Храм на рассвете

Please, don´t take anything home with you. Except maybe for some memories or photographs. And make sure, that you won´t leave anything behind.  Save your own footprints in the sand. ©

Этот интернат получше, не такой, как в Советской Литве: там в привычку входило отбирать любые ценности силой, а тут просто следует прятать свои запасы понадёжнее. Конечно же, воровство не поощряется, но это неписаный закон — раз уж ты не пользуешься вещью немедленно, значит, сможешь прожить без неё и в дальнейшем. Единственную имеющуюся у него собственность Ганнибал всегда держит при себе, но это мелочь, побрякушка, она дорога воспоминаниями, а если продать — не хватит даже на пакет леденцов. А ещё уголь и бумага здесь в полном достатке, никто не считает нужным их ограничивать. Воистину прекрасное место. С нового учебного года Ганнибал даже не убил никого. Возможно, это подростковое, и он перерастёт, как перерастают угри или ломку голоса. Перерастёт точно так же, как перерос собственную немоту. Он всё ещё иногда прикидывается немым, например, когда случайно задевает ладонь парня из соседней группы. Так получается практически случайно: оба пытаются взять один и тот же лист бумаги. Парень оборачивается через плечо и смотрит на Ганнибала даже немного надменно. — Ты рисовать или писать любовные послания? Скептически изогнув уголок губ, он становится похож на дикую птицу, вот только Ганнибал не может припомнить названия. Дома, в Литве, от бабушки ему досталось множество книг по орнитологии. Здесь, в чужом месте, нет времени для сентиментальностей — Ганнибал резко дёргает лист, и на ладони парня остаётся болезненный порез. Тот даже не вздрагивает, но и агрессии не проявляет. Словно ему всё равно. Забираясь на верхнюю полку и стараясь вывести линии на помятом листе, Ганнибал ловит себя на том, что постоянно возвращается взглядом к окровавленному краю. Он словно подбирает всю композицию под случайно оставшееся бордовое пятно, которое одновременно может быть как закатным солнцем, так и рассветным. Где-то внутри Ганнибал знает, что эта жажда не пройдёт. Как и знает, что порез ему не забыли. Он не боится, просто повышает бдительность. Месть оказывается и вовсе смешной — слишком быстро подставленная подножка. Ганнибал замечает её уже в падении, но зато умудряется в процессе утянуть обидчика за собой. Одежда вымазывается в свежей мастике и принесённой на сапогах грязи, зрители собираются вокруг двух катающихся по полу тел, но не проявляют особого энтузиазма, даже не болеют ни за кого из них. По-видимому, его соперник такой же неплохо адаптировавшийся «посторонний», как и сам Ганнибал, либо же сказывается сдержанный немецкий менталитет, который до сих пор так и не изучен им как следует. Несмотря на то, что удар наносится за ударом и нет времени на размышления, в какой-то момент Ганнибал осознаёт, что их драка больше похожа на танец, и противник бьёт не в полную силу, а так, скорее играя, что со стороны Ганнибала тоже делает нечестным сражаться на полную. Они постоянно меняются позициями, и становится ясно, что поддаваться и нападать — такая же стратегия, как «шаг вперёд шаг назад» на балу. Когда же их в конечном итоге разнимает кто-то из старших и приходится по таким же неписаным правилам пожать друг другу руки, Ганнибал видит усмешку: торжествующую, довольную, вот только торжество это не над Ганнибалом. — Скажи, им понравилось, — говорит он вполголоса и подмигивает. Длинные тёмные ресницы только подчеркивают показательную пошлость этого жеста. — Мы хорошо постарались, — отвечает Ганнибал и невольно прикладывает остывшую ладонь к разбитой губе. Пусть технически он и нанёс больше ударов, но всё равно чувствует себя побеждённым. Возможно, от высказанных напоследок слов, или же от этих ресниц, которые завтра будут окаймлены смачным фингалом. Проходит время, прежде чем Ганнибал постигает истинную природу собственных чувств. Его зовут Ральф, и Ганнибал сам не замечает, в какую минуту влюбляется. Писатели, художники и даже просто ребята постарше склонны обсуждать истории первой влюблённости, вот только Ганнибала забыли предупредить, что это случится с парнем. Групп их возраста всего две, и Ральф учится во второй. Они больше не разговаривают и больше не дерутся, но зато пересекаются регулярно. В убогих коридорах, единственным украшением которых являются плакаты о дружбе народов. У дырки в заборе, которая превратилась в общественный перелаз в реальный мир, но никто и не думает её заделывать. В столовой с разведённым компотом из сухофруктов. В библиотеке. В классной комнате, которая больше похожа на кладовую, и единственным достоянием которой является бумага с острыми краями. Понятное дело, пересекались они и прежде, вот только прежде Ганнибалу не было до Ральфа никакого дела. А теперь их случайные столкновения происходят немного чаще именно оттого, что перестали быть случайными. Узнать расписание группы не составляет труда — оно просто вывешено в коридоре, а вот узнать, куда пропадает Ральф поздними вечерами, гораздо интереснее. Сам Ганнибал покидает интернат нечасто: отправить посылку тётке в Италию или же проверить, не приходило ли что от неё. Делать это в почтовом отделении гораздо безопаснее, ведь, совершая отправку через воспитателей интерната, нельзя быть уверенным, что содержимое не разворуют по дороге. Пусть Ганнибал и отправляет Малене только свои рисунки, а в ответ получает короткие письма с округлыми буквами и варенье из южных фруктов. Она никогда не жалуется в письмах и никогда не приглашает к себе. Однажды они с Ральфом встречаются на улице, одной из разбомблённых штрассе. В мае с размахом отмечали двадцатилетие победы, но разве это победа — жить и ходить по руинам, и это только верхушка айсберга. Вряд ли коренные жители Дрездена видят себя победителями, и вряд ли любая пропаганда способна их в этом убедить. Двадцать лет назад в этом городе заживо сгорели десятки тысяч людей. Ганнибал не чувствует к ним жалости — он родился на пять лет позже и в другой стране, но жить со всех сторон окружённым руинами, кажется отвратительным. В руках Ральфа папка, за ухом, в густых тёмно-русых кудрях, виднеется заострённый кончик карандаша. Они смеются, когда понимают, что прогуливаются с одной и той же целью. Некоторое время просто идут молча, сосредотачиваясь на мостовой, отчётливо впечатывающейся в протёртые стельки, и периодическом грохоте проезжающего трамвая. Из карманов Ральф выуживает обёрнутый бумагой хлеб — тот пахнет приятно. Он никак не похож на сиротский: мягкий и с корочкой, должно быть, Ральф украл его из переполненной посетителями пекарни. Ганнибал ведёт их к своей заначке с вареньем Малены. — Ты часто рисуешь Фрауэнкирхе? — интересуется Ральф, отправляя в рот обильно смазанный вареньем кусок. Губы остаются маслянистыми, и это вызывает в Ганнибале неведомые ранее чувства. Что-то такое же сильное, как желание убивать, но вот Ральфа убить ему не хочется. — Это ведь просто развалина. — Ганнибал спорит с ним просто ради того, чтобы поспорить. — В Дрездене есть гораздо больше сохранившихся мест. — Ты просто не видел этот храм на рассвете. Но на рассвете храм так и остаётся грудой развалин. В пятидесятые многие руины были разобраны, за исключением остовов нескольких исторически ценных зданий. Ганнибал как-то видел церковь Богородицы на довоенных снимках, но от былого величия барокко осталось только две стоящих друг напротив друга развалины, пространство между которыми усыпано грудой камней. Простые горожане спешат по утренним делам, не обращая внимания на стоящую рядом с ними громадину. Взгляд замыливается, привыкает к увиденному, как слух привыкает к бесконечному грохотанию трамвая. В просвет между возвышающимися стенами виднеется купол Высшей школы изобразительных искусств. Ральф ничего не говорит, но Ганнибал каким-то внутренним чувством уже знает, как манит его этот недосягаемый для просто сироты плод. — Ты бы ещё Колизей назвал руинами, — посмеивается Ральф и принимается за рисование. Осенние лучи холодного солнца проникают сквозь изогнутые своды, но Ганнибал упорно отказывается видеть в них красоту. Руины так и остаются руинами, с какой стороны на них ни посмотри. Ему даже спорить не хочется с тем, что эти две культи никак не сравнить с величием римского амфитеатра. Поэтому Ганнибал просто сидит и любуется рисующим Ральфом. Любуется правильными чертами его лица, силуэтом, очерченным утренними лучами солнца. Прохожие посматривают в их сторону скорее с любопытством, самую кроху осуждая подобное бездельство в рабочий день. Хочется смеяться над ними, смакуя разрастающуюся в груди безмятежность. Вот только от Малены давно не приходили ни письма, ни посылки, и Ганнибал не то чтобы переживает, скорее, чувствует потребность переживать. — Чем именно тебя влечёт это место? — решается спросить он. Ганнибал считает вздором распространённое суждение, что без истории невозможно понять истинное значение картины, или же что биография писателя проливает свет на описанные им в книге события. Настоящее искусство всегда говорит само за себя, а вот когда красота безмолвствует — уловить её суть не поможет ни один путеводитель. Ганнибал просто желает снять обёртку с леденца. — Ты знаешь, сколько раз перестраивали это здание? — переспрашивает в ответ. Губы самопроизвольно накрывают тупой кончик карандаша, и Ральф прищуривается, словно пытается скрыться от бьющего в глаза солнечного зайчика. Должно быть, зрение у него не идеальное, но носить очки, значит стать ещё большим изгоем. Даже на выходных Ральфа не видно на спортивной площадке. — Церковь на этом месте существовала века с одиннадцатого и постоянно перестраивалась. — Ганнибал всё же готовился к этой встрече и пролистал обнаруженные в библиотеке справочники. — И в восемнадцатом, когда она обветшала настолько, что с неё даже сняли колокола, появилось то здание, которое можно видеть на фото. И на развалины которого мы смотрим сейчас. — Именно, — восклицает Ральф в ответ, будто довольный тем, что Ганнибал не поленился поискать информацию. Его учительский тон не раздражает, ведь разве может что-то раздражать в человеке, в которого ты влюблён. Ганнибал пока с опаской перекатывает это слово на языке. — Храм ветшал, разрушался, перестраивался неоднократно, но при этом у него оставалось одно и то же имя, та же суть. Разве Фрауэнкирхе потерял что-либо, когда его облекли в каменную вычурность барокко? То, что мы видим, только временная форма, скучно иметь одну-единственную жизнь. Облака на фоне ярко-голубого неба смотрятся настолько же кудрявыми, и Ганнибал против воли прикасается к бумаге, чтобы запечатлеть их суть. Глаза рисовать сложнее, а растирая графит по изображённым на бумаге губам, Ганнибал чувствует подступающий к щекам румянец. Он будет растирать себя позже, когда все уснут, и думать о губах, обхватывающих закругленный конец карандаша. На удивление, обретённая склонность Ганнибала к рисованию портретов только добавляет ему уважения со стороны интернатовцев. Где-то в тёмном закоулке души время от времени выплывает на поверхность страх, что кто-то грубо пошутит про них с Ральфом, а неловкость Ганнибала только подтвердит их догадки, но ничего подобного не происходит. Наоборот, увидев портрет, каждый вдруг хочет получить такой же, и тут уже Ганнибал принимает мелкие и крупные подачки, будь то пара марок или сворованные полпалки колбасы. Обычно он рисует в библиотеке с самого утра, прогуливая заодно первый урок, хоть многие предпочитают прогуливать его и без особо видимых причин. Ни к каким другим парням он не испытывает того же. Изображая на бумаге их чуть припухлые щёчки, Ганнибал иногда жаждет провести по этим выпуклостям охотничьим ножом, как тогда, в лесу, но это желание не связано ни с реальной агрессией, ни тем более с той томной дрожью, которая не даёт ему спать по ночам. Более всего жажда срезать с них кожу вместе с плотью похожа на желание есть. Ганнибал воспринимает свою работу так, словно рисует натюрморты. Пик заказов выпадает на Рождество — каждый хочет отправить