***
Вальдес ощущал чувство дежавю, когда очнулся с дикой болью в голове и остальном теле. Пошевелившись, он понял, что в этот раз всё немного по-другому: во-первых, потому что боль концентрировалась не в черепе, а где-то в боку, во-вторых, рядом слышалось знакомое сопение. Ротгер открыл глаза и осмотрелся. Он не ошибся. Больница. И рядом забавно сопит Олаф. Мужчина хотел немного сменить позу, но боль внезапно усилилась, и он тихо зашипел сквозь стиснутые зубы. Этого хватило, чтобы Олаф немедленно проснулся и вмиг оказался рядом с кроватью: — Как ты? — Кальдмеер бросил беглый взгляд на кардиомонитор и немного успокоился. — Всё хорошо, не переживай, — Ротгер нащупал пульт и поднял верхнюю часть кровати. — Где Руппи? Он жив? — Жив, — кивнул Олаф. — Пока в реанимации, но доктор говорит, что его жизни ничего не угрожает. Но понадобится время, чтобы вывести препарат из его организма. Спасибо тебе, Ротгер. Если бы не ты, его бы уже не было с нами. — Не за что, — Вальдес выглядел несколько смущённым. — Ты не злишься? — Нет, не злюсь. Доктор сказал, что до утра Руппи не дожил бы… — Я что-то подобное подозревал. Но теперь всё в порядке. Там все трупы? — Все, — кивнул Олаф. — А тебя-то кто подстрелил? — Я сам виноват, не добил одного. Но Руппи помог, он неплохо стреляет. — Значит, я верно понял… — Я всё возьму на себя, не волнуйся. Конечно, доказать необходимую оборону легко, ему ничего не будет, как, собственно, и мне. Но мальчик достаточно пережил, хватит с него. Олаф устало кивнул. Он был благодарен Ротгеру за всё: и за то, что спас Руппи, и за то, что сейчас его защищает. — Опять раздумываешь над тем, как всех вокруг отблагодарить? Хватит, Олаф. Тебе совершенно не за что говорить спасибо. Я делал всё то же, что сделали бы для меня вы с Руппи, верно? — Верно, — хмыкнул мужчина. — А теперь спи, ещё утро. — Только если ты переберёшься на соседнюю койку и поспишь. Потому что просить тебя уйти домой бессмысленно. Олаф не стал спорить. Сбросив ботинки, он лёг на кровать и, закрыв глаза, мгновенно уснул. Ротгер удовлетворённо кивнул, вернул кровать в исходное положение и закрыл глаза.***
Дел у Рамона значительно прибавилось, но теперь у него были неоспоримые доказательства вины задержанного, а вместе с тем появился рычаг давления на хозяина клиники. Тот согласился дать показания и раскрыть остальных заказчиков в обмен на замену смертной казни пожизненным заключением. Что началось после этого — описать сложно. По стране прошла волна арестов высокопоставленных чиновников, знаменитостей и просто граждан, что предпочли решить свои проблемы с помощью клиники. Журналисты сходили с ума от восторга, осаждая кабинет Рамона круглосуточно. А вот Вальдес был доволен. До него журналистам было не добраться — больница была закрытого типа, и попасть туда в качестве посетителя можно было лишь с разрешения главврача, который ни за какие деньги не желал подвергать здоровье своих пациентов риску. Поэтому входить к детективу мог лишь Олаф да Рамон. Первый проводил в больнице круглые сутки, разрываясь между хирургическим отделением и реанимацией. Руппи пришёл в себя спустя два дня, но по-прежнему находился под круглосуточным присмотром и контролем аппаратов. Олафа впускали к нему ненадолго, но он всё равно оставался возле окна палаты, чтобы Руппи его видел. С Ротгером было проще — он уже на следующий день готов был вырваться из больницы и остался только, чтобы не нервировать и без того дёрганного Олафа. Только он мог уговорить Кальдмеера поесть, отправиться домой или хотя бы поспать в его палате. Успокоился он, лишь когда Руппи наконец перевели из реанимации. О случившемся они почти не говорили. Руппи смутно помнил период плена, и, наверное, оно было к лучшему. У Олафа до сих пор перед глазами стояло