Часть вторая
«Тщеславие всегда любило Господствовать над тем, что мило». («Собака на сене»)
Глава девятая. Гнилой апельсин *** Рыжеватая осень ломилась в окно свистящим ветром. Вышивание не ладилось; жесткая медная нить цеплялась за пальцы, чуть не до царапин. Цеплялась совершенно в такт моим мыслям. Меня не оставляло в покое то соображение, что не слишком ли часто Рустем задерживается во дворце допоздна? Да, такое случалось всегда; пост третьего визиря – это не просто красивые слова. Я прекрасно понимала, как много у моего мужа обязанностей, которые требуют его непосредственного внимания. Но сердце мне цепляла обида, что он задерживается так часто – неужели он так прям и не может найти способа почаще бывать со мною? Я уверена, что, если бы хотел, - сумел бы! Раньше у него вполне же получалось! А теперь, стало быть, дело сделано, жена завоевана, – можно и другими вещами заниматься? В глубине души я прекрасно понимала несправедливость своих упреков; жаловаться на пашу было бы неблагодарно. Он был, как всегда, внимателен и нежен, и причины его постоянного отсутствия были вполне объективны и предсказуемы. Но все же это ужасно, ужасно! Сидеть целыми днями дома и ждать, когда он уже придет! Однажды я не выдержала и пожаловалась матушке; она сперва рассмеялась, тряхнула своими огненными волосами, а потом признала, что тоже имеет дело с этой бедой. Посетовала, что властелин всего мира, увы, вечно занят этим самым миром, и порою ей бывает непросто делить султана с его делами. С хитрой улыбкой мама добавила, что мне станет легче, когда я подарю паше ребенка, - тогда-то уж точно мне не захочется жаловаться на безделье! Я ужасно смутилась; на самом деле, у меня даже не было уверенности, что я хочу ребенка – я как-то не успела подумать об этом. Потом матушка подсказала мне еще одно средство – письма. По ее словам, они всегда были утешением ее сердца, и не раз спасали ее непростые отношения с отцом. Эта идея показалась мне крайне здравой и перспективной! Письма писать я любила и умела; и помнится, та переписка с Ташлыджалы доставила мне немало удовольствия. Воодушевленная, на следующий же раз я решительно взялась за реализацию этого плана. Паша как раз уехал на верфи – пару дней его не будет – вот и время послать ему письмо! Сандаловая кисть скользила по пергаменту легко и быстро; каллиграфия была моей сильной стороной. Прекрасное любовное послание было написано и отправлено; я с нетерпением стала ждать ответа. Однако, к моему удивлению, вместо ответа я дождалась Рустема – он буквально влетел во дворец и закружил меня в цепких объятьях самым неприличным образом. Что, впрочем, ни капли меня не рассердило, конечно. - Госпожа моя, - смеялся он куда-то мне в шею, - я и подумать не смел, что вы успеете соскучиться по мне за два дня. Недовольным тоном я ответила: - Конечно же, я не скучаю! Он рассмеялся снова; вечер прошел чудесно. …позже я пыталась еще несколько раз посылать ему письма; но всегда это заканчивалось только его скорым приездом, что даже вводило меня в неловкость – получается, он все откладывал из-за меня. - Почему бы тебе просто не ответить мне письмом? – однажды решилась спросить я. Он смутился: - По правде говоря, я не очень умею писать письма такого рода. Шутя, я бросила в него апельсиновой корочкой: - Да ладно? Ты прислал мне тогда письмо из похода, я помню! Он развеселился и примерился в меня целым апельсином: - Ты просто не представляешь, сколько дней у меня ушло на его составление! Мое кислое выражение лица было ему ответом; он в утешение протянул мне свой апельсин. - Гниловат, - вынесла вердикт я, откладывая фрукт в сторону. - Нет мне прощенья! – комично ужаснулся он. – И писем не пишу, и апельсины негодные подношу! На что только годится бедный Рустем? Лишь на жаркие поцелуи! Последнее ему и впрямь удавалось, поэтому, конечно, у меня из головы вылетели любые обиды. …в следующую его отлучку мне таки пришло от него письмо; даже больше – это была попытка стихосложения. Попытка столь неуклюжая и жалкая, что трудно было не рассмеяться, читая о моих «разящих с ног глазах» и «волнистых, как яблони, волосах». В конце письма стояла вполне разумная приписка: «Как видишь, твой нежно любящий муж все-таки попытался». Нелюбовь паши к стихам была общеизвестна; поэтому я оценила эту попытку. В дальнейшем он еще пару раз пытался описать мои достоинства прозой; преуспел не больше, чем в стихах. Одно письмо удалось ему лучше остальных, но количество неприличных подробностей, которому позавидовал бы и давно рассекреченный мне Боккаччо, заставило