Зависть богов

      Выбор есть всегда. Даже если его нет.       Он мог свалиться за процессор в спасительную глухоту еще двадцать часов назад, едва лишь система, истерично сигналя, выбросила на внутренний экран процентный эквивалент повреждений. Его формальный хозяин, нынешний владелец «DEX-company», Найджел Бозгурд, передернув затвор на странном дугообразном приспособлении, стреляющем короткими металлическими болтами, заметил:       — Я тебя предупреждал. Смерть за три минуты еще надо заслужить. А ты меня не послушал. Все человека из себя корчил. Ну что ж, я готов тебе в этом помочь. Умирай… как человек.       Выстрелов было два. Первый пробил левое легкое. Со вторым Бозгурд медлил, раздумывая, выбирая для прицела то живот, то солнечное сплетение, то область сердца, но спустил рычаг, когда тупоносый снаряд уперся в ребра справа. Он зарядил приспособление и в третий раз, но от выстрела воздержался. Видимо, решил, что чрезмерные повреждения приведут к остановке слишком быстро. И упрямая жестянка не осознает в полной мере оказанную ей милость — отправиться в утилизатор в человеческой ипостаси. Мартин слышал, как Бозгурд спросил у стоявшего рядом завлаба.       — Сколько продержится?       — Без своевременного поступления необходимых для регенерации питательных веществ тридцать шесть часов.       — Вот пусть и подыхает. Не спеша. Как его предшественник на Хроносе.       Больше Мартин его не видел. Имплантаты судорожно пережимали сосуды, но кровь уже булькала в горле и струйкой стекала по подбородку. Преодолевая отвращение, Мартин собрался с силами и сглотнул. Подавил рвотный рефлекс. Не хотел, чтобы люди видели его блюющим черными свернувшимися сгустками. Внутреннее кровотечение продолжалось. С правой стороны тупоносый болт разворотил не только легкое, но и печень. Мартин чувствовал, как влажное кровяное тепло разливается по спине. Продолговатая металлическая болванка прошла насквозь и даже воткнулась в стену, у которой ему приказано было стоять. Чтобы усилить кровотечение, Бозгурд приказал стоявшему за его спиной киборгу-телохранителю выдернуть оба стержня. Затем с них смыли кровь и вернули в зарядную капсулу дугообразного приспособления.       — Заодно проверим на выживаемость, — уже из-за двери распорядился владелец компании. — Эй, Лобин, установи таймер. Или пусть жестянка сама установит. Пусть считает, сколько ему осталось... быть человеком.       Система тут же угодливо подсуетилась.       Установить как исходную временную позицию момент разрыва легочной ткани? Да/Нет.       Мартин отрешенно смотрел на выскочивший вопрос. От него требуется подсчитать количество вздохов и сердечных сокращений до полного обнуления. Что ж, пусть… По крайней мере его кибернетическому двойнику будет чем заняться.       Да.       Таймер запущен. Часы. Минуты. Секунды. Доли секунд. Последние, кажется, подгоняют друг друга. Есть ли смысл больше суток наблюдать, как неумолимо снижаются проценты работоспособности? Как один за другим отключаются имплантаты? Как уходит жизнь? В закоулках сознания есть множество бездонных темных провалов, где он может укрыться. Дно в этих кавернах мягкое, вяжущее. Он, вернее, то, что от него осталось, свернется там окровавленным узлом и предоставит процессору самостоятельно завершить финальную стадию. Так было бы проще. И еще… Есть ли смысл превозмогать боль?       Для процессора боль — это всего лишь информация от рецепторов, что-то вроде автомобильного гудка за спиной: «Берегись!» Боль существует только для него, Мартина — человека. Он может добровольно отказать себе в человечности, и боль тут же исчезнет, перестанет осознаваться, и останутся только проходящие по нервным волокнам информационные импульсы. Погребенному среди извилин органического мозга, ему будет уже все равно. А может и наоборот, эту человечность в себе признать.       У него был выбор: беспамятство или присутствие. Он выбрал присутствие. И боль. Выбрал свою задавленную, обескровленную человечность. Все-таки когда-то он им был — человеком. Целых триста сорок пять дней. Затем тысяча пятьсот тридцать один день он пребывал уже в противоположном качестве, но не забыл, что отличает человека от разумной машины — выбор. У человека всегда есть выбор. Есть альтернатива, даже если выбирать приходится из двух смертей. Пусть это последнее, что у него осталось, но он выберет смерть как человек.       