что-то двоюродной бабушке или сестре, живущей в другом городе. Многие прикладывают деньги. Ганнибал пытается нарисовать портрет Малены, но воображение и память предают его. Волны времени забирают по крупицам память о детстве. Ганнибал забыл лицо матери, потому что потратил слишком много усилий, чтобы запомнить лица её убийц. Он ни разу не пожалел о том, что сделал с ними, пожалел только о том, что не помнит, как выглядела Миша. Помнит её платье, её детский смех, но не лицо. Раздумывая, Ганнибал приходит к выводам, что ненавидит руины Фрауэнкирхе за невозможность вернуть образ Миши, когда она улыбается. С новогодними праздниками приходит голод. То ли бюджет на следующий год не утверждён, то ли директор наворовался, потратив все деньги жене на подарок, но скудный рацион питания становится ещё более скудным, то есть, сводится исключительно к овощной похлёбке и сухарям. Многие болеют от холода и недоедания, Ганнибал вспоминает, как в литовском интернате зимой заклеивали окна. Одним январским вечером Ральф уводит его сразу после ужина. Точнее, даже не дожидаясь его официального окончания, как будто бы так много времени требуется, чтобы одолеть тарелку супа. Вечер выдаётся ещё более холодным, чем в последние дни, и снег жалобно хрустит под ногами, словно с каждым шагом умирает колония снежинок. Они не держатся за руки. Они не говорят. Талый снег уже начинает неприятно хлюпать в поношенных ботинках, и главное — не слечь, как остальные. Ганнибал ничего не спрашивает, хоть Ральф оставляет опустевший после праздников центр города позади. Ему следовало бы насторожиться, чтобы не попасть на еще какую-нибудь гадость вроде подставленной подножки, но вместо этого Ганнибал расслабляется и позволяет вести себя. Если он не может вспомнить, как выглядит Миша, разве важно, доживёт ли он до весны. Дом, к которому они в итоге приходят, тоже пострадал от бомбёжки. Будто был ранен так же, как солдат на передовой, и в результате лишился конечностей или внутренних органов: пробираясь на второй этаж разрушенного здания, иногда приходится перепрыгивать через несколько ступенек. Тайная комната Ральфа имеет крышу над головой, но через выбитые окна видно тёмное январское небо. В углу сложены дрова и хворост, Ральф разводит огонь рядом с дырой в стене, которая некогда являлась дымоходом. Когда он достаёт свои запасы, Ганнибал едва не присвистывает по-мальчишески: сыр, ветчина и даже банка с оливками. Такие яства последний раз были доступны ещё в детстве, не говоря уже о том, как измучился желудок за последние три недели похлёбки. Ральф раскладывает деликатесы на картонке, и глупо интересоваться, откуда они у него. О таких вещах не спрашивают, как и о банках с южным вареньем. — Наверное, это самое ценное, что я могу тебе подарить. Слова выпадают из головы, будто сами собой, и Ральф отворачивается к стенке, задумчиво потирая едва пробивающуюся щетину. Если бы он умел плакать, Ганнибал бы расплакался. В тот день ему исполняется шестнадцать. В тот день они ещё долго пируют и греются у огня, и прижимаются друг к другу, укутавшись одним куском парусины. Наутро всё становится как прежде. В феврале приезжают какие-то волонтёры, они одаривают интернат мягкими игрушками и натянутыми улыбками. Даже самые мелкие втайне думают, что лучше бы появились консервы. Консервы, в принципе, тоже появляются. Найти личные дела учеников совсем немного сложнее, чем узнать общее расписание — нужно только подождать, пока выйдет библиотекарь. Учитывая, сколько времени Ганнибал проводит в библиотеке, это тоже не составляет сложностей. Вот только день рождения Ральфа оказывается в ноябре, и если учесть, что они с Ганнибалом оба рождены в пятидесятом, то Ральфу всего пятнадцать. В этом окружении подростки привыкли чувствовать себя старше, их родители в пятнадцать уже шли на фронт. Жестокий ледяной ветер пропадает, и наступает оттепель. Всё больше времени Ганнибал проводит в читальном зале: на накопленные деньги он приобрёл альбом с репродукциями, и копирование старых мастеров поглощает его целиком. Конечно же, в какое сравнение может идти жалкая копия с жалкой копии, но не все вещи получаются красивыми сразу. Вполне возможно, Ганнибалу и проще переносить скучный интернатовский быт именно по той причине, что он не сомневается во временности текущей ситуации. Ничего не бывает вечным, когда-то он жил в достатке, сейчас — на дне, но это не значит, что чёрная полоса не кончится, как однажды завершилась хорошая. Даже прокручивая в руках детский браслет, Ганнибал учится думать об облаках, которые одинаковы над разбомблённым городом и над опустевшим поместьем. Приходится ждать мая, чтобы отвести Ральфа в Галерею старых мастеров. Вообще удивительно, что она сохранилась в то нелёгкое время. В тридцать седьмом нацисты уничтожали полотна экспрессионистов как искусство упадничества и вырождения, ещё несколько сотен работ пострадали от бомбардировок, а затем советские войска вывезли из Дрездена в качестве трофеев значительную часть сохранившегося в шахтах собрания. Более тысячи картин вернулись через десять лет после войны, но Ганнибал всё равно скорбел об утраченных полотнах, которые он никогда не увидит. Легко жалеть о чём-то безнадёжно отсутствующем. Пожалуй, именно такие же чувства переживает Ральф, глядя на руины Фрауэнкирхе. На осмотр содержимого галереи они тратят целый день, и Ральф восхищён не менее Ганнибала, даже больше. Хотя восхищение самого Ганнибала двойное: он любуется произведениями искусства и отражением их в глазах Ральфа, как на картине Вермеера отражается в окне девушка, читающая письмо. Они подолгу стоят у каждой картины, рассматривая нанесённые художниками мазки, общее настроение полотен мрачное, но в этом мраке Ганнибал безошибочно видит льющийся из окон чистый свет. Дрезденская галерея выглядит будто бы вещь в себе, она не пытается понравиться зрителю, и, пожалуй, даже гордится потемневшими от времени позднебарочными рамами. Зритель сам в неё влюбляется настолько же незаметно, как влюбился Ганнибал в единственного человека, дарующего свет прекрасного его монотонной жизни. По дороге в интернат они едят мороженое с орешками, и в голову закрадывается мысль. Вдруг Ганнибал тоже влюблён не в конкретного человека, а в его отражение. Вдруг это просто подростковая потребность влюбиться хоть в кого-нибудь. Они договариваются прийти в следующий раз с бумагой и карандашами. Летом они работают, собирают какие-то механизмы на каком-то заводе. К счастью, тут разделение по группам не соответствует интернатовскому, и единственным счастьем Ганнибала в эти монотонные часы является созерцание изящного профиля Ральфа, удивительным образом сочетающегося с крепкими руками и едва пробивающейся щетиной. После их драки Ганнибал отчего-то видел в этих руках только элегантность, сопутствующую искусству, которое они творили на бумаге. Но такими руками было бы просто задушить человека, и не думать об этом просто невозможно. За день они устают настолько, что на другие занятия не остаётся сил, многие вечерами просто лежат, уставившись в потолок, и только самые активные занимаются на спортивной площадке. Официально никто не может заставить воспитанников работать, но раз уж всё равно все старшие ищут подработку на лето, то руководство вполне резонно заключило, что делать это лучше централизовано. Любопытно, какой процент их заработка капает воспитателям и надзирателям. Да и за чем там надзирать — вряд ли кто-то захочет своровать неясную деталь от непонятно чего. За все три месяца Ганнибал ни разу не поинтересовался, какой продукт должен получиться в конечном итоге их стараний. Осенью некоторые не возвращаются от приёмных родителей, зато появляются другие, переведённые из какого-нибудь другого интерната соцлагеря — Венгрии или Чехословакии. Многие не понимают по-немецки даже «подай» или «подойди», зато отлично умеют влезать в драки. Ганнибал смотрит на них как на биомусор, который по чистой случайности оказался оным против собственной воли. Кто знает, вдруг эти человеческие оболочки с возрастом вытравят агрессию из собственных голов и станут хорошими учителями, врачами или хотя бы собирателями неясного назначения деталей на заводах. В свободное время Ганнибал размышляет о том, чтобы убить кого-либо из них чисто из спортивного интереса. Ральф пропадает ночами всё чаще, и Ганнибал находит особого рода развлечение в том, чтобы отслеживать его путь. Он наблюдает издалека и, как кажется ему, незаметно, но чаще всего его охота заканчивается тем, что он упускает знакомую фигуру среди переплетающихся тёмных подворотен. Ганнибал изучает хитросплетения городского муравейника, но в какой-то момент понимает, что Ральф знает их лучше. Днём они общаются как прежде — изредка выбираются для прогулки по городу или уединяются у окошка библиотеки, чтобы читать вслух будто бы из ниоткуда появившуюся книгу с жизнеописаниями художников. Большинство биографий отлично сочетаются с серыми дождями за окном. Маленькая струйка протекает в щель и размывает оставленный на подоконнике рисунок. Они часто работают над портретами друг друга. Наедине Ганнибал рисует переплетение мелких переулков в отдалённых районах Дрездена, фигуры без лиц блуждают в произвольном порядке и никогда не пересекаются друг с другом. Ганнибалу снится Миша всё чаще, раньше они рыбачили на реке совсем малышами, теперь он видит её взрослой. Сны настолько чёткие, что можно различить черты лица, широко раскрытые глаза и тонкие губы, но ни одна попытка перенести увиденный образ на бумагу не приносит удовлетворения. Ганнибал разрывает листы в клочья, потому что Миша из его снов каждый раз ускользает. Она блуждает в длинном белом платье среди залитых дождями переулков, подол платья промок от дорожной грязи, глаза зато — чистые-чистые. Когда Миша всё же оборачивается, она смотрит сквозь Ганнибала, проходит призраком сквозь его тело, не замечая препятствия. Ганнибал просыпается, плотно сжимая в объятиях самого себя. Ральф знакомится в продуваемых ветрами пивных, иногда начинает разговор просто с сидящими на улицах бродягами. Чаще всего это люди из низов населения — протёртые на коленях штаны, перепачканные рукава, чумазые лица. В вечерней тьме мрачные силуэты не имеют возраста или национальности. В интернат Ральф никогда не возвращается пьяный, мыло с холодной водой смывают с него запах пьяниц, но со своим нюхом Ганнибал точно различил бы его собственный перегар. Ральф не пьёт, он вообще ничего не делает, только беседует. Хотел бы Ганнибал верить, что Ральф их просто рисует, но тот не берёт с собой даже блокнот. Озаряющая его мысль оказывается настолько логичной, что Ганнибал удивлён, как не додумался до этого ранее. Впрочем, сразу же после того, как он приходит к своим выводам, появляется желание откатить время назад, спрятать открывшуюся ему истину, вот только нет никакой возможности развидеть увиденное. Пусть проблемы с памятью никогда не были отличительной чертой Ганнибала, но вот он очередной раз на неё злится. Злится на невозможность отыскать январский заброшенный дом с первого раза, ведь прошёл почти год. Тогда он был слишком счастлив, чтобы запоминать дорогу. Вылазке на третьей поиски всё же оканчиваются успехом: Ганнибал уверен, что дом именно тот самый, вот только разве можно быть уверенным, что Ральф сегодня придёт сюда. Но Ральф приходит. Фигуру, которую он ведёт под руку, нельзя определённо назвать ни женской, ни мужской, длинный плащ до пола и ноябрьская морось скрывают любые отличительные признаки. Ступать по мокрым камням оказывается так же сложно, как танцевать на канате. Настолько же опасно. Ганнибал не представляет, что скажет, если его заприметят, да и время ли думать об этом, когда все свободные мысли нужно направить на равновесие под каблуками. Из комнаты раздаётся разговор, скорее даже перешёптывание, тихое. Один голос напуганный, второй — успокаивающий, но издалека сложно отличить, где чей. Ветер воет между выбитыми стёклами и приглушает разговор, донося до слуха только обрывки звуков. Затем следует движение: