Покорение Михримах

Глава одиннадцатая. Ранящая сталь *** Подумать не могла, что можно с ним так остро поссориться из-за такой ерунды! Не то чтобы я не знала, что ложь – это грех. Знала, конечно. Однако с детских лет я как-то привыкла, что небольшая, вовремя поданная ложь – то, что нужно. Как иначе выжить в жестоком гареме? Мать часто лгала и учила лгать меня; я рано познала все прелести этого холодного искусства и вполне научилась пользоваться им себе во благо. Но Рустем был так серьезен… и разгневан? Он… да как же это так? Он посмел гневаться на меня? …почему мне стыдно перед ним? Он сказал, я потеряю его доверие. Когда я стала дорожить его доверием? С холодной ясностью я поняла, что больше не смогу, не посмею ему солгать – ведь это значило бы потерять все… Рустем стал для меня всем? Когда, как это успело произойти? Почему я не заметила? Это соображение остро ранило мою гордость; как?! Он может так легко управлять мною, просто прогневавшись и сделав выговор? Никто и никогда не смел вести себя так со мной! Нервически, я стучала ноготками по старому дереву наличника, глядя в холодное окно, за которым шел серый дождь. Что за глупости! Что мне вообще в голову пришло? Разве Рустем не прав? Разве хорошо я поступила, солгав ему? Он доверяет мне; должно быть, я очень ранила его своей выходкой. Злая, глупая Михримах! Почему я не подумала, что Рустем – это не матушка, не тетушки, не братья! Рустем – это мой единственный союзник, мой партнер, мой друг. Я не должна лгать ему; это недостойно наших отношений. К счастью, паша вполне понял остроту моих переживаний. Я рассказала ему все как есть, с самого детства, всю историю моего обучения искусству манипулирования. Он был впечатлен. Я боялась, что он осудит меня – это причинило бы мне боль, – но ничего такого. Он был ко мне так же бережен, как и всегда, и я была благодарна ему за это. …шла осень. Шероховатые дождевые потоки грязи на улице не внушали желания прогуливаться. Я стала больше времени проводить в помещении, и это огорчало. Рельефнее стало заметно, что паши целый день нет дома. Я старалась относиться к этому с пониманием, но, Создатель, как же это было тяжело! Невысказанная обида копилась во мне, сжимая сердце металлическими тисками. Я не смела заговорить об этом; как можно жаловаться? Рустем был вполне внимателен и заботлив, и это только мое безделье заставляло меня так страдать в его отсутствие! Я старалась занять себя; я читала книги, вышивала, занималась каллиграфией, рисовала, играла на арфе. Но все же серый осенний день тянулся мучительно длинно. И все же до какого-то момента мне удавалось железной волей сладить со своими чувствами; возможно, я справилась бы с ними совсем, но тут случилась беда – паша стал регулярно задерживаться во дворце допоздна. Какие-то важные дела, да. Они отнимали у меня мужа. Вечера стали пустынны и одиноки. Однажды я вообще прождала его напрасно; сидела, слушала треск дров, не могла уснуть; а он остался ночевать во дворце. Не его вина, что я всю ночь не сомкнула глаз; он послал известие, но слуги думали, что я уже сплю, и не стали меня тревожить. А я ждала и ждала. Ждала и ждала. *** Михримах давно казалась мне нервной и взвинченной. Ее что-то грызло изнутри, но она не желала говорить. По правде, я слишком уставал, чтобы всерьез расспросить ее; подумал, что можно и позже. Новый дипломатический проект занимал много времени и отнимал много сил; мне не хотелось тратить и без того короткие свободные вечера на выяснение отношений. Как оказалось, я напрасно откладывал; плотина прорвалась в весьма неподходящий момент и самым прескверным образом. Мне пару ночей пришлось задержаться во дворце; составление и перевод важных бумаг отняли время, а сделать требовалось срочно. Зато и домой я приехал с утра – думал, порадую жену. Порадовал. Стоит посреди покоев, гневная, лицо аж посерело. Злые стальные глаза разят не хуже сабли. И с порога – с претензией: - И где же вы были, паша? Не стал заострять внимание на ее неподобающем тоне; попытался отшутиться: - Дела государства не отпускали бедного Рустема, тону в них как в море! Шуточка вышла так себе; гнев ее не погас. - Что это за дела такие! – Возмутилась она. – Нельзя отложить, что ли! - Нельзя, госпожа, - посетовал я. Вздернула подбородок: - Придется научиться откладывать, паша! Не забывай, кому ты служишь! В воздухе запахло скандалом – или это ее сандаловые духи? - Я служу Династии, госпожа, - устало отпарировал я. Но она была не склонна отступать. С непередаваемым пафосным величием она заявила: - В первую очередь ты служишь мне. Ты обязан подчиняться мне, паша, я – госпожа! Я молчал с минуту, пытаясь переварить этот пассаж. Как некстати! Я так устал, что и не знаю, чем ее высмеять. Да и спускать такое с рук… С женщиной как с лошадью, только покажи слабину – сбросит из седла и затопчет. Судя по надменному виду моей Михримах, ее необходимо обуздать здесь и сейчас – иначе сладу с ней не будет. Я подошел на пару шагов, сокращая дистанцию на минимум – встал почти к ней вплотную. Ей явно захотелось сделать хоть шаг назад, но нет – гордо стоит, вздернув нос, и буравит меня металлическим холодным взглядом. - Госпожа, - чуть наклонился я к ней, - но тут только одно из двух. Раньше я полагал, что вам во мне нужен союзник и муж – а это отношения между равными. Но вам, по всему, нужен раб – а это, простите, совсем другая история. Что ж, моя госпожа, вы выбрали то, что вам угодно, и ваш раб смиренно просит прощения за дерзость. Изобразив почтительный поклон, я развернулся и ушел в свой холостяцкий кабинет. Посмотрим, что она на это выдаст! Следующий ход за ней.