искажённое мукой и страхом лицо Руперта с той самой видеозаписи. Теперь они проводили время втроём, в одной палате. А по вечерам к ним иногда присоединялся Рамон. Однажды он пришёл не просто так, а с новостями. Руппи к тому времени практически полностью оправился, а Вальдес и вовсе был здоров и готовился к выписке, так что доктор счёл подобную беседу вполне допустимой. — Ну что ж, — Рамон устроился в кресле. — Материалы дела переданы в суд, и я могу более-менее подробно рассказать вам о деле. — Да, было бы интересно узнать, как мы докатились до такой жизни. — Жил да был на свете доктор такой, Август Штанцлер. В Дриксен он с огромным трудом закончил медицинский университет и какое-то время был хирургом в военном госпитале, но успеха не добился, после череды скандалов был уволен и перебрался в Хексберг. Работы здесь он тоже не нашёл, но со временем смог открыть свою клинику пластической хирургии и неплохо на этом подняться. Впрочем, скоро удача вновь оставила его — появилась конкуренция, и клиника стала загибаться, а тут ещё и кредиторы наседали. Одним из них был известный политик, Квентин Дорак. Вот-вот должны были состояться выборы, и ему требовались деньги на кампанию, поэтому он стал требовать вернуть долг. А тут вдруг к нему пришёл его главный конкурент и предложил гениальное решение. И даже предложил крупную сумму за это. Дальше просто — Дорак сделал операцию в клинике Штанцлера, получил яд и скончался за неделю до выборов. Август получил деньги и избавление от кредитора. Впрочем, всё хорошее имеет способность заканчиваться, и деньги особенно. Поэтому он и решил поставить свои убийства на поток. Информация о нём расходилась, он тщательно отбирал те заказы, за которые брался и даже разработал формулу препарата, которую было сложно обнаружить в крови. И всё у него шло хорошо: клиентов прибавлялось, полиция ничего не подозревала, деньги текли рекой, да вот с последним телом, с Гарсиа, вышла промашка. Его дочь подняла шум, и тело попало к экспертам. И надо же было такому случиться, именно тогда наш дорогой друг проходил переаттестацию, и снимки мозга Гарсиа попали к нему в руки. С этого момента всё стало рушиться. Всплыла история с Катариной, Дораком и другими эпизодами. Он собирался бежать, но не успел, — Рамон самодовольно ухмыльнулся. — А когда мы прижали заказчика Гарсиа, раскололся и Штанцлер. В обмен на смену казни на пожизненное. — А я бы предпочёл сдохнуть, — поморщился Ротгер. — Всю жизнь провести в клетке — это худшее, что может со мной случиться — Ну, а он выбрал такое. Что ж, не мне его судить. Олаф погладил Руппи по голове: — Вот казалось бы — один человек, а сколько судеб сломано и покалечено. И самое мерзкое — он тоже врач. — Он не врач, — возмутился Ротгер. — Врач — это ты или те, кто вытаскивал Руппи с того света. А это падаль с медицинским образованием. Даже не человек. — Он прав, профессор, — подал голос Руппи. — Это не врач. Вы сами меня учили, помните? Врач — это не диплом, а образ жизни. — Верно, мой мальчик, верно. И я надеюсь, что настанет время, когда ты тоже ощутишь себя им. — А я не надеюсь, — юноша с некоторым трудом улыбнулся. — Я знаю. Правда, придётся переучиваться держать скальпель в правой руке. Без пальца будет сложно. — Нет ничего невозможного. Поправляйся, и мы посмотрим, что с этим можно сделать. Руппи присел на кровать, задумчиво рассматривая перебинтованную руку. Работы ему и вправду предстояло много. Олаф переводил взгляд с Руперта на Ротгера и недоумевал, чем он заслужил такое счастье. Мысли же Ротгера текли в несколько ином направлении. Ему было интересно, что такого его друзья сотворили в прошлой жизни, что в этой познакомились с ним. И только Альмейда ни о чём не думал, а спал, утомлённый долгой рабочей неделей. Близилась ночь.