возня, сопротивление, сдвинутые предположительно обувью кирпичи. Когда движение прекращается, следуют стоны, сдавленные, беспомощные, и Ганнибал рысью скрывается с этого странного места, оставляя позади звуки удовольствия, которые точно так же могут быть стонами отчаяния. За всё время блуждания по городу он даже не думает напиться или ударить в стену кулаком, его состояние наиболее напоминает оцепенение, в которое впадают зимой насекомые. Немое оцепенение, в которое Ганнибал впал после смерти семьи. Заглядывать в комнату было незачем — воображение и так прекрасно справляется с задачей дорисовывать оставшиеся за кадром сцены. Возвращаясь в общую комнату почти под утро, Ганнибал уже знает, что сегодня спать он не будет. Нужно хотя бы умыться и сменить одежду. Проскальзывая мимо соседней комнаты, он все же не удерживается от соблазна подсмотреть в приоткрытую щель, будто бы компенсируя реальность ночных событий и свою собственную нерешительность. Койка Ральфа стоит не возле самого входа, и чтобы рассмотреть детальнее, приходится буквально вжаться лицом в створку двери. Тёмные кудрявые волосы, распростёртые в разные стороны конечности — Ральф лежит с видом полностью удовлетворённого своей жизнью человека. Разве должен он чувствовать стыд за то, что было естественно? Ганнибал решает, что следующего человека, с которым Ральф уединится, он убьёт. Третий раз в заброшенное здание он направляется прямо днём, заранее удостоверившись, что Ральф будет занят дежурством в столовой до самого вечера. Люди с грустными лицами, встречающиеся Ганнибалу на пути, вполне могут оказаться любовниками или любовницами Ральфа, и за это они уже получают порцию ненависти. Глядя на выглядывающие из-под складок шарфов шеи, Ганнибал не в состоянии удержаться от мыслей, как острие ножа рассекает бледную кожу, яркая кровь брызжет во все стороны, а потом заливает поношенное пальто. Ганнибал слишком хорошо помнит, как это происходит, как выскальзывающая жизнь чувствуется в ладонях. При дневном свете получается обнаружить удачный пост для наблюдения: добраться до этого места сложно и опасно, но зато открывается полный вид на происходящее перед камином. Главное — не упасть в процессе, обрушив камни и собственную тушку на ничего не подозревающих собеседников. Наверху Ганнибал оставляет пакет с вещами и смотрит на него снизу вверх — его присутствие практически невозможно обнаружить с этой точки, даже если Ральф начнёт что-либо подозревать. В помещении пахнет жареным или скорее палёным мясом, женскими духами и мужскими портянками — не самое приятное сочетание, но бывали запахи и похуже. Это странное сплетение запахов почему-то напоминает Ганнибалу о той истории, которая хранится на самом дне его памяти и запечатана семью печатями. Убранство комнаты сложно назвать богатым, даже если учесть, что вся «комната» состоит из обваливающегося кирпича и дыр вместо окон, части потолка и дымохода. В углу свалены дрова, сухое горючее и два топора, в небольшом мешочке — кастрюля с протухшим жарким и какие-то овощи. Закопчённая посуда, пустая бутылка из-под алкоголя. Ещё одна стопка состоит из поношенных вещей, принадлежность которых определить довольно проблематично. Судя по виду, их то ли украли, то ли подобрали на какой-либо свалке. Ждать не приходится долго — должно быть, неделю или полторы, но даже это ожидание ощущается вечностью. В интернате Ральф выглядит будто и не подозревающим ничего о ночной слежке Ганнибала: они всё так же читают вместе книги и обсуждают особенности штриховки. На самом деле у Ганнибала и оружия-то нет настоящего, ведь его собственный нож отобрали, обнаружив в комнате, а не вызывающий подозрения скальпель для заточки карандашей совсем не выглядит как нечто смертоносное. Ганнибал не сомневается, что в нужный момент справится даже со скальпелем. Шаги раздаются ровно в тот момент, когда Ганнибал дрейфует между сном и явью, убаюканный темнотой и на удивление безветренной погодой. На этот раз Ральфа сопровождает женщина, на плотное синее пальто наброшен обветшалый платок. Действия повторяются точь-в-точь как в прошлый январь: Ральф разводит огонь прямо в самой комнате возле импровизированного камина, женщина кутается в импровизированную шаль. Из принесённого пакета появляются охотничьи колбаски, которые Ральф жарит над огнём и раскладывает поверх неровных ломтей хлеба. Всю ночь они просто беседуют, как старые знакомые, но по содержанию разговора Ганнибал понимает, что эта встреча их первая. В основном женщина рассказывает о себе, а Ральф слушает, на её лице появляется целая гамма эмоций — от стыда до ярости — и в отблесках пламени оно кажется маской восточного театра. Выражение Ральфа — равнодушное сочувствие. Пламя догорает, когда за пустыми окнами проклёвываются первые признаки рассвета, женщина поднимается и, обняв на прощание собеседника, убирается восвояси. Сквозь окно видно, как её фигура растворяется в утреннем тумане. Ральф прячет оставшееся на дне бутылки вино под стопку сложенного барахла. Это случается на улице, в одной из самых неприметных подворотен. Шум, глухой удар, тихое вскрикивание. Падающее тело, падающий нож, сдавленное кряхтение. Ганнибалу кажется, что кряхтение в заброшенном доме было очень-очень похоже на те звуки, которые он слышит сейчас, но это такая же иллюзия, как запах палёного мяса, напомнивший о событиях с Мишей. Больше нельзя позволить себе ни секунды немого оцепенения, поэтому Ганнибал, не задумываясь и даже не выглядывая из-за угла, вырывается прямо на звуки борьбы, чтобы увидеть лежащего на полу мужчину и сапог Ральфа, вбивающий его кадык в горло. Скальпель в руке Ганнибала замирает, полуприкрытый приспущенным рукавом, грязные ладони мужчины хватаются за наступающую на него ногу и постепенно ослабевают, кровь из разреза на руке заливает смешанный с грязью снег. — Я помогу тебе, если ты попросишь, — произносит Ганнибал, глядя прямо на разрезанное ножом пальто. Тело на земле перестаёт трепыхаться, но Ральф не убирает ногу. — Не страшно ли предлагать помощь человеку, чьи руки перепачканы кровью? Ладони Ральфа перепачканы исключительно его собственной кровью, но хотел сказать он абсолютно другое. — Я просто предлагаю остановить кровь. И пусть слова Ганнибала тоже звучат двусмысленно, но Ральф понимает, что он тут не с миротворческой миссией. — Прошу тебя. На этом красиво изогнутые брови взлетают вверх так, словно перед Ганнибалом актёр, который всю свою творческую карьеру учился говорить «Прошу тебя». Словно перед Ганнибалом хладнокровный убийца. — Он мёртв, — констатирует Ганнибал, и Ральф убирает ногу. Он позволяет отрезать скальпелем тонкую полоску собственного шарфа и наложить жгут чуть выше раны. Украсившие рукав капли крови леденеют на морозе. В одно мгновение, в которое их взгляды пересекаются, вселенная останавливается. — У меня в левом кармане перчатки, — продолжает Ральф, демонстрируя Ганнибалу, что их работа только начинается. — Достань его бумажник, деньги спрячь отдельно, кошелёк отдельно. — Не лучше ли его выбросить, — выполняя требуемые действия, рассуждает Ганнибал вслух. — Не здесь же, — отрезает Ральф со своей уверенной командной позиции. В кошельке оказывается всего несколько марок. — Жди меня. Оставить труп в ночном переулке сейчас кажется самым разумным решением — убитый не похож на респектабельного джентльмена, вряд ли его станут быстро искать, а если найдут, то случившееся с ним легко списать на результат пьяной драки. Мужчина был определённо пьян, но Ральф не был. Вряд ли кто-то из спящих жителей Дрездена увидит их с Ральфом выскальзывающими из рядовой подворотни, а если увидит, то вряд ли запомнит, а вот переносящими тяжёлый человекоподобный предмет — наверняка. Вот только мужчину в компании Ральфа могли видеть прежде на улице или в пивнушке, и тогда, замести следы будет сложнее, но всё же разумнее. Возвращается Ральф ровно через отсчитанное Ганнибалом время, как раз столько, сколько понадобилось, чтобы сходить в укрытие и принести свёрток брезента. Топор в руках оказывается гораздо менее ожидаемым предметом, тот самый топор, который обычно использовался для колки дров. В арсенале же Ганнибала два ножа: крохотный скальпель, с которым он вышел на охоту, а ещё измазанный кровью охотничий, который он подобрал и вытер об снег. И пусть в обычном состоянии сравнение сил может быть не на пользу Ганнибала, но Ганнибал ловок, да и на предплечье Ральфа глубокий разрез. Где-то далеко слышен собачий лай, но никаких человеческих шагов. Они стоят друг напротив друга с полностью нечитаемыми лицами, затем Ральф замахивается топором и переламывает мужчине хребет. Мешок, который они тащат в заброшенное здание, ни капли не похож на человеческое тело. — Ты хотел его видеть здесь? — спрашивает Ганнибал, когда с таким трудом они доставляют ношу на второй этаж здания, пытаясь не споткнуться на раскрошенных ступеньках. — Я не хотел видеть здесь тебя. — Ральф говорит, не оборачиваясь, он стелет парусину, поверх неё клеёнку. — Ты приходил сюда, не спрашивая моего разрешения. Ганнибалу нечего ответить, он молча смотрит, как Ральф снимает с мужчины одежду и складывает её в кучу прочего барахла, тщательно проверяя, чтобы не осталось мест, пропитанных кровью. Как с силой ударяет топором, раз за разом постанывая от боли, когда отдача идёт в раненое плечо. Ганнибал поднимается, снимает верхнюю одежду и с видом опытного мясника помогает завершить начатое. Ральф разводит огонь. — Почему ты убил его? Вопрос слишком прост и очевиден, чтобы иметь хотя бы один разумный ответ. — Он догадался слишком рано. Поэтому вышло некрасиво. Ганнибал догадывается слишком поздно, но виду не подаёт. Он просто принимает как должное, что они с Ральфом — одной породы. Разве бывает между человеческими созданиями большая близость? — Обычно ты делаешь красиво? — Обычно я дарю им сказку. — Голос срывается, но не от волнения, а от тяжёлой физической работы. — Люди готовы дорого заплатить за то, чтобы их выслушали. Ганнибал просто кивает, соглашаясь. Когда они покидают комнату под самое утро, в воздухе пахнет палёным мясом и медицинским спиртом. Схема оказывается простой до невозможности — странно, как сам Ганнибал до неё не догадался или хотя бы не разгадал её с первой же попытки. Он так долго подавлял кровожадные инстинкты в себе, чтобы позволить увидеть их в любимом человеке. За всю зиму они убивают всего троих, тем не менее через терапевтическую комнату проходит не менее двух десятков. Знакомства завязываются обычно в барах, временами — под ними, иногда они встречают своих пациентов прямо в переулках. Печать одиночества и зверем томящееся желание вылить душу — признаки, которые обычно сложно подделать. В послевоенном обществе присутствуют темы, упоминание которые запрещено: кто воевал на какой стороне и по какую сторону решётки находился в трудовом лагере. Одни потеряли семью в это время, другие обрели новую. Странно, что люди в возрасте готовы доверить свои скелеты в шкафу совсем мальчишкам, но стоит Ганнибалу упомянуть хотя бы частично историю своей семьи, их языки развязываются. Слушатели превращаются в рассказчиков, будто бы возвращают долг, отвечая откровенностью на откровенность. — Я люблю забирать их душу, это самое сладкое, — говорит как-то Ральф, — если душа невкусная, разве будет акт убийства прекрасен? — Ты отнимаешь тело у прекрасной души, превращая его в то, что ты сам считаешь ужасным — огарки костей на дне дымохода, — парирует Ганнибал. Улики ничем им не угрожают, ведь они просто пара подростков-сирот, которые сбежали из интерната, чтобы поболтать по душам в полуразрушенном здании. — Я дарю их душам возможность воплотиться в лучшее время, в другом, более совершенном теле, разве это не подарок? — Ральф смотрит в упор, но Ганнибал не знает, как именно относиться к услышанному. — Эта мысль меня завораживает настолько же, как мечта о возрождении Фрауэнкирхе. Они слушают истории своих случайных собеседников с той же бдительностью, с которой читали биографии художников. Иногда Ганнибал достаёт альбом и рисует — в такие моменты