Повешенный

      — Ута-сан, — звук четырёх иероглифов, протянутых так сладко и так отвратительно, помазанный на уши, как мёд, который после того, как тает сахар, неприятно горчит, вязкой смолой стекает по коже, разносится по студии и отдаётся где-то в углах эхом, и чуткий слух ловит каждый миг его произношения. — Вы никогда не думали о своём конце?       Иголка прокалывает тёмную кожу в последний раз, тянет за собой короткий хвост нитки, и он выскальзывает из ушка, когда её с силой дёргают на себя. Ута обматывает ниткой подушечку и короткий, почти под корень обрезанный чёрный ноготь и завязывает аккуратный узел, ровно подходящий под конец ручного шва. Он поднимает тёмные глаза, в которых утопились безразличие и умиротворение, и пристально смотрит на Фуруту, сидящего напротив, наматывающего на свой кулак шейный платок и сверлящего взглядом в ответ. Улыбка, что чувствуется каждое мгновение их разговора (его монолога), сползает в гадкий оскал. Ута смотрит так же безынтересно и скучающе, натянув уголки губ.       — Мне нет конца, — Ута улыбается широко и весело, словно говорит что-то смешное. — Не вижу смысла думать о том, чего никогда не ждал, — он возвращается к лоскуту кожи на своих коленях и пододвигает к себе по столу ближе наборы игл, булавок и ножниц, игнорируя нервный смешок со стороны.       — Вот как, — легко приводит к сведению Фурута и тянет за платок вперёд, оставаясь неподвижным. Красный кусок струящейся местами ткани трётся о нежную и тонкую кожу шеи и душит, заставляя его шумно сглотнуть. Кадык поднимается и опускается под платком и тоже трётся об него, доводя до нестерпимого дискомфорта. — А я каждую минуту, если не пол, думаю, как мало мне осталось. А ещё размышляю о том, как бы я умер, например, прямо сейчас, или на пять минут позже, — Фурута тихо смеётся, через губы, и закидывает голову к потолку, повышая голос: — Забавно, правда ведь?       Ута не поднимает глаз, делает надрезы на коже и пусто смотрит в шахматный пол, не спеша переваривая слова Фуруты, хоть с самого начала знает, как ответить. И пусть даже это риторический вопрос,       Шут должен развлекать. А риторически, ох, такая скука.       — Нет, Нимура, — легко и нежно произносит Ута вполголоса. Потом слышит, как нетерпеливо встают с дивана, как шаркают по полу туфлями, и чувствует холодные прикосновения к вечно разгорячённому телу. |он словно Солнце — только попробуй прикоснуться.|       — Почему? — Фурута выдыхает вопрос, заданный так спонтанно и злобно, что внутри всё скручивает от пробежавшего наслаждения. Вот только дыхание Фуруты едва слышно, словно он вовсе не дышит. Его нет за спиной, прямо над ухом. Его выдаёт лишь холод тела |все мертвецы холодные. это в порядке вещей.| Он веет и, кажется, сейчас заморозит. Смешная попытка против шести тысяч градусов по Цельсию. Хотя Ута не считал |Солнце — звезда, а звёзды тоже далеко не вечны.|       — Потому что ваша смерть не будет мне забавой, мой Король, — пальцы на плечах ослабляют хватку, а потом и вовсе еле держатся на них сами. Фурута выдыхает прямо в ухо «Простите меня (обманываете)» и прикасается сухими губами к нежной ушной кромке.       Шуту, на самом-то деле, на все извинения Короля плевать.       у Шута только два интереса:       развлечь Короля       и развлечь Себя.       |рассыпаться звёздной пылью есть лучший для тебя конец.|       Фурута шелестит платком, медленно развязывая тугой его узел, и внезапно вдыхает ртом воздух так громко, что по телу проносится приятная дрожь, из-за которой всё внутри колет и щекочет, заставляет вдохнуть тоже. Выдохнув с ним в унисон, Ута поднимает руку и касается кончиками пальцев ткани, закрывает глаза и вслушивается в её соприкосновения с кожей. Помнит вызывающий цвет, поднимает голову к потолку, откуда исходит белый свет, и чернота век наливается красным, ярким и привлекающим — это цвет опасности |не смей открывать глаза, иначе обожжёшься.