без капли сочувствия, как изголодавшийся хищник, готовый смаковать каждый шмат плоти своей жертвы, — ты любишь меня. Я нужен тебе. Не он. Не они. Я. Остервенело ворвавшийся член и бисеринки пота на грязном от долгого одиночного заточения лбу, по идее, должны вызывать возбуждение — чего греха таить, Шерлоку нравился жесткий секс — но за утверждением он слышит вопрос, на который и отвечает: — Нет, не люблю. Нет, не нужен. Вошедший в ритм Мориарти застывает, как громом поражённый, и столь любимое лицо в один миг становится омерзительно-удивлённым, словно у капризного зарвавшегося малолетнего драчуна, которому впервые причинили боль. — Ах вот значит что? — снова вернувшись к своему занятию, Джеймс из ниоткуда достаёт револьвер и прикладывает к виску, зная, что его самоубийство — тот самый триггер, которым можно манипулировать Холмсом, — а если так? Не в силах перенести подобное ещё раз, Шерлок покорно позволяет любовнику делать то, что он хочет, и заставляет себя не прислушиваться к жалобному стону извне — правда, безуспешно. — Я должен посмотреть, что там происходит, Джеймс, — откинувшись на спину после очередного оргазма, не принёсшего ни толики удовлетворения — лишь болезненные спазмы внутри, там, где член Мориарти всухую полировал его прямую кишку и пульсацию в ране, — стонет Шерлок. — Пожалуйста… Я просто посмотрю. — Ты хочешь бросить меня. — Так или иначе, мне больше не нравится этим заниматься. Я не получаю удовольствия. — Я заслужил немного мёда. — Отпусти, — дёргается Шерлок, и от его резкого движения Мориарти-таки отрывается от его кожи, оставляя мелкие зацепки, напоминающие язвы, а за стеной раздаётся короткое, кроткое и нестерпимо беззащитное «ах», печальным одиноким эхом вызывая смесь страха и стыда. — Я ненадолго. — Хорошо, — облизнув раны — в стену начинают ломиться так отчаянно, что окна начинают дрожать — Джеймс вновь обхватывает свой член и начинает водить ладонью вверх-вниз, заставляя себя возбудиться, будто методичное долбление — единственное, что даёт ему почувствовать себя более-менее нестоящим или держать Холмса рядом с собой, теперь, когда он полностью в его власти, — только ещё раз. — Я не хочу. — Зато я хочу, — пальцы — ледяные, слишком твёрдые — такие твёрдые могут быть только у окоченевшего трупа — проникают внутрь, царапая отросшими ногтями нежную слизистую, — давай. Ради меня, — однажды сказанная фраза там, на крыше госпиталя, раз за разом вдалбливается в мозг в унисон надоевшим фрикциям, заставляя быть покорным и ждать, когда ему надоест… если надоест. — Это быстро. — Быстрее, чем? — вопрос так и остаётся недосказанным вербально — дуло револьвера, поднесённое к аккуратно остриженному виску, говорит само за себя, и детективу не остаётся ничего, кроме капитуляции и очередного сношения в добровольно-принудительном порядке под ритмичный стук, пока его не сменяет шорох, как если бы кто-то сполз вниз, выбившись их сил или опустив руки, и начал плакать навзрыд, заставляя сердце болезненно сжаться и от страха, и от жалости. — И я ждал, когда же это пройдёт… — Пожалуйста, дай я… Ухоженные брови сдвигаются друг к другу, формируя сердитую морщину, губы сжимаются в суровую нить, а чуть дрожащая рука приставляет дуло пистолета аккурат в центр лба детектива. — Всё, что ты можешь, это дать мне, — тихо шипит Джеймс, продолжая двигаться и сопровождая каждый толчок нарастающим голосом, доходя до истеричного крика, — ты так долго рвался сюда, чтобы сбежать? Да? ДА?! — И сквозь заволакивающий сознание туман… Ладонь теряется в сжатом воздухе, и он промахивается мимо друга, мимо пространства, всё мимо, мимо… — Эй, осторожнее! — содрогнувшись — тот, кто скрывается за дверью, сменяет стон жалобным всхлипом, полным боли и опустевшего отчаяния — Шерлок мотает головой, уворачиваясь