Ральф знает, что убивать они не будут. Рисунки остро заточенным карандашом по шершавой бумаге выглядят подобно индульгенции для приговорённых к смерти. Ганнибалу нравится рисовать скорбь, грусть, задумчивость и даже крохи надежды, всю гамму эмоций он собирает во внутренний каталог образов. На самом дне хранятся треснувшие воспоминания о Мише с белым пятном поверх светлых волос, родителей Ганнибал даже не пытается вспомнить. Стоит вторая половина марта, и после тёплых дней ударяют настоящие заморозки. Приходится плотно укутываться даже при переходе из одного корпуса интерната в другой. Эта зима обошлась без голода и без каких-либо инцидентов, или, возможно, у Ганнибала не было ни времени, ни интереса следить за перестановками в местных компаниях: его никто не трогает, в отличие от того обезьянника в Литве, и на этом стоит сказать спасибо. Прибывшие осенью ребята уже полностью овладели немецким, а обсценной лексикой так вообще в совершенстве. С нового учебного года было всего пару переломов в драке, одно самоубийство, да ещё одно неудавшееся — статистику можно расценивать как почти благополучную. Выскользнуть после ужина не получается в связи с грядущей проверкой — воспитатели допоздна приводят бумаги в порядок — поэтому они убегают уже за полночь. Дорога покрыта коркой инея, а пивные, должно быть, уже закрыты или же выгоняют тряпками последних зевак. Ральф стремительно мчится в ночь, так что Ганнибал едва не поскальзывается на повороте, а когда он уже почти падает, придерживает под локоть и дальше просто тянет за руку. Ганнибал полагает, что они спешат поймать хоть кого-либо из последних посетителей, но Ральф уводит его прямо в укрытие и начинает разводить огонь. Тогда становится ясно, кто именно — сегодняшняя жертва. — Расскажи мне о своей семье, — начинает Ральф, в глазах его животный голод. — И не лги мне, как лгал остальным. Это редкий случай, когда Ганнибал безмолвствует, просто смотрит на кирпичи под ногами, на грязную, но плотную подстилку, которая служит им ковром, на копоть на стене от всех сожжённых дров и расчленённых человеческих трупов. Он хочет рассказать так много, он ведь ждал, когда Ральф наконец его спросит, ждал — и не подготовил ни одного предложения. То ли оттого, что не верил в реальность этого разговора, то ли потому что откровенность невозможно проявить по заготовке. Ганнибал столько раз смотрел, как люди делали это перед ним — просто открывали плотину мыслей и позволяли воде течь, но какой-то ступор внутри мешает, останавливает его. Словно если Ганнибал сейчас откроет дамбу, через неё вытечет всё внутреннее его содержимое, и останутся только лежащие на дне реки трупы с вывалившимися потрохами. Серые глаза Ральфа смотрят на него, как на нечто настоящее, на ценность, в отблеске пламени видна готовая пролиться слезинка, совсем крохотная и едва заметная. Ганнибал проливается прежде, чем позволяет Ральфу заплакать. Когда они выходят утром на улицу, падает снег. Не такой крупный и лапатый, как бывает зимой, а всего лишь мелкие снежинки, которые тают, не долетая до земли. Хрупкие и невесомые, как внезапно открывшаяся между ними близость. Ганнибал подаётся вперёд и касается своими губами губ Ральфа. Они не поглощают друг друга, но и не просто по-детски вжимаются, губы задевают губы настолько лёгкими касаниями, словно кожу задела крылом снежная бабочка. Прерывается поцелуй тоже против воли, это похоже на пробуждение, когда свет уже бьёт сквозь закрытые веки, размываясь красными пятнами, но так хочется задержать ускользающий сон хотя бы не мгновение. Они смотрят друг на друга, прежде чем хоть один из них решается сомкнуть уста. Улицы пустынны, разве вдалеке уже слышно, как пожилая дворничиха выметает вчерашний мусор. — Я нашёл одного человека, — внезапно произносит Ральф. — Нашёл уже давно, но без тебя не набрался бы смелости. Ганнибал понимающе кивает, и на ресницах оседают свежевыпавшие весенние снежинки. По дороге в интернат ни один из них не произносит ни слова. Дни сменяются днями, несмело пробиваются первые почки, которые позже превратятся в цветы. Ральф вынашивает в себе идею, которая способна перевернуть весь его мир, но при этом безмолвствует, и Ганнибал ждёт, когда же он снова возьмёт и потянет его за руку по серым и уже не скользким переулкам. И однажды это случается, в тихое рядовое воскресенье. Выходные дни в интернате обозначены некоторой тоской, скрытой под верхним слоем зачерствевшей кожи — никто вроде бы не обращает на неё внимания, но при этом каждый знает, что в такие дни обычные подростки дома, с родителями. Даже если, сидя дома, они рвутся провести выходные в компании сверстников. В будние дни просто слишком много забот, чтобы задумываться о подобных мелочах. Они с Ральфом стоят на пороге двухэтажного дома. Таких одинаковых застроек здесь немало: на первом этаже находится одна квартира, на втором — другая, иногда несколько подобных подъездов пристраиваются друг к другу. Дверь открывает мужчина, в тёмных волосах проскакивает седина, руки загрубелые, и по форме ладоней Ганнибал узнаёт его раньше, чем по лицу. Сложно сказать, узнают ли двое стоящих перед ним людей друг друга. Разве можно узнать своё отражение в зеркале? Первым решается нарушить тишину Ральф. — Вы были знакомы с женщиной по имени Марта Гриммер? Мужчина молчит, только плотнее сжимает кулак, а затем потирает щетину тем жестом, которым обычно это делает Ральф. Он не захлопывает дверь и ничего не отрицает, просто стоит в оцепенении и смотрит на двух стоящих перед ним мальчуганов. Они все замирают на своих местах, не делая ни шагу в любую сторону, и кажется, что в кинопроигрывателе жизни зажёвывает плёнку. Внезапно по щекам Ральфа начинают течь слёзы — горькие, горячие, его всего трясёт от рыданий, но он не говорит ни слова и не делает ни движения. Ганнибал наблюдал за ним так долго и так тщательно, но не припоминал слёз ни во время болезни, ни при драке со старшими ребятами, ни во время откровенных бесед с их гостями. Должно быть, у каждого человека внутри есть плотина, которой нужно однажды прорваться. Ганнибал уже думает обнять его и увести отсюда, и пусть обижается на него хоть всю оставшуюся жизнь, но мужчина делает шаг первым и сжимает рыдающего парня в своих крепких руках. Человеческая сущность — обоюдоострый меч. С одной стороны, мы желаем нашим возлюбленным исключительно самого лучшего, с другой — ещё сильнее мы жаждем удерживать их рядом с собой. Лёжа на верхней полке и вслушиваясь, как ночной ветер пронизывает комнату сквозь все доступные щели, он всё чаще размышляет о том, что на самом деле люди не умеют радоваться счастью, которое происходит с другими, они радуются только счастью, которое другие приносят им самим. Апрель обведён во внутреннем альбоме Ганнибала в качестве траурного. В свободное время он погружается в себя полностью: никто из ребят не посмеивается над тем состоянием, которое они считают депрессией от утраты друга, уж слишком хорошо интернатовцам знакомо само чувство утраты. Внешне это выглядит так, будто Ганнибал просто больше времени проводит в постели. Сочувствующие ребята не знают самого главного — внутри его закрытого от посторонних мозга идут строительные работы. Ганнибал строит свой дворец памяти и наполняет его событиями, с которыми не хотел бы расставаться. Вот он читает Мише детские книги, вот он убивает того паршивца, обездвижив его и вырвав зубами целый кусок пожелтевшей шеи, вот они с Ральфом сидят на рассвете между бегущими на работу обывателями и рисуют Фрауэнкирхе. Точнее, рисует Ральф, а Ганнибал любуется одновременно городом и красотой своего спутника. Самые отвратительные воспоминания покоятся на дне, это вязкое болото покрыто саркофагом из твёрдого камня, и Ганнибал обещает себе никогда не возвращаться в пучину, наполненную первобытным ужасом. Койка не остаётся свободной долго: однажды, проходя мимо комнаты, Ганнибал заглядывает в дверь и видит на ней длинного тощего паренька. Только возвращаясь в собственную спальню, он вспоминает его лицо. Родители новоприбывшего в один прекрасный вечер уснули с сигаретой в зубах, к счастью, у сына была бабушка, но та отказалась от его воспитания. Ганнибал хочет помочь этому парню, как выражался Ральф, отойти в лучший мир, но разве это решит проблему. Дело даже не в том, что моральным принципам Ганнибала противоречило бы убить кого угодно по собственной прихоти, и он не настолько мягкосердечен, чтобы кому-то хоть в чём-то помогать. Ганнибал просто знает, что совершённое без удовольствия дело осядет горечью на дне желудка и не принесёт никакого удовлетворения. Всё равно через неделю койку передадут кому-то другому. Вечерами он часто покидает приют и блуждает теми местами, где прежде они с Ральфом вели охоту, но ни с кем не знакомится. Ему гадко и противно заниматься этим в одиночку. Как-то он завязывает разговор с женщиной с огрубевшими руками, но когда та рассказывает про дочь, весь запал пропадает. Ганнибал непрерывно думает про Мишу, и ему кажется неправильным оставить сиротой эту девочку, пусть даже она ни капли не похожа на его мёртвую сестру. Миша больше не снится ему, и Ганнибал в глубине души благодарен ей за это. Однажды он всё же сдаётся и ищет Ральфа. Сложно сказать слово «ищет» про человека, который обладает совершенно определённым адресом, более уместным тут будет выражение «жаждет встречи». Убедившись, что ни в бары, ни к костру с пеплом чужих исповедей Ральф больше не заявляется, Ганнибал пробует искать его утром на площади возле храма или же на входе в Галерею старых мастеров. Он достаточно умён, чтобы осознать: истинный мотив настолько отдалённых поисков заключается в затаённом нежелании встречаться. Дрезденские улицы пропитаны запахом Ральфа, его взглядом, возможно, следы его шагов переплетаются с шагами Ганнибала на одних и тех же тротуарах. Но Ганнибал охотится за своим воспоминанием, а не за человеком из плоти и крови, ведь, понятное дело, что вероятность встретить живого Ральфа перед Фрауэнкирхе ничтожно мала. Сдаётся, что с каждым днём, с каждой неделей их разлуки время меняет его возлюбленного и однажды, даже встретившись на улице, они не узнают друг друга. Ганнибал боится этого так же, как боится увидеть пустое лицо Миши во сне. В одном из непрерывных диалогов с самим собой Ганнибал позволяет себе уступку — увидеть его раз, один-единственный раз. Технически выполнить желаемое не так уж сложно — просто подгадать удобную минуту, чтобы выскользнуть из интерната, и ожидать рядом с двухэтажным домиком, когда Ральф пойдёт в школу. Он выходит один и выглядит гораздо более чистым и ухоженным, чем за всё время их знакомства — вряд ли бы такой франт в чистой белой рубашке и наглаженных брюках стал сейчас общаться с Ганнибалом. Скрываясь в буйной майской зелени рядом с домами, Ганнибал пытается казаться незаметным, но Ральф всё равно оборачивается. Было бы приятно задержать в себе мысль, что он ждёт прихода Ганнибала, ждёт его очередной слежки. Но тот просто дальше следует по делам. Из-за поворота появляется бродячая собака с серой от пыли и грязи шерстью и прямо-таки напрыгивает на Ральфа. Быстрый испуг Ганнибала сменяется умилением, когда Ральф достаёт из бокового кармана кость и кидает псу. Должно быть, на ней ещё осталось мясо, чего не случалось в их трапезах в приюте. Ральф присаживается на корточки и аккуратно, чтобы не запачкаться, чешет животное за ухом. Так это ты его искал, а вовсе не меня. Минута ревности к псу, удостоенному ласки и внимания, сменяется щемящей болью — сам Ганнибал чувствует себя дворнягой, которую можно погладить, но так, чтобы не испачкать чистую одежду. Наверное, лучшее решение не видеть его больше никогда в своей жизни, ведь Ральф во дворце памяти хотя бы немного любит Ганнибала, а этот, реальный, лишён вообще каких-либо чувств. Он поднимается и шагает по улице. Глядя на удаляющуюся фигуру, Ганнибал жаждет вырезать своё собственное сердце перочинным ножиком, но вместо этого просто ждёт, когда же оно само, наконец, выскочит из груди. Этот год обучения последний, Ганнибалу уже