Вересковый мёд, или Килт для Поттера

Поттер никогда не присылает сов. Это к лучшему. Макнейру не хотелось бы объяснять кому-либо наличие в доме пернатых гостей. Поттер никогда не присылает сов, да это и не нужно. Раз в месяц Макнейр всё равно просыпается раньше обычного, ощущая лёгкое покалывание пониже затылка. Примерно так бывало раньше, когда он чуял опасность. Так, да не так. В отличие от холодных мурашек дурного предчувствия это покалывание согревает, дразнит, щекочется, и к полудню Макнейру хочется тереться загривком о дверной косяк и урчать от удовольствия. Или от предвкушения. За три последних года внутренний зверь ни разу не ошибся, но всё равно хлопок аппарации, раздающийся ближе к вечеру, застаёт врасплох. Макнейр вздрагивает и, потирая затылок, встаёт у окна, в тени шторы. Поттер аппарирует как гость: появляется поодаль, на «расстоянии вежливости», идёт к дому. Говорит, иначе боится словить нож между глаз от нервного хозяина. Макнейр в своих нервах вполне уверен, как и в том, что Поттер давно уже никого не боится, но не возражает. Ему нравится разглядывать Поттера из-за шторы. Тот идёт неторопливой, расслабленной походкой, но во внимательном быстром взгляде праздности ни на гран. Он пока ещё аврор, хотя форменную мантию снял и несёт в руке, и это тоже она – особая поттеровская вежливость. Не то чтобы Макнейр в ней нуждался. «Привычки так легко не скинешь», — думает он и, повернувшись, идёт к двери. — Мак? Мак, ты дома? «Неужто я когда-нибудь бываю не дома», — хочет спросить он, но молчит, потому что Поттер уже на пороге: улыбается, хотя под глазами залегли синеватые тени. Макнейра тянет стереть их подушечкой большого пальца, как пыль или каминную сажу. Возможно, он так и делает. Наверняка сказать сложно – следующие несколько минут забываются начисто. Видимо, за ненадобностью. Мир возвращается только на кухне, и состоит он из беспорядочных поцелуев, сбитого дыхания и одуряющего запаха, от которого зуд в загривке становится нестерпимым. Подготовка не нужна, Поттер всё сделал заранее, как всегда. Макнейр задыхается от желания, представляя это, и ревности – гадая, есть ли у него кто-то ещё. Но времени на мысли нет: Поттер давно уже привык к ремешкам на килте, Макнейр – к высоте стола, и всё происходит быстро. Кухонный ураган оставляет после себя сбитые стулья и двоих, сцепившихся на краю стола в нелепой позе. — Этот стол, — бормочет Поттер, поглаживая Макнейра по спине свободной рукой. – Вечно этот чёртов стол. Макнейр понимает, что ему неудобно, но нет сил даже поднять голову. Он продолжает держать Поттера, слушая стук его сердца, и дожидается хриплого «Пусти». — Сам пусти, — ворчит Макнейр, и Поттер, хмыкнув, убирает ладонь с его затылка, по ощущениям – вместе с хорошей горстью выдранных волос. Зуд больше не беспокоит. Поттер, ругаясь сквозь зубы, спускает ноги со стола и бредёт наверх, без штанов, в одной смятой футболке и, разумеется, с палочкой. Выглядит забавно, но Макнейр не смеётся. Зато, оценивая неверную походку Поттера, успокаивается: никого у него нет. Пытаясь подавить глупую радость, утыкается лбом в столешницу и вспоминает, как… …На шестой год скитаний Макнейр проснулся в съёмном доме и, глядя на потемневшие от времени потолочные балки, понял: всё. Или он возвращается, или сегодня же вечером будет висеть на одной из этих балок. И не то чтобы прошедшие годы были тяжёлыми — как и любой магглорождённый, он не боялся жизни в немагической Англии. Просто вдруг понял, что такая жизнь ему не нужна. В битве за Хогвартс Макнейр почти не участвовал: в самом начале его засыпало обломками стены. Человек бы вряд ли выжил, но он каким-то