от оружия, — если ты выстрелишь, то я больше не смогу играть с тобой. — Не отводя руку, чтобы чувствовать твою ладонь, я замер; и я ждал, я звал… — Зато я смогу, — хищная улыбка, сопровождённая ещё одним горьким вздохом, заставляет кровь застыть в жилах, а тело конвульсивно сжаться, изгоняя из себя то, чего в нем быть не должно; лицо Джеймса вытягивается в обиде и неожиданности, и Шерлоку хватает этого кратковременного замешательства, чтобы выскользнуть из цепкой хватки и в чём мать родила броситься к двери, из-за которой и раздавались эти звуки — единственному месту, докуда Мориарти не мог достать из-за цепи. Казалось бы, не мог достать. Поселившийся в голове ужас сжимает весь мир до размера крошечного — не больше булавочной головки — дверного глазка, появившегося под черепом. — Там не на что смотреть. — Думаешь? — поднявшись на цыпочки и приложив ладони к восковым обоям, Шерлок закрывает один глаз и припадает к отверстию, стараясь рассмотреть как можно больше до того, как хищная тварь, что стоит за его спиной, утащит обратно в логово жестокой и беспощадной похоти, но едва сдерживает стон разочарования: там, с той стороны, что-то мельтешит, словно обдуваемая порывами ветра простыня, повешенная сушиться на улице… Начало сентября. — Знаю, — рукава-щупальца Джеймса постепенно подбираются к детективу, готовые схватить обнажённое тело и натянуться, как аркан, — вернись сам, пока я не сделал это за тебя. Под аккомпанемент задыхающихся полувсхлипов-полустонов Шерлок видит хаотичное мельтешение чего-то похожего на зернистое изображение — фотография, на которой молодой человек с младенцем на руках: лицо мужчины такое же, как и у Холмса, но он отродясь не держал детей, даже близко к ним не подходил, падает из рук; ещё секунда — и она упадёт на пол гаража, взметнув облачко пыли, и зрачки ртутно-зелёных глаз сузятся от удивления — или ускоренный рост раковых клеток. — Ты можешь увидеть… Комната на втором этаже деревянного дома чуть меньше, чем спальня или гостиная Шерлока, но места там куда больше — то ли очередная оптическая иллюзия, то ли вещи в ней не разбросаны как попало, а расставлены удобно и функционально, словно возможности жившего в ней человека были ограничены: стол, стул, кресло, комод с остановившимися на 23:59 электронными часами, шкаф да небольшая шторка, как в больнице, отделяющая кровать с тумбочкой под пологой крышей — вот и всё нехитрое убранство явно нежилого помещения; в какой-то момент ему чудится, что и окон с дверьми нет, но всё это кажется на удивление уместным и органичным. — Убедился? — Нет, — задумчиво произносит Шерлок, гадая, как помещение вообще могло здесь оказаться без его ведома. — Хватит. Ты всё ещё должен мне, — склизкое прикосновение к икрам, поднимающееся до бёдер и поясницы заставляет содрогнуться и вжаться в глазок в последжней отчаянной попытке увидеть того, кто звал и плакал. — Дай мне отдохнуть хотя бы немного. Жжётся. — Я же обещал тебя сжечь, — Мориарти испускает угрожающий рык и кривит лицо, когда снаружи снова начинают долбиться, а Холмс, вместо того чтобы отвечать на жадные поцелуи-укусы и прикосновения-удары, ищет глазами чёртову ручку — должен же быть хоть какой-то портал между его гостиной и комнатой непрошенного, но отчего-то близкого и родного чужака, запечатанного снаружи в противовес заключённому внутри Пауку. — И тогда ты позвал меня сам. — ДЖЕЙМС! С нездоровым остервенением профессор делает последний рывок и таки опутывает Холмса, оплетая и увлекая к себе, и последнее, что Шерлоку удаётся увидеть — даже не столько увидеть, сколько почувствовать — странная мешанина прогнозов, следов от уколов и перевязок, словно красной нитью — только красной ленточки и не хватает, чтобы связать всё это, да? — прошивающих оставшуюся жизнь, дурных