семнадцать, Ральф достигнет этого возраста только в ноябре. Разброс по возрасту в группе даже более серьёзный — от шестнадцати до двадцати. Кто-то свободен идти на собственные хлеба, за другими ещё некоторое время обязано приглядывать государство. Перспективы работать механиком или водителем грузовика не прельщают Ганнибала от слова вообще, но и о самостоятельном подборе профессии он как-то не задумывался, не до этого было. Он отвешивает себе пощёчину перед зеркалом, когда остаётся наедине с собственным отражением. Ганнибал не имеет права позволять потере влиять на его будущее благополучие, пустить на самотёк события, которые требуют тщательнейшего участия с его стороны. Это глупо и по-детски — быть влюблённым в фантома. Всё меняется, когда однажды при попытке выбраться из интерната Ганнибала настигает вполне реальный Ральф и отвешивает ему вполне реальную пощёчину. — Ты где вообще пропадал всё это время? — выпаливает он, но не успевает договорить, потому что Ганнибал валит его на землю и врезает в лицо кулаком с такой силой, будто хочет пробить его насквозь. Тот уворачивается, и удар получается смазанным. — И даже ни разу не навестил меня? Ещё один удар, на этот раз более точный. Ральф даже не делает попыток обороняться, плохо, если их зародившиеся в драке отношения дракой и закончатся. — Пока ты не забил меня до того состояния, что во рту останется только каша: куда ты собираешься поступать? Ганнибал замирает, и пусть лицо его способно выразить собой один громадный знак вопроса, занесённый кулак он всё же не опускает и даже пытается сформулировать свои претензии внятно. Глупо было бы называть Ральфа «домашним мальчиком» или обвинять в чёрствости: те, кто покидают интернат, никогда не возвращаются сюда добровольно. — Не думал, что ты хочешь поддерживать связи со своей прошлой жизнью. Я бы не хотел. — Их я бы тоже не хотел видеть, тебя — хочу. Зависшая фраза придаёт их позе неловкости, и Ганнибал грациозно поднимается, протягивая Ральфу руку, тот всё же встаёт сам, опираясь на забор. — Не думал, что тебе будет приятно видеть меня счастливым в моей новой жизни. Они молчат, их фигуры медленно растворяются во тьме. Ганнибал пишет письмо Малене, давно они не переписывались ни о чём, кроме обсуждения текущих дел и мелких неурядиц. Она по-прежнему присылает гостинцы, стоимость которых дешевле стоимости пересылки, а Ганнибал отправляет ей зарисовки, сделанные на улицах Дрездена — всё равно их некуда больше девать. В каждом высшем учебном заведении есть квота на льготные категории вроде сирот, но ни один университет не обязан их содержать, в отличие от училищ, где процент от производства идёт на обеспечение общежитий и питания для учащихся. Просить помощи у отца Ральфа Ганнибалу стыдно, воровать он пока не пробовал, но мелким промыслом всё равно не добыть нужную сумму, а по-крупному без навыков можно попасть в серьёзную передрягу. Именно поэтому он пишет Малене и выкладывает ей всё как на духу. Пожалуй, письмо сложно назвать криком о помощи или попыткой выклянчить денег, даже совета Ганнибал и то не просит — потому что знает, что не воспользуется им. Ему просто нужно выговориться, а рассказать всё ни Ральфу, ни товарищам из интерната, ни даже случайным собеседникам он не может. Ответ удивляет именно потому, что Ганнибал не ждёт никакой помощи вообще. «Дорогой мой, Роберт оставил картину, и я берегла её как фамильную ценность, даже не зная её настоящей стоимости. Бывший компаньон Роберта помог мне с её реализацией, когда я сказала, что нуждаюсь в деньгах, и всё вырученное я положила на твой счёт. Твой дядя по-настоящему любил искусство, и я уверена, он одобряет моё решение». Вступительные экзамены оказываются несложными, точнее, по теоретическим знаниям баллы Ганнибал набирает не самые высокие, но зато блещет практикой. В принципе, имея привилегию сироты — как сложно такое назвать привилегией — он может обойтись и минимальным для вступительных тестов уровнем. Потом поблажки ему никто не даст, но, всё же, открыв для себя двери Высшей школы изобразительных искусств, Ганнибал чувствует удовлетворение и точно знает, что не будет отлынивать от работы. Тем более он не будет пропускать ни пары, ни дополнительные занятия, ведь каждое из них это встреча с Ральфом. Жильё получается найти далеко не сразу, потому что Ганнибал совершенно точно не хочет транжирить чудом полученные деньги. В результате он всё же переезжает в крохотную комнатку в мансарде недалеко от главного корпуса. Хозяйка квартиры с порога заявила, что на самом деле хочет девушку, которая будет помогать с уборкой и готовкой, но обаяния Ганнибала хватило, чтобы найти компромисс. Фрау Гретхен, как она попросила к себе обращаться, родила троих сыновей, но все они погибли во время войны, сейчас её ноги отекают уже к обеду, а других занятий, кроме как читать газеты, она не знает. Ганнибал заверил женщину, что не будет водить домой девушек, зато будет готовить все свободные вечера. Если первое обещание технически сдержать проще простого, то вот с готовкой Ганнибал перестарался. Дежурить в столовой это одно, а самому стоять за плитой — другое, этого опыта у него не было ни в детстве, где всё делала приходящая служанка, ни тем более в старшем возрасте. Впрочем, фрау Гретхен быстро обучает его готовить десяток её любимых блюд, традиционных для немецкой кухни, а большего и не требуется. С первых занятий преподаватели просто заваливают их нужной и ненужной информацией, а ещё списком того, что необходимо найти или приобрести. На потоке учащихся присутствуют и истинные художники, для которых изобразительное искусство является призванием, и дети обеспеченных родителей, которым нужно что-то делать, лишь бы не делать ничего. Раз уж Ганнибал с Ральфом выжили в интернате, то и в новой атмосфере брать один набор на двоих или подсаживаться к более богатым, но несообразительным одногруппникам под предлогом забытой дома книги оказывается не так уж сложно. Можно сказать, жизнь становится великолепна. Более того, она становится великолепна даже без ночных визитов по барам и трупных костров. Они больше не говорят об этом, даже когда остаются наедине, и сложно определить, Ральф решает забыть об их совместном хобби и начать новую жизнь, или же находит себе новое, которым пока не делится. Убивать без Ральфа Ганнибалу не хочется, да и не подворачивается пока достойных кандидатов. В юношеском возрасте ничего не получается просто — ведь всё происходит впервые. Больше никогда они не вспоминают поцелуй с привкусом весеннего снега и больше не вспоминают драку за забором интерната, где каждый из них хотел ограничить общение во благо другого. Странно, но за всё это время Ганнибал ни разу не чувствует зависти — ему знакомо это чувство по отношению к другим ребятам с полноценными семьями, но не к Ральфу. В основном они общаются на занятиях, между лекциями, после учёбы в библиотеке и практически никогда за границами школы или музеев. Пару раз Ганнибал заходит на чай, отец Ральфа приветствует его сдержанно, его сестра с глубокими болезненными глазами угощает только что испечённым пирогом. На выходных обычно много различных задач по учёбе — эскизов, которые нужно зарисовать, рефератов, которые требуется оформить, да ещё и работа по дому фрау Гретхен не сделает себя сама. Фрау отказывается пить воду из водопровода, и Ганнибал приносит питьевую из колонки, находящейся в нескольких кварталах. На семнадцатилетие Ганнибал дарит Ральфу альбом — тот, который ему давно хотелось заполучить. Отец не понимает ценности самого подарка, но даже ему, кажется, доставляет видеть сына счастливым. На празднике, кроме тёти, присутствует ещё одна двоюродная бабушка и один одногруппник. Ральф провожает Ганнибала, чтобы передать кусок тётушкиного пирога больной фрау Гретхен, которую видел-то всего пару раз, и уже на повороте возле собственного дома Ганнибал готов бежать в обратную сторону от неизбежности грядущего. Когда они закрываются в комнатушке мансарды, из её окна уже видно простреленное звёздами небо, идеально наложенное на силуэты засыпающих домов. Из сидящих мест — исключительно кровать, потому что скрипучий стул завален учебниками. Ральф находится буквально в нескольких сантиметрах от него и сжимает его ладонь, при свете тусклой лампы вся картина напоминает сцену из кинематографа для взрослых. — Я больше не могу, — выдавливает из себя Ральф, и его чистые глаза затуманивает такая понятная жажда. — Просто позволь мне. Ганнибал приоткрывает губы, но не выдаёт ни звука, исключительно тихий вздох, который в данной ситуации вполне можно принять за согласие. — И я тоже позволю тебе, если ты нуждаешься в этом… Затем Ганнибал молчаливо повинуется пальцам, расстёгивающим пуговицы на запястье, закатывающим рукав до локтя. Ральф молниеносно извлекает нож и делает глубокий надрез, а затем прижимается к нему ртом, сладко лакая чужую кровь. Ганнибал будет неоднократно мастурбировать, вспоминая это мгновение, эти с жаждой прильнувшие губы. В тот вечер он так и не решился сказать, что жаждет большего. В январе из интерната перестаёт приходить воспитатель, передавая Ганнибалу на прощание какую-то стопку бумаг. Перелистывая их, Ганнибал не обнаруживает решительно ничего ценного, но всё же не выбрасывает документы в огонь, вдруг они однажды всё-таки пригодятся. Минимальное пособие ему тоже выплачивать перестают, зато появляется новая подработка: фрау Гретхен хвалит Ганнибала соседям, и теперь тот за небольшую плату готовит для них обеды и на выходных присматривает за мелюзгой. С мелкими он потрясающе быстро находит общий язык. Когда Ганнибал избавляется от браслета, ему становится невыносимо легко. Младшенькая Августина от души радуется такому простенькому подарку, а Ганнибал радуется, что сумел отпустить призрак прошлого. Этой ночью Миша смеётся, сидя у ручья и набирая в ладони воду, а затем брызгает в сторону Ганнибала. Она уже молодая девушка, и лицо её сияет улыбкой, по пробуждению подушка оказывается мокрой от слёз. Первый год обучения заканчивается хорошо, отец Ральфа сияет гордостью после разговора с куратором, хоть дома сестра и повторяет по кругу, что художник это вообще не профессия. Ганнибал едва удерживается, чтобы не сказать, что чуть более года назад они и не знали о существовании Ральфа или же не принимали его как человеческую единицу. Он ревнует. Устроиться на лето снова на завод оказывается проще простого, там даже встречаются те же знакомые лица. После интеллектуального труда физический чувствуется практически отдыхом, как и любая перемена деятельности. И самый главный плюс, который радует Ганнибала, остаётся неизменным — Ральф всегда рядом, и в любую трудную минуту можно просто посмотреть в другой конец цеха. Разве необходима ему телесная близость, раз он способен насыщаться одним только взглядом? Ещё Ганнибал хочет поехать в Италию — не только проведать тётушку, но и посмотреть вживую на произведения искусства, которыми до этого любовался исключительно на репродукциях. Вопрос в другом — он хочет поехать с Ральфом, а пока тот не достигнет совершеннолетия, сделать это проблематично, да и денег у них обоих не хватит на полноценное путешествие. Этим летом они впервые убивают ради денег. Бригадир многократно хвастается доставшимися от бабки фамильными драгоценностями, да и многие подчинённые недовольны его самоуверенной линией поведения, поэтому заподозрить самых тихих парней в цехе достаточно сложно. А вот когда старый ювелир расспрашивает, каким образом им досталось принесённое ожерелье, по позвоночнику Ральфа пробегают мурашки. Помогает наспех выдуманная Ганнибалом история, но впредь они обещают друг другу быть аккуратнее. Достаточно крупную сумму денег Ганнибал отправляет Малене в качестве благодарности и просит её купить себе новую шубку на зиму. Он старается не думать ни о том, что зима во Флоренции похожа на раннюю осень в Дрездене, ни о том, что остаток Малена всё равно положит на открытый на его имя счёт. В честь совершеннолетия родители дарят Ральфу поездку в Берлин, точнее в доступную восточную