чудом успел принять анимагическую форму, получил кирпичом по затылку и вырубился. Никто не видел, как ночью после битвы из-под завалов выбрался серый медведь и потрусил в сторону Запретного леса. Макнейр предоставил своему зверю позаботиться о них обоих, и тот не подвёл: отыскал какие-то горькие травки, сжевал и залёг в первую же яму. Несколько дней лечился, кормился грибами, насекомыми, добытыми из трухлявых пней. А потом Макнейр решил, что пора убираться из опасного места, пока напуганные битвой пауки не очухались и не вышли на охоту. Уже через неделю он набрёл на деревеньку, обобрал пару ночных гуляк и двинул в Дублин Большой, равнодушный ко всем город – то, что нужно, если хочешь затеряться. С год Макнейр покрутился там, потом перебрался в пригород, где дышалось легче. Работа находилась всегда, чаще всего вышибалой в дешёвых пабах или полуподвальных забегаловках. Их владельцы оценили молчаливого охранника, который одним взглядом разнимал драчунов и никому не мешал обстряпывать грязные делишки. К магическим кварталам Макнейр даже близко не подходил, зато каждые полгода менял и паб, и место жительства. А всё для того, чтобы проснуться однажды утром и понять, что не помнит ни одного дня из этих пяти лет. Ни единого. После войны Макнейр запретил себе думать о чём-либо, кроме выживания. Детство, жизнь с дедом, Хогвартс, Волдеморт и Поттер, с которым он так боялся встретиться в последней битве, — всё было словно укрыто за глухой кирпичной стеной, за сделанным на ней небрежным меловым наброском нового дня. Именно эта стена удерживала Макнейра, не давала сорваться обратно. Но всё имеет свою прочность: прошлая жизнь точила камень, проступала сквозь трещины каплями воды, ледяной, с легким привкусом извести, какая была в колодце возле дедова особняка. Колодезная вода звала его, и Макнейр умирал от жажды. Уже днём он сел в поезд, а на следующий вечер сошёл с автобуса в Килхух-глен, игнорируя удивлённые взгляды сельчан и отвечая на приветствия кивками. В тот момент Макнейр ничего никому не хотел объяснять, он практически бежал к своей земле, своему дому. К своему колодцу. У поворота, за которым скрывался особняк, Макнейр остановился. Поттер знал об этом месте – вдруг там теперь дежурят авроры? На миг он представил то, чем жил в последнее время, пахнущие прокисшим пивом забегаловки, мутноглазых завсегдатаев, вечный гвалт – и шагнул вперёд. К чёрту, лучше сдохнуть. Может, повезёт погибнуть в бою. Дом был на месте. Стоял, щурясь на блёклое солнце запылёнными окнами. Макнейр жадно смотрел на него – труба покосилась, черепицы не хватает, плющ разросся – и ему хотелось кричать от радости в бегущее осеннее небо. Наверное, поэтому он проморгал и звук аппарации, и прилетевший в затылок Ступефай. Очнувшись, Макнейр услышал смутно знакомый шелест. Он приподнялся: на ступеньках крыльца были в рядок разложены его ножи и фальшивые документы. Там же сидел Поттер с грудой пергаментов на коленях. На Макнейра он не смотрел, а у того от алой аврорской мантии моментально заслезились глаза. Он осторожно опустил ноющую голову, зарываясь затылком в сухую траву. Интересно, чего там Поттер читает с таким вниманием? Вряд ли ордер на арест. Его пятилетнюю биографию под вымышленным именем? Возможно. Наконец шелест пергаментов прекратился. — Земля холодная, простудишься, — услышал Макнейр Надо же, заботливый какой, подумал он, но всё-таки встал. Поттер тоже поднялся. Он вырос на целую голову, в остальном же был именно таким, как ожидал Макнейр: тощим, жилистым, со скупыми и резкими движениями. Очков не было, зато под глазами появились синяки – метки недосыпа и усталости. С минуту они