| Ута чувствует запах тела Фуруты: нежная плоть, одеколон, фанатично набрызганный на шею и запястья, сигареты и пыль. Он чувствует и слышит все его движения — сейчас вот перенёс вес тела на левую ногу, и зашуршала брючина, скрипнула подошва, в воздухе двинулись волосы и упали на лицо, ударившись о нос — и то, как он сдерживается, лишь бы не наговорить всё то, что ему давно уж хочется, или вздумается за пару секунд |закричать? | Фурута нежен и очень зол. Он проводит рукой по шее Уты, по фразе, служащей ошейником, который застегнуть на своей шее пожелал он сам, и сладко лепечет на ухо, быстро и тихо, словно просто шевелит губами:       — Ута, — |обжёгся.| Фурута спускается рукой под майку, к чёрному солнцу, обводит его «корону» пальцем. Холод перчатки разливается в огне татуированной натянутой кожи, и Ута открывает глаза, которые почти слезятся при прямом взгляде на свет |обжёг.| — Вы душите меня, — Фурута резко проводит рукой вверх и поднимает её к своей шее, сжимает её на полминуты и рвано дышит в ухо, задевая губой серьгу. Платок соскальзывает в ладонь, в ту же минуту — на шее Уты, перекрывает татуировку и трётся о кожу, когда тянут назад за концы лоскута. — Так душите.       |ты когда-нибудь наблюдал звёздный взрыв? |       Шут прислушивается и слышит, как в теле его Короля застывает на месте кровь.       у Шута только два интереса:       оставить в живых Короля       и остаться в живых Самому.       Ута чувствует сладкое удушье и резкую нехватку воздуха, отклоняется назад, следуя за движением руки Фуруты, который намотал платок на кулак. Он скручивает ткань канатом, сжимает шею им сильнее, и воздуха не поступает вовсе, застревает во рту и носу. Ута отрывисто кашляет. Расслабляет тело и даёт рукам свободно повиснуть, аномально широко улыбается, растянув бледные губы до ямочек, и продолжает смотреть на свет. Лампы сливаются с белизной потолка и жгут глаза своим ярким излучением. Ута смеётся сквозь кашель и задыхается сильнее. Двигает одними губами в беззвучном обращении, которое Фуруте слышать нежелательно — оно только для него и никого больше.       «Ошейник» трёт.       — Я их вычеркну, — чётко проговаривает Фурута, стоя прямо позади. Ута кивает в ответ, и петля на шее слабеет и сползает к сгибу. Судорожный вдох и выдох. — Ута, — Фурута медленно обходит его и встаёт напротив, ведя рукою шейный платок. Ткань гладит и тем раздражает кожу, но Ута виду не подаёт: продолжает улыбаться, закрыв глаза, на разрезе которых стынут слезинки, только более сдержанно. Не так гадко-весело и гадко-наигранно. Фурута ставит ногу меж коленей, а потом поднимает носок туфли вверх и проводит каблуком по табурету, царапая сидушку. Он останавливается у самого паха и накрывает вставший член, нажимает и щурится, следя за мимикой. Содрогается лишь уголок губ, не более. — Я вычеркну их всех. Всех, — наклоняется к лицу и тянет к себе за платок, нажимая на член стопой сильнее, и Ута кривится от боли и хватается за предплечье Фуруты, сжимая ткань рубашки и кожу под ней пальцами. — И вас тоже.       — Нет, Нимура, — возражает Ута всё так же мягко, но хриплым голосом — эффект удушья. Фурута двигает губами в немом вопросе, вдыхает, но умалчивает |ему не нужны замкнутые бесконечные орбиты.