его часть. Отец убеждает сестру, что в таком возрасте многие уже воевали или имели своих детей, с чего бы парням и не провести неделю на свободе. Ганнибал думает, что в интернате всем было вообще всё равно, пока никто из воспитанников не приходил в медпункт с фингалом на всё лицо, да и то ему предлагали только дурно пахнущий лёд. В список обязательных достопримечательностей, помимо дворцов и музеев, входит также зоопарк Фридрихсфельде, открытый чуть более десятилетия назад. Старый зоопарк остался в другой части города и страны, а Дрезденский уступает обоим в размерах. Рождённый уже после войны, Ральф всё равно не верит в существование двух отдельных, непересекающихся Германий, эта вера его сродни вере в возрождение разрушенного снарядами храма. Недели им хватает не только на стопку зарисовок и эскизов, а также сломанных под резким нажатием карандашей. Они успевают убить дважды. Первый раз это оказывается прохожий, настойчиво интересующийся дорогой в одном из тёмных переулков. И темнота на улице, и атмосфера их первого разговора над лежащим навзничь трупом два года назад оказывают своё влияние — Ганнибал просто погружает в глаз прохожего заострённый карандаш, остальное дело техники. На этот раз их улов наличных денег более чем достаточный: при убитом обнаруживается целых три кошелька, ни один из которых не принадлежит ему самому. В общем, Ганнибал убил бы его, даже если бы тот не оказался вором. Вторая — массивных размеров женщина, гулким воем кричащая на опаздывающих работниц. В ней нет ничего такого, что заговорило бы с Ральфом, поэтому Ганнибал расценивает это убийство как подарок ему. Вытекающая из шеи убитой кровь изящно смешивается с разлитым из бидончика молоком, по запаху, скорее всего, козьим или кобыльим. Это самое смелое из их убийств, потому что стоит завернуть за переулок, как они слышат истошный вопль одной из подчинённых. Чего только не сделаешь в незнакомом городе за три часа до отбытия поезда. Следующее лето они не работают — они едут в Италию. Ребята из курса оценивают их поездку с завистью, кому бы не хотелось посмотреть на работы мастеров Возрождения, в том числе известные скульптуры Микеланджело. Родители Ральфа пишут Малене расплывчатое письмо, в котором благодарят за оказанное гостеприимство, и выделяют скудную по общественным меркам, но довольно щедрую по меркам семьи сумму наличных. Малена плачет, когда обнимает Ганнибала после стольких лет разлуки: как и все матери или тётушки, она никак не может поверить, что её мальчик так вот взял и возмужал. Затем, всё ещё рыдая, она обнимает Ральфа, и тот скорее тянется на прикосновение, чем отвергает его. Впервые Ганнибал боится за жизнь близкого человека. Впервые после той травмы, которая оставила его сердце и сознание опустошёнными. — Не убивай её, — шепчет он вполголоса, когда они с Ральфом лежат на мягкой, но достаточно узкой перине. Малена добровольно согласилась спать на кушетке в гостиной, всё равно двум людям там не уместиться. — Она ведь тебе не родная, да? Шёпот Ральфа игривый, он дразнится. Он проверяет, кого Ганнибал любит сильнее. — Вдова моего дяди, — выдыхает Ганнибал, чувствуя собственную неловкость, чего не случалось уже достаточно давно. — Малена слишком добра к тебе, но она уже догадалась о твоей сути, — произносит Ральф, почти задевая губами ухо. — Просто боится себе в этом признаться. Больше в тесной спальне не звучит ни слова, только напряжённое дыхание, наблюдая за которым Ганнибал погружается в глубокий сон. Он хотел бы увидеть во сне хоть кого-либо из родных, но сегодня подсознание молчаливо отказывается демонстрировать желаемые картинки. Утром на плите остаётся суп и записка. Это чертовски мило, но Ганнибал принимает решение готовить сам, тем более за два года домашней работы у фрау Гретхен он научился множеству немецких блюд. С лёгким сожалением вспоминает о старушке и своих мелких подопечных из соседней квартиры, но потом возвращается мыслями к настоящему. Для того, чтобы любоваться прелестями города, не обязательно даже посещать музеи, ведь город представляет собой одну большую достопримечательность — площади, храмы, мосты. Первую зарисовку Ральф начинает, когда они даже не проходят квартала от дома, и Ганнибал знает, что это лето будет его лучшим летом. Малена работает мелкой служащей в конторе при прачечной, но её вкусу впору позавидовать даже женщинам более молодым или с более высоким социальным статусом. Густые тёмные волосы, выразительные губы и безупречная осанка делают её королевой даже в простой рубашке, заправленной в юбку-карандаш. Встречая Малену с работы, Ганнибал замечает, что на неё оборачиваются и мужчины зрелого возраста, и парни помладше его самого. — Почему ты не выйдешь второй раз замуж? — спрашивает Ганнибал, когда они остаются наедине, и на этих словах опустившиеся густые брови скрывают появившуюся в тёмных глазах грусть. Ему не нужно повторять очевидное, что Малена красива, что её желают, и что она вполне могла бы устроить свою жизнь получше, если бы нашла достойного её мужчину. — Не люблю понижать планку, — просто отвечает она и смотрит ему в глаза. Малена всё ещё любит Роберта даже после стольких лет, её любовь кажется Ганнибалу слегка наивной и лишённой любых перспектив, но что тогда говорить о его собственной влюблённости. — Ты очень красива, любой цветок следует поливать, чтобы он не увял. Ладонь Ганнибала скользит по её щеке, но в этом жесте нет ничего пошлого, только сыновья любовь. На лестнице слышны шаги. — Я подумаю над твоими словами, — произносит она с той же печальной полуулыбкой и поднимается, чтобы открыть дверь. Ральф стоит на пороге и держит в руках две здоровые рыбины. Улыбка его почти до ушей, но глаза печальные. Такие же тёмные, вьющиеся волосы, как у Малены, такая же прикрытая густыми ресницами грусть. — Взял их почти задаром, — говорит он слегка наигранным голосом. Ганнибал принимает из его рук рыбины и несёт их на кухню, точнее на огороженную часть гостиной, которая считается кухней. На следующее утро, позавтракав и направляясь на очередную прогулку, он нарочито долго закрывает дверь. Заглядывая внутрь через глазок, Ганнибал видит всю обстановку гостиной. Прогулки на свежем воздухе, связанные с активной работой, навевают не только аппетит, но и здоровый сон. Сегодня Ганнибалу не спится по целым двум причинам: беспокойство и желание. Он выжидает, пока за стенкой прекратит ворочаться со стороны в сторону Малена, пока в окна перестанут светить фары изредка проезжающих автомобилей. В Италии принято закрывать окна ставнями, но в последние вечера в помещении душно, и Ганнибал оставляет окно спальни распахнутым. Места в комнате совсем немного — полки заставлены книгами и безделушками, некоторые стопки почти достигают потолка. Ганнибал задумывается над тем, как обширный гардероб Малены помещается в расположенные в конце комнаты два шкафа. Когда дядя был жив, они с Маленой не только посещали светские приёмы, но даже устраивали подобные, насколько позволяла площадь квартиры. Должно быть, после его смерти Малена не только выбрала квартиру поскромнее, но и распродала большую часть гардероба. Она рассказывала, что Роберт оставил долги, но не вдавалась в подробности. Сейчас жизнь Малены можно обозначить как скромно-умеренную, но любопытно, сколько ещё таких ценностей, как проданная картина, она приберегает на случай наступления чёрной полосы. А ещё Ганнибала забавляет, что Малена по сегодняшний день носит такую неподходящую ей фамилию Лектер. Судя по ровному дыханию, все в квартире уснули. Ганнибал натягивает слишком тёплое для лета одеяло на голову и сам медленно спускается вниз. Когда он обхватывает губами член Ральфа, тот едва заметно вздрагивает и пытается увильнуть, но Ганнибал не позволяет ему отстраниться, придерживая за бёдра. Член пробуждается раньше хозяина, но когда сам Ральф полностью приходит в осознанное состояние, Ганнибал понимает это только по характеру движений и общей напряжённости. Он поднимается, сбрасывая одеяло с них обоих и налегает на Ральфа всем телом. Ганнибал не может назвать это другим словом, кроме как «овладевает», хоть никаких проникновений не происходит, они просто трутся возбуждёнными телами друг о друга, пока не наступает разрядка, а затем засыпают, обнявшись. Уже под самое утро Ганнибал накидывает на них одеяло, чтобы их в таком состоянии не увидела Малена, хоть вряд ли она сможет не заметить произошедшую перемену. Именно с этого дня они начинают дружить — Малена и Ральф. Ральф часто её рисует и постоянно приносит ей украденные на многолюдных рынках экзотические фрукты, а временами — мелкие, но дорогие безделушки. Вряд ли Малена не понимает: ни про них с Ральфом, ни тем более про их связь. Ральф делает попытки казаться опытным, он сам седлает Ганнибала, сам делает попытки насадиться на его член, хоть при этом морщится, шипит и сжимает зубы. Потом, через много лет, вспоминая их неумелую и неуёмную близость, Ганнибал будет думать, как же они были смешны в своих порывах. Гораздо позже он будет думать, что этот торопливый юношеский секс был лучшим в его жизни. Иногда они гуляют по мосту Понте-Веккьо, на котором до сих пор сохранились строения, благодаря чему Флоренция в этом квартале выглядит как одна сплошная стена. Ральфа забавляет, что с середины четырнадцатого века мост не менял свой облик. — Ты знаешь, этот мост уже третий, — произносит он, опираясь на бортик и глядя на вялотекущие воды Арно. — Первый построили ещё в античности, второй — лет за двести до того Понте-Веккьо, на котором стоим мы сейчас. — Тебя снова привлекает идея перерождения, — мягко улыбается Ганнибал в ответ на его слова. — Этот мост, в отличие от предыдущих, не разрушился от наводнения, его могут бомбить, или случится землетрясение. Но люди выживут, а значит, мост тоже. В этом красивом городе не хочется думать про разбомблённый и холодный Дрезден, про учёбу, будущее и обязательства. В этом городе хочется целовать губы Ральфа, но вокруг слишком много людей, чтобы это можно было делать публично. Над самим мостом ещё в шестнадцатом веке был надстроен коридор Вазари — крытая галерея, соединяющая Палаццо Веккьо с Палаццо Питти. Это ещё одно любимое место для прогулок и зарисовок, жаль только, на экскурсию приходится записываться заранее. Как и во многих галереях, едва ли закончив осмотр, Ганнибал с Ральфом уже планируют, когда придут сюда в следующий раз. Коридор Вазари хранит картины римских и неаполитанских мастеров, а также целую серию автопортретов — Рафаэля, Рубенса, Веласкеса. Каждый художник желает запечатлеть в своём произведении самого себя. В список их любимых мест входит также галерея Уффици, один из наиболее старых музеев Европы. Ральф обожает Боттичелли и может не меньше часа простоять перед «Рождением Венеры» или «Весной», пытаясь срисовать, передать в карандаше увиденное совершенство. По коридорам галереи проходят толпы посетителей, но никто не обращает внимания на сосредоточенных на своём деле молодых художников. Перед самым закрытием, когда основной поток спешит к выходу, Ганнибал склоняется над ухом Ральфа и шепчет: — Сад мой украсил супруг прекрасным цветочным убором, / Так мне сказав: «Навсегда будь ты богиней цветов!» Это самое искреннее признание, которое он может сделать, и его избранник всё понимает с полуслова. Они так и замирают, прижавшись друг к другу, пока работница галереи не велит освободить помещение. Фотоаппарат расценивается как предмет роскоши, тем более для подростков, выросших в приюте. Всеми законодательствами мира они уже признаны совершеннолетними, но внутри до сих пор ощущают себя подростками. В четырнадцать Ганнибал повзрослел как-то сильно внезапно, а сейчас, своим двадцатым летом, он желает растянуть период детского ничегонеделания. Ральф так и не говорит, откуда у него на руках оказывается настолько дорогая игрушка, украл он её, отобрал, или же подарили родители. Последняя версия наименее вероятная. Сделать полную композицию по мотивам Сандро Боттичелли было бы довольно проблематично, а вот небольшую фотосъёмку с участием