молча смотрели друг на друга. — Научился бить в спину, — проворчал наконец Макнейр. К его удивлению, острые поттеровские скулы порозовели. — Иначе я бы мог и не справиться, — буркнул он и добавил, требовательным официальным тоном: — Что ты собираешься делать? Макнейр охватил его взглядом, всего, от тяжёлых ботинок до побитой ранней сединой макушки. — Убираться, Поттер. Я буду убираться во дворе. Он взялся за тяжёлую ветку, принесённую ураганом, и когда кое-как перекинул её через забор, у дома уже никого не было. Его вещи всё так же лежали на ступеньках. Поттер вернулся через неделю — аппарировал во двор. Макнейр вышел навстречу и вскинул руку, машинально поймав брошенную вместо приветствия вещь. Разжал кулак. Смятая пачка из-под «Честерфилда». Он поднял глаза. — Эти типа «Спасибо»? — Это типа «В расчёте», — огрызнулся Поттер и плюхнулся на верхнюю ступеньку, нервно сцепив руки на согнутом колене. Макнейр сел рядом, ощущая нарастающий зуд пониже затылка. Он не взялся бы объяснить, как вышло, что они трахнулись прямо на крыльце, — у Поттера потом вся спина была в занозах. Позже, уже в доме, Макнейр вытаскивал их кончиком ножа и зализывал царапины между лопаток, а Поттер только вздрагивал и вжимался лицом в подушку… …Наконец Макнейр поднимается, поправляет одежду и наскоро прибирается в кухне. Напоследок дотрагивается до стола, мысленно обещая, что это в последний раз, и тут же гладит нагретое дерево, зная наверняка: примерно через месяц обещание будет нарушено. — Ты что, заснул там? – слышится сверху, и Макнейр, улыбнувшись, идёт на недовольный поттеровский голос. * * * На второй день Поттер спит долго, до полудня, а проснувшись говорит обо всём подряд. Вываливает новости магомира вперемешку с личными делами, рассказывает о работе, о коллегах, друзьях, о своих детях. Макнейр знает: после его возвращения Поттер развёлся – сразу, как зажили царапины на спине. Знает, что всё прошло мирно, но о личной жизни старшего аврора Поттера ходит много слухов. Он, может, и не хотел бы этого знать, но вышеупомянутый старший аврор всякий раз как бы невзначай забывает у него номер «Ежедневного Пророка». Держит, стало быть, в курсе событий. К обеду новости у Поттера заканчиваются, и звучит неизменный вопрос: — А ты как? Он слушает отчёты о погоде, скрупулёзное перечисление выполненных домашних дел – ну какие ещё новости могут быть у деревенского жителя? – и даже задаёт вопросы. Расспрашивает о соседях, особенно о мисс Муллен (к ней почему-то относится с особой нежностью), и радуется, что той, похоже, удалось заарканить жениха – местного бакалейщика. Так, за разговорами, они возятся по дому. Поттеру не сидится на месте, и Макнейр ощущает нехорошую, нервную энергию в том, как он смеётся, как говорит – слишком громко, и лезет всюду. На минуту он задумывается, что с таким шилом в заднице не стоит работать в аврорате, но потом понимает: Поттер из тех, кем можно гвозди забивать. Так, по крайней мере, это выглядит со стороны. Вечер выдаётся ясный; вместо гостиной они сидят на крыльце. Поттер умолкает, но ненадолго. — Ты за это время так и не был в Лондоне? — Чего я там не видел, — пожимает плечами Макнейр. — Мало ли… Скоро сможешь съездить. — Я в розыске вообще-то. — Но есть срок давности. — Чушь, какой может быть срок давности у… — в последний момент он заменяет слово «Пожиратель», — у меня? — По особо тяжким – пятнадцать лет. Твой случай, правда, отдельно рассматривают. На палочке нет Непростительных, поэтому Визенгамот скорее всего… — Поттер. Не ерунди. Десять лет уже рассматривают, да? Макнейр думает о магах и магглах, которых упокоил безо всякой палочки. О чём думает