меня покраснеть до жара. И уж конечно, я бы никогда не призналась, что именно это письмо я сохранила… остальные-то мы весело сжигали вместе – паша отнюдь не смущался отсутствию у себя таланта и первым подшучивал над собственной неуклюжестью. В конце концов, я предложила ему обойтись без всех этих возвышенных поэтических оборотов, и дело пошло на лад. Паша сперва ворчал, что ему неловко в ответ на мои изящные и нежные строки давать столь деловой и сухой ответ; но мне удалось его убедить. С тех пор наша переписка стала достаточно регулярной и весьма интересной, не хуже личных бесед. Всего-то и нужно было – перестать заливать меня дифирамбами с головы до ног! *** Казалось, ничто не способно помешать моему безоблачному счастью – любовь моей госпожи стала солнцем, озаряющим мою жизнь. Не учел я лишь того, что капризная и избалованная Михримах привыкла всегда иметь все, чего ей захочется. Сейчас она хотела меня – что не могло не радовать – но категорически не хотела делить меня ни с кем и ни с чем, включая мои обязанности. Сначала мне было даже приятно это; как она цепко держалась за наши отношения, не желая отпускать ни на шаг! Но вскоре это стало причинять неудобства. Я относился к ситуации с пониманием; она переключит свое внимание на детей, когда они у нас появятся. Пока же, естественно, она сосредоточена на мне. Мне еще было, за что благодарить Создателя – жена моя была склонна к занятиям науками, что отнимало часть ее времени, а также крайне благочестива, что отнимало еще часть. Слыхал я, что есть совершенно невыносимые женщины, которые целый день маются без дела. К счастью, это совсем не про Михримах – вот уж кто без дела сидеть не будет! Она всегда находила себе занятие, и это восхищало меня до глубины души. Она никогда не чуралась научиться новому, и порою я заставал ее за совершенно немыслимыми для госпожи занятиями – например, на днях ей пришла в голову идея варить апельсиновое варенье! В какой-то книге вычитала что-то. В жизни такого не пробовал; и сладко, и кисло, и странно. И почему-то ей непременно нужно было заняться этим самолично – хотя и служанки носились вокруг с плошками и полотенцами. Еще интереснее стало на следующий день, когда весть о причуде жены достигла гарема, и дворец наш почтила присутствием Хюррем-султан. Вместо того, чтобы разгневаться на дочь, она хрустально рассмеялась – как мне передала Гюльбахар – и уверенно подключилась к делу. Как позже она сентиментально призналась, в детстве ей приходилось часто варить варенье с семьей, пусть и не из апельсинов. …я уже ничему не удивлялся, когда повелитель отпустил меня раньше, потому что, мол, Хюррем-султан нужна моя помощь. Помощь, как выяснялось, заключалась в том, чтобы оттаскивать Михримах от котла с вареньем – она уже чуть не спалила там свои роскошные волосы, одна попаленная прядь ощутимо отдавала гарью. Мать она не слушала, слуги ее дергать не осмеливалась, оставался только один вариант – муж. Пришлось учиться вовремя оттаскивать; к моему недоумению, процесс варки оказался крайне занимательным и веселым. Хюррем-султан была обворожительна в своем бодром и радостном настроении – теперь было понятно, каким образом этой женщине удалось не просто вскружить повелителю голову, но и остаться единственной в его сердце на долгие годы. Ее сходство с дочерью стало очевидным; особенно после того, как сама великая султанша умудрилась подпалить и свои волосы. - Придется звать отца! – рассмеялась Михримах на это. – Кто ж еще отважится оттаскивать от котла вас, матушка? …шутки шутками, а на следующий вечер султан и впрямь заглянул. Я даже несколько оробел; без предупреждения, а у нас такой кавардак! Стоит, улыбается в бороду, любуясь открывшейся картинкой. - Глаз да глаз за ними, да? - спросил меня, шутливо потянув свою Хюррем за подгоревший рыжий локон. - Точно так, государь, - поклонился я. – Но ведь такими мы их и любим! …было странно, дико, немыслимо чувствовать такое единение и понимание с повелителем. В этот момент, на кухне, где суетились с апельсинами две султанши, мы оказались равны с ним – перед женщинами, в которых влюблены. …хвала Создателю, что апельсины скоро закончились! Не знаю, что было бы с моим рассудком, если бы нас с султаном завлекли еще и в сам процесс – а все к этому шло, в последний день Михримах умудрилась сунуть мне свою окислившуюся ложку для помешиваний, убежав за какими-то специями. Хорошо, Хюррем-султан у меня ее сразу вырвала и пристроила к делу. А то хорош я был – важный визирь Османского государства – с кухонной поварешкой в руке!