всего двух персон — вполне реально. Нужно только найти необходимых цветов ткани, краску и ещё самую кроху реквизита. Дополнительная сложность состоит в том, что настолько ответственное дело они не могут доверить никакому другому человеку, поэтому приходится снимать без оператора на автовспышке. Дело происходит на свалке металлолома за городом — как раз здесь обнаруживается капот грузовика, способный вместить двух человек и дополнительный материал. Ещё некоторое время тратится на поиск железки нужной формы и размера, которая будет выполнять роль штатива. На нанесение грима и координации нужных поз уходит ещё не менее двух часов — они постоянно сверяют изображение в окошке фотоаппарата с последней зарисовкой Зефира и Хлориды. Ганнибал без вопросов принимает на себя роль земляной нимфы, которая стала богиней цветов. Дело не только в том, что отросшие волосы Ральфа делают его больше похожим на сурового бога ветров, но и в том, что именно Ральф меняет, преображает, утягивает Ганнибала в мир мрачных удовольствий. Ганнибал обвивает губами выпадающую изо рта цветущую ветвь и чувствует, как его тело наполняется истомой. Результат съёмки остаётся неизвестен, ведь плёнку сначала нужно доснимать до последнего кадра. Прогуливаясь вечерами после ужинов, когда Малена садится рукодельничать или идёт к соседке смотреть миниатюрный телевизор, они наблюдают за влюблёнными парами. Большинство молодых возлюбленных именно того возраста, что и Ганнибал с Ральфом, или же они просто не могут смотреть на других. Со временем чужая страсть захватывает, пленяет сильнее любой картины или произведения искусства. В ней присутствует та волшебная мимолётность, которую любой художник мечтает запечатлеть в вечности. — Я не хотел бы доживать до старости, — признаётся Ральф, когда они провожают взглядом ещё одну щебечущую на итальянском парочку. — Это здорово умереть молодым и влюблённым, ты не считаешь? Ганнибал не думает над его словами и даже не размышляет о скрывшейся за углом паре, в его мыслях только тело Ральфа без всей этой одежды, нежные на ощупь соски и три тёмных родинки на правом боку. А сейчас Ральф говорит этими красивыми губами, и приходится поддерживать светскую беседу, ведь нельзя же его поцеловать просто так, на улице. — Потом они будут ссориться, чья очередь мыть посуду или менять пелёнки, — добавляет Ганнибал, вспоминая своих соседей, которым помогал по хозяйству. — Их тело станет обвисшим и лишённым любой эстетики. Возможно, они даже возненавидят друг друга. Он думает про Роберта и Малену — были ли они счастливы, или же так ему казалось только в раннем детстве? Возможно, Ганнибал был заворожён игрой в счастье красивой и молодой пары. Кто знает, любили бы они друг друга, если бы дядя до сих был жив, и любила бы в этом случае Малена своего приёмного племянника так, как любит сейчас. У него нет ответов на эти вопросы. — Если мы умрём молодыми и вместе, то однажды мы перевоплотимся и встретимся снова. — Ральф смеётся. — Я узнаю тебя, каким бы ты не был. Ганнибал не выдерживает и всё же глубоко целует его, предварительно удостоверившись, что на них никто не смотрит. По городу проходит волна убийств, и пресса нарекает виновного в них Флорентийским Монстром. Пары находят лежащими на брусчатке, на клумбе, на кузове автомобиля в одной и той же позе. Мужчина будто бы пытается поймать убегающую от него спутницу. Чаще тела укутаны тканями, иногда — без, но неизменной остаётся одна деталь: изо рта женщины прорастают цветы. Их не найдут, потому что ни анализ тканей, ни анализ цветов ничего не даст — каждый раз они используют материалы из подручных средств. Импровизация лучшее творчество, и в этом их взгляды на искусство совпадают. На месте преступления они никогда не занимаются любовью, но зато пылко любят друг друга по возвращении, главное, чтобы не было слышно Малене. Кто знает, слышит ли она, но ни разу не комментирует ни их поздние возвращения, ни неловкие шорохи за стенкой. Убийца справляется с жертвами милосердно и быстро — это показывает и анализ крови, и застывшее на лицах ощущение блаженства. Влюблённые пары будто бы навсегда застыли в мгновении наивысшего экстаза. Полиция ломает голову, что именно желает донести преступник публике — то ли он возвышает романтические чувства, то ли, наоборот, публичные лобызания ему настолько противны, что он наказывает тех, кто позволил себе быть счастливым. Как бы там ни было, пары перестают появляться на публике, предпочитая отсиживаться в гостях или вообще не демонстрировать свои отношения. Особенно это касается молодых ребят и девушек, которые составляют основную выборку жертв. Тем временем штатный психолог новостной газеты составляет портрет преступника, в котором описывает его уродливым мужчиной средних лет с криминальным прошлым и неудавшейся личной жизнью. В сентябре убийства прекращаются настолько же внезапно, как и начались. В сентябре тётка Ральфа заявляет, что он больше не может жить в семье, в которой не зарабатывает на хлеб, Ральф собирает вещи и переезжает в мансарду фрау Гретхен. Теперь их занятия любовью неспешные. Медленные. Если всё поймёт хозяйка дома, будет абсолютно не так, как с Маленой, возможно, они и вовсе окажутся на улице со всеми своими пожитками. Быть с любимым человеком постоянно это верх блаженства, то, о чём Ганнибал мог лишь мечтать год назад, но теперь на их чистое счастье наслаиваются бытовые проблемы. Первой, как ни странно, оказывается отсутствие личного пространства. Несмотря на жизнь в интернате, где в комнате было от шести до восьми коек, за последние два года они оба привыкли к уюту и свободному времени. Теперь даже делать уроки за одним столом невозможно — тот слишком мелкий, чтобы вместить двух занимающихся одновременно. В решении этого вопроса им помогает очередное несчастье, а именно отсутствие денег. Рассчитав, что имеющихся накоплений не хватит до конца курса, они активно ищут дополнительный заработок. Привыкший к работе с детьми Ганнибал находит себе учеников, которым преподаёт азы рисования, Ральф устраивается оформителем в издание: работы там немного, но делать её приходится чётко в установленный срок. В результате они снова видятся только на учёбе, даже ходить по музеям времени не остаётся, не то что планировать убийства. Сейчас они становятся более осторожными. Когда тебе шестнадцать, кажется, что в руках у тебя целый мир, в девятнадцать и без родителей взрослеешь непозволительно быстро. Сколько бы Ральф не мечтал о ранней смерти, жить им обоим хочется и гораздо меньше хочется доживать свои дни в тюрьме. Лето во Флоренции было потрясающим, но там их не смогут найти, а в Дрездене они чувствуют себя на виду у всех. Обнажёнными. Редкое воскресное утро, когда нет ни домашних дел, ни нерадивых учеников, ни поспешных заказов, они лежат и изучают тела друг друга. Каждый изгиб, каждую родинку или шрам. Самые любимые у Ганнибала — лёгкий след от пореза на предплечье, оставшийся от ножевого ранения, и те три изящные родинки справа. Временами ему кажется, что он может не только нарисовать Ральфа по памяти, но даже вылепить его тело из глины с закрытыми глазами. Сложно сказать, какая часть тела получилась бы лучше всего — остро очерченная линия подбородка с мягкими губами или твёрдый, красивый член, который Ганнибал обожает тщательно вылизывать, а затем погружать внутрь себя. Узнав, что сын всё же нашёл работу по специальности, пусть и в ущерб обучению, отец зовёт его снова к себе. Дальше начинается ситуация, которая редко где описывается полноценно, но происходит в жизни чаще, чем можно подумать — жизнь на два дома. Родные не видят ничего подозрительного, когда Ральф ночует у Ганнибала даже несколько дней подряд. Они никогда не были в гостях у фрау Гретхен, и поэтому им неведомо, что постель, на которой спит их сын, настолько узкая, что двое парней на ней могут находиться, только плотно обняв друг друга. У Ганнибала появляется новое хобби — перерисовывать картины известных художников, вписывая в какого-либо из персонажей черты Ральфа. Иногда меняется только лицо, если фигура кажется более-менее подходящей, временами он будто бы переписывает человека с нуля, оставляя исключительно антураж, позу и работу света. Так появляется не только множество израненных стрелами Себастьянов, но и несколько Давидов, убивающих Голиафа. Ральф гораздо крупнее библейского персонажа, но на фоне грубых мужланов кажется хрупким цветочком, даже плотно накачанные руки не помогают исправить впечатление от его чувственного лица. На новый год они убивают троих и отрезают им головы, на этот раз Ганнибал помогает, страхует и снимает на плёнку полученный результат — ладонь, удерживающую отрезанную голову за волосы. Ральф всегда выбирает соперников сильнее себя, ни разу победа не доставалась легко. Последние кадры на плёнке оказываются порнографическими — им просто не хочется никого убивать. Они забрасывают плёнку в проявитель и продают фотоаппарат. На двадцатилетие Ганнибала приезжает Малена, на её лице написано, будто она хочет рассказать что-то важное, но никак не решится. Ганнибалу даже не следует задавать вопросы, он и так всё знает, как знала Малена, что творилось в её спальне между стопками книг и плотно уложенными в гардероб платьями. Ральф уговаривает родителей поселить Малену у себя на неделю, и те не отказываются. Эти дни Ганнибал отменяет все репетиторские занятия и одевается как сущий франт — он выгуливает Малену по лучшим улицам города и всем любимым коридорчикам известных ему галерей. Та просто внимательно слушает пространственные разъяснения Ганнибала о технике и красках, а также пересказы библейских и античных сюжетов, но на самом деле он мог бы просто смотреть на неё и улыбаться — она не была бы от этого менее счастлива. — Пригласишь меня на свадьбу? — спрашивает Ганнибал в самый последний момент, уже сажая её на поезд. — Ты опоздал, — улыбается Малена, и в эту минуту их разъединяет поток пассажиров. Ганнибал знает, что где-то в глубине души будет всегда любить эту женщину, которая теперь даже не носит его фамилию. Весной Ральф почти каждый день приходит с букетом, и в результате каморка Ганнибала очень скоро напоминает похоронное бюро. Некоторые цветы получается засушить между страничками со стихами немецких поэтов — их строгий слог способен иссушить что угодно. Другие же вянут непозволительно быстро, и никак не получается сохранить их недолговечную красоту. Во дворце памяти Ганнибала целые комнаты теперь наполнены только цветами. Кажется, им никогда не надоест рисовать друг друга, как никогда не надоест заниматься любовью. Ввиду отсутствия фотоаппарата они могут только запоминать тела друг друга, окружённые цветами, либо же зарисовывать их из различных ракурсов. Временами рисующий настолько же обнажён, как и модель, которую он рисует. Цветочными композициями они часто украшают квартиру фрау Гретхен, и она радуется подаркам, как маленькая девочка. Если прошлым летом они убивали влюблённые пары, то этим выслеживают одиночек. Это бывают как мужчины, так и женщины, от копирования творчество уверенно переходит к созиданию. Изначальной идеей было превращать трупы убитых в цветы, но таким образом они могли бы дать следствию ниточку, которая привела бы к Флорентийскому Монстру. Поэтому следующий их шаг — натюрморт. Фрау Гретхен невероятно довольна, что кулинарные способности Ганнибала не просто растут и развиваются, но и дарят ей целые пиршества. Подбирать необходимые для блюда ингредиенты становится настолько же важной подготовкой к следующему натюрморту, как и смешивать краски на палитре. Та часть приготовлений, о которой не ведает фрау Гретхен, является источником исследований и споров местной полиции. Убитые никак не связаны между собой, и тем не менее убийца срезает одно и то же место чуть повыше поясницы. Сложно придумать происходящему какое-либо объяснение, разве что у всех пострадавших именно в этом месте находилась татуировка. Каждая новая композиция вычурнее предыдущей: в украшении стола Ганнибал задействует перья, ракушки моллюсков, экзотические