Hymn for the missing

Хенджин хочет раскрыть свои заполненные водой глаза и увидеть что-то кроме света, исходящего от обычного, совершенно непримечательного человека. Ну, или хотя бы, наконец, выплакать все, что накопилось за три года семь месяцев и восемнадцать дней — он считал. Стремление к свету должно предполагать тернистый путь, а после сокрушительное падение, что, собственно, и ждёт его в недалёком будущем. Но в отличие от Икара, Хван строго по середине. Умение манипулировать людьми, частично благодаря своей внешности и лицу парня, которому можно доверять, много раз помогало убеждать их делать что-либо для себя любимого. С Сынмином такое не прокатывает вообще, но даже Хвану не хочется использовать старшего, что вообще парадокс и разрыв шаблона. Хёнджину будет стыдно. Просто не верится, что такой хороший плюшевый Сынмин будет возиться с бывшим наркоманом всю жизнь. И какую бы лапшу ни навешал Ликсу, он банально боится. Плевать, что за плечами тысячи проведённых с друг другом ночей и поцелуев, от которых спирает дыхание — всё ещё не верится. Он часто думал, где бы они могли встретиться при нормальном стечении обстоятельств. Может, Сынмин бы заказал портрет своей маме на юбилей или бы захотел купить машину (Хёнджин одно время хотел работать в автосалоне). Может, Хёнджин включил бы мозги и не пустил свою жизнь в сточную канаву, но даже сейчас он доволен. Нельзя сказать, что счастлив, но, по крайней мере, больше не грустит. Феликс — открытая книга, Хёнджин позвал его просто потому, что стало скучно, да и Сынмин совсем без настроения. Ему плевать на то, что какой-то малолетний друг инвалид, ему не плевать, что эту поклажу тянет Ким. Хван всегда был эгоистом — сам знает и от того противно, но хер что тут поделаешь. Младший стал словно глотком свежего воздуха; и его отчаянно забавляет то, как этот цыплёнок ещё пытается вертеться в жизни, убеждая остальных, что просто плывёт по течению — брехня. Самое забавное, что Ли начал жалеть Хёнджина, а это он ненавидит ещё больше, чем расстроенное лицо Сынмина после очередного визита к Минхо. Хёнджина все жалеют после зависимости, мать вообще помешалась. Все винили друг друга или же плохую компанию, но никто до Мина не сказал: «Придурок, ты — причина всех твоих проблем». Он безумно, почти до трясучки любит Сынмина за  в с ё. Впервые в жизни он начал ценить кого-то чуть больше себя. Хёнджин не соврал, когда сказал что атеист. Но если Бог вообще существует, то в прошлой жизни Хван спас страну и в качестве награды получил Мин-Мина в коричневом плюшевом халате. — Я хочу жить с тобой, — Сказал он, продержавшийся впервые целую неделю, и держа в руках мобильник Кима, который сначала украл и хотел продать. — Прости. Это было самое искреннее «прости», на которое был способен. Сынмин прощает всех и всегда, но Хвану дал по лицу так, что едва не сломал нос. А потом чётко сказал, забрав телефон: — Если хоть раз сорвешься, то для тебя я умер. Хёнджин не настолько тупой, понимает: второго шанса не будет точно, а потому держит обещание уже столько лет. Сынмин заставляет пить таблетки, есть фрукты и овощи, которые Хван с детства ненавидит, сдавать все анализы каждые полгода — Хёнджин тысячу раз «за». И самое потрясающее, что Ким своей безграничной властью почти что не пользуется, лишь изредка, когда не позволяет купить ковёр с длинным ворсом цвета морской волны или повесить портрет Хо Ши Мина на кухне. Наверное, это все же к лучшему. Ликс думает, что всё так смутно и непонятно, когда дело касается чувств. Хёнджин считает, что всё яснее некуда. Периода, когда думаешь сам про себя, что ты «конченный пидор», «неправильный» не было вообще. Нет неприятных ощущений, ведь Хёнджин всегда принимал как должное то, что ему дано; принимает любовь к Сынмину как должное. Хвану интересно, насколько далеко готов зайти Чу, чтобы понять это. — Ты не сказал мне! Феликс почти срывает голос. Он зол так сильно, что готов убить что-нибудь или кого-нибудь. Ваза пролетает в сантиметрах двадцати от икры Хёнджина. Он даже не дёрнулся, бровью не повёл. Это раздражает ещё больше. — Чёртов ублюдок, ты нихуя не сказал! Почему?! — Потому что не мой Чанбин, а значит, — это не моё дело. Оставь свои психи при себе, — невозмутимо опускает он. — Со мной такие финты не прокатят, ты попросту теряешь время. Сынмин стоит неподалёку и понимает, кажется, абсолютно все, но не встревает. Хёнджин специально косил под дурака, знал же Чанбина, как минимум пять лет, и не сказал ничего. В голове воспроизводятся какие-то смутные фразы, сказанные Чанбином, и до Феликса доходит, что тот самый друг — Сынмин. Ли прекрасно понимает хёна и хочется врезать Хвану в разы больнее. — Я считал тебя другом! — в горле пересохло, а в ушах звенит. — Ты злишься на меня или на себя, потому что такой трус? Едва он заносит кулак для удара, как мгновенно оказывается на ковре, придавленный ногой Хвана. Сынмин просит прекратить, но Хёнджин говорит, что всё нормально и детишек просто нужно наказать. Прилично стукнувшись головой, Феликс смеётся, потому что жизни его собирается учить торчок, помешанный на мучном. После повторной просьбы-приказа со стороны