| Вместо этого он убирает ногу с паха Уты и опускается на колени, которые немного разъезжаются в стороны, подхватывает его ноги под коленями и раздвигает шире, давая себе место между ними. Ута уже хочет снять с себя кричащий красным и опасностью атрибут Фуруты, но тот шипит, подняв взгляд, и качает головой. Рука опускается ему на макушку, пальцы легко зарываются в волосы, и Фурута утыкается в пах носом, очерчивая им член. — Что ты делаешь, — Ута звучит так мягко, что плечи у Фуруты вздрагивают, и он чертыхается, поднимая голову, скорее, к потолку. Он картинно закатывает глаза и раздражённо сжимает пальцами ткань штанов под коленями.       — Сначала я не даю дышать вам, а теперь вы мне, — чеканит Фурута и взмахивает рукой, прежде чем оттянуть резинку штанов вниз и обхватить ствол пальцами. Фурута специально проводит по нему вверх до головки и царапает, на что нога Уты непроизвольно дёргается, чуть ли не толкнув его в бок. — Считается, что взаимность — это основа человеческих (и не совсем) отношений, — кривится и снова поднимает взгляд вверх, уже смотря в глаза. — Она — взаимность — у нас всегда хромала. Нужно исправлять, — обхватывает головку губами и проводит по уретре языком. — Или я не прав? — бормочет под нос прежде, чем надавливают на затылок, и член сталкивается с нёбом, на что срабатывает рвотный рефлекс, и Фурута закашливается.       Он убирает головку за щёку, вздыхает, слабо мотает головой и берёт глубже, стараясь широко облизывать. Ута сжимает его волосы в кулаке и нажимает на голову, чтобы он взял полностью, и Фурута утыкается в пах носом на пару секунд, прежде чем резко податься назад и выпустить член изо рта полностью. За его губами тянется нить слюны. Фурута слизывает её с губ и касается языком головки, проталкивает его в уретру и ловит сдержанный выдох откуда-то сверху. Ута толкается ему в рот, и он берёт каждый раз наполовину, пока нарастает темп. Фурута ведёт ладонями вверх по коленям, бёдрам, к животу и останавливается на боках, сжав их пальцами, впившись в кожу ногтями. Мускусный запах забил нос и не даёт нормально вдохнуть, а рот вечно занят членом. Жар и вкус плоти разливается по языку. Фурута захлёбывается и задыхается, шумно сглатывает и мычит перед тем, как Ута нажимает на затылок сильнее, чем до этого, в последний раз втрахиваясь ему в рот и изливаясь в горло. Руки Фуруты спадают по ногам Уты на пол, а кулак того в мгновение разжимается, ладонь ложится на голову и нежно поглаживает, нахваливая. Фурута на несколько секунд прикрывает глаза и только потом выпускает член изо рта, тянет перемешанную слюну со спермой нитью, проводит по головке рукой и облизывает пальцы, собирая капли. Нависает тишина, которая расходится трещинами при лишних телодвижениях обоих.       — Ута, — Фурута выпрямляется, продолжая стоять на коленях, и тянет руку к шейному платку. Он притягивает за него Уту, заставив того согнуться пополам. — Раз вам ещё так долго продолжать своё почти бессмысленное существование, — накрывает губы своими и толкается языком в рот, на что Ута прикусывает его, и Фурута шипит от боли и недовольства, — сдохните вместе со мной, — встаёт на ноги и снимает платок, накидывает его на свою шею и начинает завязывать узел, отбивая каблуками какую-то знакомую мелодию по полу. Внезапно останавливается и затягивает узел туже, акцентируя на этом особое внимание. — Пожалуйста.       Ута хмыкает и кивает, махнув хвостом, и шлёпает резинкой штанов по животу. Он проводит по паху рукой и судорожно выдыхает, закрыв глаза. Чувствует удушье, одними подушечками пальцев прикасаясь к татуировке на шее.       — Я не бессмысленнен, пока нахожусь рядом с тобой.       Фурута заливисто смеётся.       Шуту всё равно, когда казнит его Король.       у Шута только два интереса:       как умрёт Король       и как умрёт Он сам.       |увы, но его петля тебе не к лицу.|