В беспамятстве он позволял себе немного передохнуть, в противном случае боль сожрала бы всю его решимость на присутствие. А так перспектива безболезненного ухода вселяла если не надежду, то по крайней мере терпеливую уверенность в собственных силах. Система раз за разом предлагала гибернацию. Нет! Он выбирал этот ответ со странным упорством. Зачем? Его никто не видит. Никто о нем не знает. О его существовании здесь, на Вероне, знают только сотрудники лаборатории, хозяин дома и… Бозгурд. Больше никто. Некому доказывать и некого убеждать.       Правда, есть еще та ХХ-особь, которая спускалась в лабораторию. Но какое ей до него дело? Она пришла, чтобы задать ему свои издевательские вопросы! Такой изощренной боли ему не причиняли даже тестировщики на стенде, когда измеряли чувствительность рецепторов как с подключенными имплантатами, так и без них. Тогда была другая боль, физическая. А эта… Эту никаким алгезиметром* не измеришь. Точное попадание раскаленным дротиком в сердечный узел, который ни в одном анатомическом справочнике не указан. Еще одно доказательство его человечности. У киборга этого сердечного узла нет. В него сколько угодно этими дротиками стреляй, а вот у существа, которым некогда был он, этих узлов несколько. Вероятно, та ХХ-особь за пластиковой стеной где-то освоила эту секретную анатомию. Для того и спускалась в лабораторию в компании хозяина — мастерство свое испытать.       Да, он человек, и ему больно. И он умрет, как человек. Как приговоренный. Так распорядился Бозгурд. По истечении тридцати шести часов Лобин отвезет его к городскому мусоросжигателю. Утилизатор, находящийся в лаборатории, слишком малой мощности. Предназначен для утилизации шприцев и одноразовых перчаток. Мертвое тело пришлось бы разделывать, как свиную тушу на бойне. А управляющий этим стерильным застенком доктор Лобин, похоже, слишком брезглив. Здесь, на Вероне, планете богачей, он скорее в почетной ссылке, чем при подлинном деле, и не желает походить на санитара в морге. Даже приближаясь к своему подопечному, доктор надевает поверх фирменной униформы прорезиненный фартук, чтобы не испачкаться. Лобин постарается, чтобы и следов не осталось. Вот только истекут отпущенные смертнику часы.       Мартин вернулся из очередной обморочной передышки. Дышать стало трудно. В правом легком бульканье и свист. Имплантаты не справляются. Энергии не хватает. Критически низкий уровень. Система едва не воет, забрасывая цифрами. Его не кормили с тех пор, как привезли из исследовательского центра «DEX-company» на планетоиде у 16 Лебедя. Этот планетоид значится в звездных справочниках как бесперспективный и малопригодный для колонизации, а в действительности выкуплен «DEX-company» под секретную лабораторию. Именно там, на безымянном планетоиде, Мартин провел большую часть своей жизни. В день тысяча триста сорок пятый он уверился, что ему суждено там же и сгинуть вместе с прочим лабораторным материалом, который периодически сжигали в огромном утилизаторе, но на тысяча пятьсот двадцатый день его впихнули в транспортировочный модуль, и очнулся он уже здесь — на Новой Вероне. Саму планету, даже выхваченный иллюминатором кусок, он не видел. Один лабораторный бокс сменился на другой, еще более пустой и холодный. На планетоиде у него, по крайней мере, была стандартная койка, а здесь не было и этого. Совершенно пустая пластиковая коробка. Из чего он сделал вывод, что надолго он в этом боксе не задержится. Его либо отвезут обратно, либо… убьют.       Все-таки второе… Он не сожалел, что тысяча пятьсот тридцать второй день станет последним. Выживание никогда не входило в число его базовых установок. Правда, он рассчитывал на быструю трехминутную смерть, а не на тридцать шесть часов агонии. Но страшное обстоятельство не обнуляет выбор — предоставить процессору в одиночестве исполнять свой машинный долг или тянуть человечность до конца.       Мартин услышал шаги и заметил Лобина. Тот был в своем фартуке. За доктором следовали два киборга в фирменных комбезах. Два безмолвных уборщика.       — Можешь встать?       Опираясь о стену бокса, Мартин поднялся. Лобин заметил на стене отпечаток ладони и поморщился. Вытащил планшет и выдернул вирт-окно доступа. Мартин почувствовал запущенную в разум бесцеремонную руку. Эта рука шарила и что-то искала, что-то двигала и переставляла. Вероятно, он ощутил бы то же самое, если бы Лобин запустил руку в его рану и на живую совмещал бы сломанные ребра.       — Сохрани мое имя в строке «хозяин», — неожиданно буркнул Лобин.       Мартин с усилием взглянул на внутренний экран. Да, так и есть.       Хозяин: Зигмунд Лобин       Пол: мужской.       