Поттер? Чёрт его знает. — Вот увидишь. — Без меня всё равно ничего не выйдет, — говорит Макнейр после паузы. – А я на свидание с Визенгамотом не тороплюсь. — Выйдет, — рассеянно говорит Поттер и повторяет: — Вот увидишь. Макнейру не нравится ни этот разговор, ни взгляд цвета запылённой листвы. — Что случилось? Поттер отмахивается, но потом нехотя рассказывает: подвыпивший маг приставал к горничной, девчонке-сквибу, и та его ткнула ножом для фруктов. — …у этого кретина из оружия был только ремень, и теперь он собирается подавать иск – несоразмерная самозащита. Хотя и я бы его своими руками… — Поттер стискивает кулаки. – Кто знает, как бы там всё обернулось. Несправедливо. А внятного закона по самозащите так и нет. — Закон в любом случае меньше справедливости, — говорит Макнейр. Поттер живо оборачивается и смотрит на него со странным выражением. — Это Иннес говорил? — Я тоже говорящий. Поттер поднимается, прохаживается перед крыльцом. — Справедливость… — тянет он. – Она у каждого своя, согласен? Именно поэтому нужен закон – какой-то общий ориентир. Так? Макнейр молчит. Ему не по душе такие споры. Сам он всю жизнь плевал на «общие ориентиры», считая, что истину на шару не получишь, и Поттеру это отлично известно. — Где твои ножи? – внезапно спрашивает тот. Макнейр медлит, удивлённый, но всё-таки отвечает. — В сумке, под кроватью. «И это ты тоже знаешь». Однако Поттер разглядывает его, покачиваясь на пятках, словно ждёт чего-то, и Макнейр добавляет: — Мои ножи уже давно никому не служат. И это я сам решил. Поттер отводит глаза. — Я вот тоже иной раз хочу… — он запахивает рубашку, обрывает себя на полуслове. – Ладно, пошли, а то холодно. Начало августа, холодом ещё и не пахнет, но Макнейр покорно идёт в дом, понимая, что Поттер наговорился. * * * Рано утром Макнейр выходит к дому на разминку – совсем упражнения он не забрасывает, а потом по обыкновению обливается из колодца. Вода стекает по телу, по кожаным штанам; Макнейр гулко шлёпает себя по груди, растирает плечи, наслаждаясь тем, как застывшая было кровь несётся по жилам. На крыльце, поддёргивая пижамные штаны, появляется Поттер. Смотрит на него, сонно щурясь, и решительно подходит к колодцу. — А ну-ка мне. — Не выдумывай. Там иней на срубе. — Ну и что, — Поттер встряхивается. – Лей. — Не валяй дурака, простудишься. — Я закаляюсь! — Где, в душевой кабине? Поттер хмурится, и Макнейр, мысленно махнув рукой, наполняет пару жестяных вёдер. Он уже понял, что на Поттера «нашло», а в такие моменты спорить бесполезно. Хотя зачем ему доказывать свою удаль, Макнейр вовсе не считает его слабаком. Тем более однажды Поттер вызвал его на шуточный поединок и пару раз уложил хитрыми приёмами, ткнув носом в землю. В конце концов Макнейр тоже его скрутил и, перегнув через колено, нашлёпал по тощей джинсовой заднице, но только потому, что Поттер тогда совершенно обессилел от смеха. После первого ведра жидкого льда он стоит столбом, хватая ртом воздух, но быстро приходит в себя и показывает глазами: давай второе. Макнейр обливает его ещё раз. Поттер издаёт какой-то задушенный звук, мотает головой, смеётся. Макнейр видит эту широкую, умытую улыбку, подсвеченные солнцем капли, повисшие на волосах, ресницах, сжавшихся сосках, и ему жаль, что приходится заворачивать Поттера в жёсткое полотенце, но иначе нельзя – простынет. Полотенце не помогает: буквально через пару часов Поттер начинает тереть глаза, а после обеда уже вовсю чихает. Макнейр, ворча, заваривает травяной чай и подсовывает ему под распухший нос миску. — Что это? – гнусит Поттер. — Мёд. — Мёд? – недоверчивый тычок чайной ложкой. – Он странного цвета. И вообще на ирис похож. — Нормальный вересковый мед, ешь. — Да ты что! Неужели карлик выдал секрет?