Не конец

Пир давно перевалил за ту веху, когда празднование еще в самом разгаре, но присутствие виновников торжества не особо требуется — и никого не интересует. И Вивек уходит из-за стола плавной, текучей водой, исчезает, не привлекая внимания… Дворец вне пиршественной залы кажется совсем пустым — хоть это и не так. Сейчас во дворце нет ни одного ординатора — смотреть на нереваров лик в день свадьбы с его вдовой Вивеку не хочется совершенно — но и без них стражи достаточно. Смутные тени, закованные в стекло и серебрёную кость, смотрят из каждой удобной ниши. Богам дозволено нарушать земные законы: Лекси давно ушла, куда раньше своего нового супруга. Нет нужды соблюдать обряд первой брачной ночи — Векх и Айем разделили тысячи тысяч таких ночей — и потому им можно заняться иными вещами. Вивек еще не решил, который табак раскурит, но уже предвкушает тихий, пленительно-сладкий вечер… Рука в стеклянной перчатке трепетно, почтительно не-касается предплечья, вырывает Вивека обратно в срединный мир. Слова не нужны ни богу, ни отмеченному божественным смертному — вечный страж бесшумно поворачивается и уходит, без слов приглашая идти за собой. Во дворце поймали чужака — и этот чужак слишком важен, чтоб посметь побеспокоить бога. Это интригует. Вивек не жалеет, что так и не выбрал занятие на ночь. Чужак сидит на полу, крепко связанный акавирскими узлами, и лицо его — маска камня. Веки его закрыты, ни звука, ни хрипа не срывается с давно пересохших губ, и лишь едва колышущиеся пряди и вздымающаяся от дыхания грудь говорят, что он еще жив. Вивек не входит — вплывает — в допросную комнату, смотрит на него, плененного, связанного, стоящего на коленях, и улыбается. Волосы пленника давно не помнят ни лака, ни даже гребня, его кожа в грязи и дорожной пыли — или так кажется из-за непривычно серой кожи… И все же жалким его назвать едва ли повернется язык. Да, прошедший с Войны век не пощадил Аландро Сула, но гордость его и гордыня остались прежними — их сложно не узнать. Вивек подходит ближе, все так же не касаясь пола, и жестом приказывает стражам уйти. То, что здесь будет, не предназначено для смертного взора. После долгих, сладко-тягучих минут молчания Вивек говорит — и говорит словами. — Не думал, что ты вылезешь из своей норы, Ал. Аландро плавно поворачивает голову на звук и медленно открывает глаза… Движения его — движения крадущегося хищника. — Здравствуй, советник Векк. Жаль, не могу поприветствовать подобающе. В его мутных слепых глазах не проносится ни мысли, ни эмоции — и ни мысли, ни эмоции Вивек не может прочесть: Аландро закрылся от него, залег на такие глубины, куда смертному путь заказан, но Вивек не смертен и когда-нибудь доберется… — Надоело подсылать в мой дворец убийц и шпионов? Или за этот век мы истребили столько твоих пешек, что больше тебе некого посылать? Вивек плавно качает ногой — золотые браслеты тихо звенят на его лодыжке — и ставит ее на чужое плечо, мягко щекочет пальцами шею… — Разве я мог… — Голос Аландро хрипит на полтона сильнее. — Разве я мог пропустить свадьбу своего дорогого друга? Не нужно быть зрячим, чтобы увидеть в Вивеке воплощенное сердце бури. Аландро не видит — чувствует — и чужой гнев, и ненависть, и бесстыдное — богам, даже ложным, неведом стыд — возбуждение… Ступня Вивека, как и прежде узкая, обманчиво хрупкая, сильно давит на плечо, вынуждая склониться ниже, а после прижимается к щеке, перебирает пальцами спутанные пряди. Аландро неизмеримо тяжело сохранять лицо бесстрастным: все это напоминает прошлые, давно отгоревшие часы любви и счастья, но в этом часе нет ни капли удовольствия — лишь застарелая боль. — На иной свадьбе ты говорил мне, что не осквернишь брак изменой. Я чувствую твою женщину среди живущих — что изменилось, Ал? Глаза Аландро, мутные и слепые, смотрят в сторону, но не нужно зрение, чтобы следить за движениями Вивека — они тихи, но не бесшумны. Вивек отдергивает ступню, будто бы испугавшись — старая игра, будто из прошлой, неизмеримо далекой жизни — и тут же игриво касается пальцами сжатых губ. Несколько тягучих и терпких мгновений Вивек лишь водит пальцами ног по чужим губам, но все конечно — и горячий, почти сухой язык осторожно их лижет, губы приоткрываются, пропуская дальше… Торжество обрывается резко — острые зубы впиваются в нежные пальцы, а ласковый прежде язык выталкивает их прочь. Аландро отплевывается — и ждет удара от разгневанного Вивека. Но удара нет — нет ничего, кроме движущегося звона браслетов на лодыжках и запястьях. — Ты лживый, грязный ублюдок, Векк, и избранница тебе под стать. Представить боюсь сколько змееподобных гадов зародится на вашем ложе. Вивек замер в паре шагов от левого плеча — и рассмеялся. Звонко, невесело, зло. — Не завидуй чужому счастью — кажется, так ты сказал мне, когда я не одобрил твою невесту… — Не нужно быть зрячим, чтобы увидеть чужую холодную ярость… и услышать нервно перебираемые бусины мониста. — Кому из нас ты завидуешь, Ал? Мне — или Лекси? Аландро скалится загнанным зверем и стремительной коброй бросается на Вивека — тот может уйти с дороги, но не хочет. Веревки спали, разрезанные по ошибке не отнятым кинжалом. Аландро прижимается к чужой груди, точно любящий, и жарко шепчет на ухо слова, равно полные ненависти и страсти… пронзенная грудь Вивека истекает черным ихором. — Как я могу уйти, не преподнеся дары молодым супругам? В мутных слепых глазах танцует огонь и буря. Аландро целует чужие губы, обжигает еще одним невидящим, но разящим в цель взглядом… — Это не конец, Векк. — Он не отстраняется — перетекает на шаг назад — и исчезает в лиловых искрах. Вивек отстраненно выдергивает из груди — оттуда, где у смертных должно быть сердце — чужой, но такой знакомый кинжал… и смеется, захлебываясь ихором. На тонком шнурке для волос, обвязанном вокруг рукояти, тускло мерцает кольцо из призрачной кольчуги… Это действительно не конец.