Кима, Хёнджин всё-таки отпускает его. Ликс держится за затылок, а после, не говоря ни слова, выбегает из квартиры, прилично хлопнув дверью. — Ушёл, — невесело заключает Сынмин и начинает собирать кусочки вазы, которая жила себе около семи лет. — Придёт ещё. Давай помогу. Ким, конечно, знает. Ли Феликс придёт сюда ещё не раз, потому что солнце всегда возвращается. По его мнению, Ликс — улучшенная версия него самого, чем-то похожий на былого Минхо, но при этом по-особенному светлый. Смелость, как и терпение, приходит с возрастом — он поймёт. Хёнджин спрашивает, сильно ли Мин-Мин расстроился из-за всего. Ким отрицательно качает головой, жизнь сплошное вверх-вниз, а пока все живы и здоровы — все хорошо. — Я люблю тебя. Младший говорит это не так часто, но каждый раз с таким чувством, будто бы впервые. Внутри что-то сжимается от его слов. Они совсем не геи, просто так получилось. — Я тебя тоже. Феликс сидит дома, заперевшись в ванной на два часа. Он не плачет, потому что иначе бы был тотальной размазней, но так паршиво ему точно не было никогда. Он выключает телефон (пх, кто тебе вообще будет звонить), кричит на Джисона из-за очередного цветка на подоконнике и пинает рюкзак с конспектами куда-то в угол. Хан молчит, не спрашивает что произошло, слава Богу, и просто не трогает его. Вечер субботы выдаётся настолько паршивым, и Феликс уже не хочет вообще ничего. Проваливается в сон неожиданно, встаёт ещё до рассвета — четыре сорок три на микроволновке. Телефон он все же включает, в принципе, ничего удивительного не находит. Подумаешь, несколько сообщений от Чанбина и одно от мобильного оператора. Ликс ложится обратно в кровать, на этот раз просыпается ближе к десяти. Джисон учтиво молчит, жуя тосты с абрикосовым джемом и, вы посмотрите-ка, приготовил ещё и для соседа. — В холодильнике ещё лимонный есть, — бубнит он, отпивая горячий чай. — Спасибо. — Я, кстати, вспомнил. И молчит, доедая. Непонятно что там он вспомнил, голова и без него болит. Но Ли Феликс превращается в обыденной комок того, что не может злиться (вчера неожиданно вырвались те самые 5%), и стыд накрывает с головой. Вчерашний поступок был просто омерзительным, — думает он, откусывая ломтик хлеба. Надо бы извиниться. Действительно, это же не Хёнджин виноват в том, что Ликс страдает по Чанбину. С чего Ли вообще решил, что его проблемы кому-то важны, и винить тут в самом деле нужно только себя самого. — Я видел, не помню сколько лет назад, Хёнджина в каком-то объявлении. Поэтому он мне показался таким знакомым. — Что за объявление? — как можно вежливее интересуется Феликс. — Не помню, но это точно он. Всё хорошо? Разумеется, все просто замечательно. Именно так и отвечает Ли, даже улыбается. Хёнджин орёт в голос «God save our young blood» и, мягко говоря, фальшивит. Сынмин не реагирует вообще никак. Эти двое настолько приелись к друг другу, что больше походят на пожилых супругов. — Я пришёл за перчатками. Шмыгнув носом, Феликс старается не расплакаться. Хён все понимает без слов и пропускает внутрь квартиры. За эти два дня, в течение которых Феликс слетел с запланированной встречи с Со и боролся со жгучим стыдом, он все же собрал волю в кулак. Ребята ведут себя так, будто бы не было вообще ничего. Сынмин заваривает чай и интересуется: «А сахар нужен?». И садится на табуретку рядом. Феликсу становится не по себе. Сквозняк нещадно бьёт по ногам, и жар от горящей плиты не даёт ровным счётом ничего. Смотреть на хёна не страшно, скорее неловко. Сынмин закуривает (Ликс первый раз видит, чтобы он делал это в квартире), а после завязывает халат потуже. — Чанбин звонил. — Точно… — тянет с другого конца квартиры Хёнджин. Ликс перебирает пальцами края рубашки. Всё-таки разговаривать с ними на подобные темы почему-то совестно, но так необходимо. — Сказал, что приедет в четверг. А вот я его совершенно не хочу видеть в четверг. Эх, — Хван идёт на кухню, шарканье приближается. — Ну, хер ли ты сидишь тут с тухлой миной? На кладбище и то веселее. Точно, Чанбин же хороший, Чанбин же предложил перенести встречу, раз Ли «заболел». — Нехорошо ты, хён, говоришь. — То есть, шутка про чумную вечеринку тебе тоже не зашла? Предатель. Ты уходишь? — обращается он уже к Сынмину. Тот кивает и уходит из кухни. Он одевается очень быстро, потом ищет, кажется, банковскую карточку. Хёнджин всё это время молчит, и Феликс отчётливо видит (надо же), что ему это вообще не нравится. Хван даже не идёт закрывать за ним дверь, просто продолжает жевать пянсе. Едва младший собирается спросить, а можно ли включить телевизор, как Хёнджин перебивает: — Думай потише. И вообще, Чанбина твоего я, можно сказать, терплю. Мы не друзья с ним точно, а Сынмин просто хорошо ко всем относится, да и помогает ему. Тексты иногда вместе пишут. Это всё, что тебе пока надо знать. — Ты знал его брата? Хёнджин буквально взвывает, хватаясь за голову руками. — Конечно, блять, я знал его брата. В одном клоповнике кололись. Что? — спрашивает он насмешливо. — Не ожидал, что в роду твоего ненаглядного тоже есть такие ебанутые наркоши? Со просто обидно, что я жив, а его брат нет, потому и бесится. Чай в кружке совсем остыл.