(1) Макнейр смотрит непонимающе, и тот машет рукой – проехали. Потом он всё-таки суёт в рот ложку и блаженно жмурится. — М-м… Вкусно. Вересковый мёд, говоришь, — Поттер покачивается на стуле, глядя как будто сквозь Макнейра. – И от чего же он исцеляет? Макнейр хмурится, вспоминая. — Много от чего. Например, от поноса. Поттер фыркает, разбрызгивая чай, и хохочет до слёз. — Ох, Мак… Ты – последний из романтиков, знаешь? Макнейр пожимает плечами. Он не всегда понимает шутки Поттера. Тот, почуяв его обиду, быстро допивает чай. — Здорово, никогда раньше вересковый мёд не ел. Откуда у тебя? Макнейр сомневается, говорить ли. Хотя в любом случае собирался, ещё весной… Поколебавшись, он ведёт Поттера на задний двор, бывшую тренировочную площадку. Мишень для ножей по-прежнему висит на столбе, но теперь во дворе особо не развернёшься. — Это… Что это? У тебя пчёлы, что ли? – Поттер застывает напротив четырёх аккуратных ульев. — Бакфастские пчёлы(2), — с тайной гордостью уточняет Макнейр, и Поттер важно кивает, будто всё понял. Он прохаживается вдоль ульев, осторожно наклоняется, прислушиваясь к полусонному вечернему гудению, с чисто мальчишеским любопытством пытается заглянуть в леток.(3) — Круто... От его улыбки, такой же светлой, как и утром, у Макнейра во рту появляется горько-сладкий привкус, будто это он только что ел густой, красно-коричневый вересковый мёд. Сглотнув, он загоняет Поттера в дом и несмотря на протесты («Да я и так весь вспотел!») заставляет выпить ещё кружку отвара. Потом они переходят в гостиную, к камину. Поттер утягивает Макнейра на диван, прислоняется горячей взмокшей спиной, и тот обнимает его, вдыхая терпкий запах пота. Третий день обычно бывает молчаливым, но в этот раз Поттер нарушает свой распорядок. — А что, Мак, — бормочет он, — если бы я совсем к тебе переехал? Макнейр смеётся от неожиданности. — Ну конечно! Как ты это представляешь? — Очень даже представляю. Переведусь к вам куда-нибудь. Или вообще в отставку подам, имею право. — Что ты тут делать будешь? — Ну, ты же что-то делаешь. — В этой глуши, без людей? Да ты и дня не выдержишь. — На людей я уже насмотрелся, на не-глушь тоже. Путешествовал даже. Женат был. Как ты не скажешь, чего я там не видел? А здесь хорошо, пчёлы, — по голосу слышно, что он улыбается. – Килт себе пошью… Тут хохочут уже оба. Темнеет. Макнейр пытается спровадить Поттера спать, но тот ехидно напоминает, что у него простуда, а не инвалидность, и если кто-то уже не может без стола, то это не его проблемы. Ночь длится долго. Макнейр просыпается на рассвете, но Поттер уже на ногах. Не открывая глаз, Макнейр слушает, как он собирается: в комплекте с аврорской мантией — пронзительный взгляд и тяжёлая поступь. Одевшись, Поттер с минуту стоит возле кровати, а потом выходит, бесшумно притворив дверь. Макнейр перекатывается на его половину кровати, утыкается носом в подушку и позволяет себе подумать, как бы это было – жить с Поттером не два-три дня в месяц, а долго. Или даже всегда. Получается не очень. Макнейр мотает головой, отгоняя непрошенные мысли, поднимается. Он замечает белый комочек возле шкафа – Поттер потерял какую-то из своих бумажек. Макнейр разворачивает её и несколько минут не мигая смотрит на квитанцию из лондонской мастерской на пошив килта. Спускаясь вниз, он гадает, на сколько Поттер останется в следующий раз. Наверное, дня на два-три. А может, навсегда. Fin. (1) — намёк на балладу Стивенсона ("Из вереска напиток...") (2) — очень крутая порода, практически Дэдпул среди пчёл (3) — парадный вход для пчёл