снов, падений, криков, а вот кто-то вбегает в тёмную пелену, голыми руками ломая ампулы и зубами срывая алюминиевую защиту на флаконе лекарства, и то самое, скрытое от глаз: занавеска висела не просто так. Руки — сухие и шершавые, все в мелких царапинках, избороздивших покрасневшую истончённую кожу — выкручивают застиранное постельное бельё, а тело бьёт такая крупнаядрожь, что кровать ходит ходуном, и амплитуда передаётся даже прикроватному столику с лекарствами, падающими на пол с жалобным звоном. Искажённое гримасой боли лицо покрыто испариной, спина выгибается дугой, словно любое движение, равно как и полный покой, не несёт ничего, кроме бьющих на износ болей. Поймав взгляд свидетеля своих мучений, несчастный фокусирует на нём глаза — такие же, как у Шерлока, только горящие агонией, а не любопытством — и глухо стонет, пытаясь справиться с приступом: — Пожалуйста, пусть это произойдёт. Хотя нет. Не стонет. Только думает о том, чтобы застонать под аккомпанемент лязга пистолета, когда заправляющий барабан пулями Мориарти остервенело вбивается в податливую плоть, заглушая очередное «ох» того, кто слепо шарился там, меж тёмных и однообразных стен, но всё же смог открыть эту трижды проклятую дверь, и вместе со своим членом впихивая в тело обрывки смутного наслаждения, способного лишь на долю секунды расслабить до воя напряженные нервы и вены, тут же натягивающиеся вновь, когда с койки раздаётся становящаяся всё менее отчётливой, словно теряющее сигнал радио или портящаяся плёнка, просьба: — …ер… мс… олж… пом…не… Прикрыв глаза, Шерлок прислушивается не к влажному чмоканью губ тщетно старающегося возбудить его консультанта, а к своим ощущениям, и кажется, будто отверстие глазка расширяется в такт грубым прорывным движениям, раздалбливающим его собственное, и собирается с духом: для того, чтобы признать очевидное, сделать выбор — неизвестно, правильный или нет — и настоять на своём, к сожалению, нужно мужество. — Прекрати. Я ухожу. — Нет. — Я больше не хочу. И у него мало времени. — У нас тоже. — У него меньше. Он умирает. — Это всё в твоей голове, — гнёт своё Мориарти. — Мистер Холмс, вы должны помочь мне. — Что хуже — быть пленником тела или ума? — хитрая, больная ухмылка искажает лицо Джеймса, в то время как очередной спазм делает то же самое с лицом несчастного. — Твоим, — рявкает Шерлок и упирается ладонями в мокрую грудь нависшего над ним Мориарти, но кожа соскальзывает, и тот обрушивается на детектива всем весом, вдавливая его в колючий ворс ковра. — Так, всё, это ни в какие рамки. Я бегу к Гованскому каналу, ты, Билл — к заливу, может, там какая лодка проплывёт, и несём его домой! — ещё одна чужая фраза, которой ну никак не могло быть в Чертогах Разума, раздаётся в голове, смешиваясь с леденящим страхом, напоминающим что-то слишком болезненное, чтобы запечатлеть это в памяти: прогнозы, первая операция, вторая операция, системы капельниц и катетеров, Дейви, я встать не могу, заново учиться ходить, морфиновая зависимость, сказать маме, что люблю её, будь осторожна, сестричка, жить можно, а умирать — надо, а море — это просто море, — это бессмыслица! Он же на руках у нас умрёт! Понимая, что он вряд ли что-то сможет изменить, Шерлок, словно маленький ребёнок, зажимает ладонями уши, чтобы не слышать эти разрывающие сердце всхлипы, и с мольбой смотрит на мигающий циферблат  — 23:59:50 — в надежде, что как в старой сказке, кошмар закончится, когда часы пробьют полночь. 23:59:57. 23:59:58. 23:59:59. — Ну давай же ну… 23:59:60. Закатившаяся внутрь слеза показывает миллионы мёртвых клеток — жизнь как таковая началась благодаря их делению, но есть вещи, которые должны оставаться единым целым — качающихся в крови, как дохлые рыбки в аквариуме, и мир схлопывается до размеров дверного глазка. 23:59:61.