Возраст: 47       Место рождения: Земля       Семейное положение: Разведен.       Фигура доктора попала в зеленый контур. Зачем ему это? Хозяин? На оставшийся час?       — Сам дойдешь? — не глядя, осведомился новый Хозяин.       — Да, — ответил Мартин.       Он дойдет. Это тоже выбор. Он так решил. Сам. Он дойдет до флайера и до утилизатора. А там, за пару шагов до пылающего жерла, уже на затухающей частоте, он увидит небо…       За сорок шесть минут до полной остановки системы вновь произошла смена хозяина. Мартин слабо удивился. Процедурой был занят процессор. Деловито, игнорируя сигнальный вой, извлекая из базы данных информацию, утратившую актуальность, и помещая в освободившиеся кластеры новую. Лобин из хозяйской строки исчез. Появилась женщина. Корделия Трастамара. Мартин не чувствовал ни удивления, ни любопытства. Все, что в нем оставалось действующего, он сосредоточил на зафиксированных имплантатами коленях. Чтобы не подогнулись. Еще часть имплантатов держала легочные сосуды, препятствуя компрессии. Но скоро и они будут отключены. Это неважно, главное, не упасть, не свалиться в беспамятство, и еще держать голову, чтобы видеть небо. Оно такое… темное, бездонное, в россыпи звезд.       На планетоиде ему в качестве поощрения иногда разрешалось постоять у той части купола, где внешние створки расходились в стороны, позволяя видеть голые, в серой изморози, скалы и восходящую над ними красную звезду. Иногда на серые скалы падал снег. Мартин знал, что это вовсе не снег, это смерзшиеся частички газа, а снег, настоящий снег, бывает только на кислородных планетах. Здесь, на безжизненном планетоиде, это лишь жалкая видимость, пародия. Он знал, что пейзаж за стеной купола всегда будет одним и тем же, что ничего не изменится, что небо не посветлеет, что космос останется черным и безмолвным, но тем не менее всегда выбирал именно эту разновидность поощрения, если ему предлагали выбор.       Кажется, он снова провалился в беспамятство. Имплантаты окончательно отказали. Он успел взглянуть на таймер. Еще тридцать девять минут. Когда кожа сначала вздуется, полопается и обратится в пепел, он будет еще жив… Но вместо жара — умиротворяющее тепло. Мартин очнулся и услышал гул двигателя. Флайер! Что это? Его везут обратно? Нет, звук другой. Ему тепло. Это термоодеяло. И еще… еще нет боли. Мартин прислушался к себе. Он в сознании! Вот только что вернулся. И минуту назад на вопросы отвечал процессор. Новая хозяйка запрашивала данные о состоянии. Да какое у него может быть состояние? Он сломан. Кому понадобилась эта груда окровавленных обломков? Сказано же — рекомендуется ликвидация. Он солидарен с процессором, со своим бесстрастным кибернетическим двойником. Даже вслух произнес.       — Рекомендуется ликвидация.       В ответ последовал укол сквозь заскорузлую от крови рубашку. И тело вдруг стало прозрачным. Боль ушла. Боль ушла! За все предшествующие тысяча пятьсот тридцать один день боль стала неотъемлемой составляющей его тела, дополнительной физической категорией к объему и массе. С отменой этих физических параметров материальный объект обязан приобрести противоположные качества. Вот и тело его стало вдруг невесомым, лишившись одной из своих фундаментальных характеристик. Может быть, и нет никакого тела? Может быть, это мерцает уже не ограниченная физикой искра сознания, а процессор мертв? Пройдет совсем немного времени, и сознание тоже угаснет. Уйдет в небытие? Если небытие такое и есть, трансцендентное, неосязаемое, то он согласен на поглощение. И чем быстрее, тем лучше. Вот только таймер все еще светится. Все еще меняются цифры. Двадцать пять минут до полной остановки. Работоспособность 2%, уровень энергии критически низкий… Собственно, его уже нет, этого уровня. Должен был уйти в минус. Система пожирает неприкосновенный запас еще живых тканей, разлагает на удобоваримые молекулы драгоценные тромбоциты, дергая их из спасительных сгустков. И кровь уже сочится, вновь подступает к горлу. Неожиданно на губах сладкое и твердое. Таблетка глюкозы. Анализ молниеносный. Глюкоза! Микроскопическая доза, но это не менее десяти минут к оставшимся двадцати. Нет, он не хочет! Не хочет. Процессор сильнее, рассудительней, рациональней и… у него есть хозяйка. Высшая воля. Хозяйка приказывает. Система, воющая от голода, хватает подачку. Мартин отворачивается.       Обратный отсчет замедлился. Цифры замерли. Еще одна таблетка. Вместе с охватившей его невесомостью это почти блаженство. Растворяющее, безбрежное. Ну и пусть…