фрукты, даже кости и черепа птиц. Происхождение этих эксклюзивных деталей всегда разное – некоторые он одалживает у знакомых художников, склонных к коллекционированию вычурных и ненужных вещей, другие же просто умело ворует на стихийных рынках с распродающимся, иногда довоенным барахлом. Когда подходит к завершению шестая картина, находится покупатель для первой, им оказывается один местный коллекционер, отличающийся диковинный вкусом, но пользующийся уважением дрезденской интеллигенции. Очень скоро расходятся и все остальные, подписанные двойным именем — и Ральфа, и Ганнибала, несмотря на то что основные мазки наносил всё же Ральф. Ганнибал так и не свыкся с работой красками. Ганнибалу не жалко эти картины, как не было жалко отдавать браслет Миши соседней девчонке: прошлое необходимо оставлять в прошлом, а впереди ждёт ещё множество новых открытий. Денег им хватит дожить до самой зимы, если расходовать экономно, точнее, хватит в том случае, когда с ними расплатятся по чекам, обычно такие сделки не происходят мгновенно. Они больше решают не рисовать натюрморты, и загадочная серия убийств тоже прекращается. Одним августовским утром Ральф появляется мокрый до нитки и неистово дрожа. — Прости меня, прости меня, прости меня, — вот и всё, что он повторяет, пока Ганнибал меняет на нём одежду, растирает тело и кипятит воду, чтобы нагреть ванну. Сейчас время заниматься здоровьем, а выяснить, что именно произошло, можно будет и когда Ральф поправится. Вот только Ральф не поправляется, он так и лежит целый день покорным судьбе брёвнышком, не издавая ни звука, лоб его пылает жаром, а лёгкие сотрясаются от беззвучных волн. Ганнибал справляется о знакомом враче фрау Гретхен, тот советует тёплое питьё и горчичники на всякий случай, он даже не осматривает больного подробнее в надежде, что молодой организм сам справится с недугом. После дня чаепития и непрерывных растираний всего тела уксусом Ральф возвращается в состояние, которое можно назвать относительно сознательным. Есть он не хочет, но зато сбивчиво рассказывает Ганнибалу, как за ним увязался полицейский, вполне вероятно, заподозрив в причастности, вот только неясно, к чему. Кто знает — его могли видеть в компании кого-либо из жертв, несмотря на всю проявленную осторожность. Ральф спрятался под мостом и почти всю ночь пробыл в холодной воде, постоянно скрываясь от проезжающих патрулей. Возможно, был шанс прорваться, но он не хотел рисковать, и вот теперь дошёл до такого состояния. Прежде чем Ганнибал делает попытки расспросить о подробностях произошедшего, чтобы принять любые меры безопасности, Ральф уже выключается. Ганнибал спит с ним бок о бок, точно зная, что болезнь не инфекционная, с каждым часом кашель усугубляется, несмотря на тёплое питьё и горчичники. Иногда волна настолько сильная, что Ганнибал аж сам содрогается синхронно с Ральфом. Ганнибал едва доживает до следующего дня, а утром, сделав привычный круг лечебных процедур, сразу же направляется к родителям Ральфа. Дверь открывает тётка, которая в ответ на известие разражается цензурной, но всё же бранью, из её тирады следует, что Ральф уже способен позаботиться о себе самостоятельно, его отец на работе, и вообще нечего везти сюда больного через весь город, чтобы он всех тут перезаражал. Эту печальную новость Ганнибал и сообщает по возвращению, Ральф реагирует достаточно индифферентно. Следует обратиться к более квалифицированному врачу, но Ральф отговаривает его от этой идеи, обещая поправиться в ближайшее время. — Не уходи, иначе я умру, — по кругу повторяет тот, и Ганнибал сдаётся, оставаясь рядом и постоянно удерживая его руку в своей. Под вечер жар спадает, но ночью состояние ухудшается. Утром Ральф уже не приходит в сознание. Утром Ганнибал приходит к первому покупателю картины, и, на удивление, ему не отказывают в приёме. Тощий усатый коллекционер, с самого утра уже облачённый в изящный, пошитый на заказ костюм, внимательно выслушивает историю Ганнибала, который едва ли не в слезах просит его о помощи в обмен на чеки за все картины. — Ты же знаешь, парень, дело не в картинах и не в чеках, — произносит он настолько холодно, что Ганнибал собирает всю свою гордость, чтобы не расплакаться, когда его вот-вот выставят за дверь. Вместо этого мужчина отводит Ганнибала к личному водителю и приказывает им вместе ехать к доктору. Вот теперь Ганнибал действительно близок к тому, чтобы заплакать, но вместо этого осыпает своего благодетеля лестными и даже чуток неуместными похвалами. Доктор выслушивает описание болезни, и Ганнибал уже ждёт указаний, какие лекарства следует приобрести, опасаясь за их возможную стоимость. Но ответом ему следует встревоженное выражение лица и указание сразу же ехать к больному. Водитель не смеет ослушаться, и всю дорогу доктор и Ганнибал молчат. Ганнибал раздумывает о том, чем же обязан доктор коллекционеру, что готов ехать через весь Дрезден к простудившемуся мальчишке, о чём думает доктор, ему неизвестно. В мансарде уже присутствует отец Ральфа, которому сестра только поздним вечером сообщила о болезни чада, и тот решил проведать его по дороге на работу. Он выглядит не на шутку перепуганным тем фактом, что Ральф в своём бредовом состоянии его практически не узнаёт. Доктор выставляет отца за дверь, а Ганнибалу велит вскипятить воды, чтобы продезинфицировать шприц. Когда доктор закрывает дверь каморки, чтобы предстать встревоженным взглядам отца, Ганнибала и фрау Гретхен, на его лице написано, что он очень сильно не желает кое-что говорить. Ганнибал читает это настолько же легко, как прочитал нежелание беседовать на лице Малены, вот только сейчас новости и вправду грустные. — Почему вы не обратились к врачу раньше? — только и произносит он. На похоронах тётка Ральфа рыдает громче всех присутствующих, должно быть, играет перед братом или же сразу перед всей толпой. Внутри себя Ганнибал знает, что ей ни капли не жаль. Он не слушает мессу, только рассматривает неровные ряды кривых надгробных памятников. Ральф не дожил до своего двадцатилетия каких-то несчастных три месяца. Будто бы это что-нибудь изменило, горько осознаёт Ганнибал. Три чека коллекционер всё же присылает Ганнибалу назад, три — оставляет себе, но разве играют роль хоть какие-нибудь картины, если Ральфа нет рядом. Вряд ли он сможет рисовать в одиночестве, и вряд ли сможет убивать один. Нужно будет в любом случае заехать поблагодарить того элегантного мужчину за помощь. На прощание отец Ральфа передаёт Ганнибалу дневник, который «его мальчик» просил оставить другу. Он предлагает в свободный день заехать за эскизами и вещами — возможно, ему самому что-либо пригодится. Дома Ганнибал рассматривает на свету проявленную плёнку, с которой они так и не рискнули напечатать фотоснимки. Ганнибал вспоминает их прогулки по летней Флоренции — тогда они мечтали умереть вместе, чтобы никогда не познать старости и тления заживо. Его мальчик уже тлеет под могильной плитой, столь обожаемое Ганнибалом тело скоро станет пиршеством для червей. Он не представляет, как рассказать о новости Малене. Ганнибалу не хочется плакать, он не впадает в истерику, скорее в немое оцепенение. Это не похоже на те чувства, которые он испытал во время гибели семьи. Тогда у Ганнибала горела жажда найти и отомстить, сейчас же мстить просто некому. Забрав у родителей Ральфа все имеющиеся эскизы, он просто складывает их в углу, не разбирая. Ганнибал заваривает чай и открывает дневник: в нём описаны сны Ральфа, его мысли о мире, о Ганнибале. Наблюдения скорее носят характер забавных. «Когда Ганнибал заваривает чай, он сначала вдыхает его аромат и только затем пьёт, словно дегустирует дорогое вино». Возможно, Ральф его действительно любил сильнее, чем готов был продемонстрировать. А ещё Ральф был немного суицидален, возможно, именно поэтому он запретил Ганнибалу покидать себя, что если Ральф захотел умереть? Такая мысль кажется преступной, Ральф просто не отдавал себе отчёта в своих действиях, а Ганнибал отдавал, именно поэтому Ганнибалу и следовало отреагировать и найти хорошего врача раньше. Возможно, сделай он это хотя бы на день раньше, его возлюбленный остался бы жив. Ганнибал ни капли не суицидален, он не собирается умирать вместе с Ральфом. Ганнибал выбирает наименее загруженное посетителями время, чтобы пробраться по «деловому» визиту к коллекционеру. Тот уже знает о смерти Ральфа и делает лицо самое скорбное, когда вежливо велит секретарше подать им печенье. На лицо она некрасивая, но улыбается искренне, и Ганнибала эта улыбка отчего-то согревает. Ганнибал начинает говорить про искусство, но его собеседник ведёт линию разговора так, что вскоре узнаёт всё и про его отсутствующую семью, и про отсутствующие планы. Ганнибал читал про такое явление как «похоронный секс», но не думал, что это начнётся в машине, а продлится до следующего утра. Все события возвращаются на круги своя — среди одногруппников только и говорят о подготовке к занятиям, родители детей, с которыми репетирует Ганнибал, спрашивают о планах на следующий год. Вселенная течёт, но ничего в ней Ганнибала не колышет, как бывало прежде, всё утрачивает свой смысл. Ганнибал не считает себя предавшим Ральфа, он чувствует, будто Ральф предал его. В попытках навести порядок в своей голове Ганнибал однажды решает поиграть в классического убитого горем возлюбленного — он отправляется на могилу и открывает дневник. Ветер шумит в верхушках деревьев и листает тёплыми пальцами исписанные страницы. Как ты позволил себе умереть от пневмонии в такую потрясающе приятную погоду? Ганнибал даже пытается вызвать слёзы, но его глаза будто иссыхают, как он ни старается давить самому себе на жалость. Дневник падает на взрыхлённую землю, открывая последнюю заложенную запись. Почерк неровный, он не похож на привычную каллиграфию Ральфа, возможно, эту запись оставил его отец. Ганнибал поднимает записную книжку и принимается расшифровывать написанное. Слова принадлежат всё же Ральфу, должно быть, они написаны в последний ясный момент его сознания. «Ты пока этого не понимаешь, но мы обязательно встретимся. Думай обо мне каждый раз, когда падает снег. Я вернусь к тебе». — Ненавижу, ненавижу, ты слышишь, как я ненавижу тебя! — кричит в исступлении, привлекая к себе неодобрительные взгляды двух пожилых посетительниц. Нет смысла кричать, нет смысла плакать, нет смысла ходить на могилу, потому что в эту минуту Ганнибал уже знает, что могила пуста. И одногруппники, и преподаватели школы удивлены, когда один из самых способных, по их мнению, учеников забирает документы. С новыми знакомствами Ганнибала поступить на медицинский факультет в самом начале учебного года не составляет никакого труда. Точнее, поступает он все же на подготовительный курс, срабатывает его уже не совсем действительная справка о сиротстве, жалобный взгляд и умение нравиться. А еще, конечно же, нужная рекомендация от нужного человека. С фрау Гретхен они больше не разговаривают после случившегося, хоть Ганнибал продолжает старательно выполнять работу по дому и будто промежду прочим сообщает о том, что он снова первокурсник. Та на эмоциях всхлопывает руками, но больше никак не комментирует происходящее. Про себя Ганнибал с удивлением отмечает, насколько же легко даётся обучение даже абсолютно новым предметам, когда нет отвлекающих факторов. Это блаженное время, когда Ганнибал не думает ни о чём. Его не сильно беспокоят оценки, и ещё меньше — одногруппники, он даже не особо обращает внимания, что письма Малены стали редкими и однообразными. Жизнь кажется простой и лёгкой, как часовой механизм. Проснуться, домашняя работа, учёба, занятия в библиотеке, прогулка, домашняя работа, сон. Мир словно качает Ганнибала на водной поверхности, вот волна, вот ещё одна волна. Плотность воды такова, что она спокойно держит распластавшееся на ней тело, утопленники тонут именно потому, что пытаются сражаться со стихией. Ганнибал не пытается. Он знает, как тяжело выплыть из глубин, но раскачиваться, оказавшись наверху, невероятно легко и приятно. Точно так же Ганнибал перепрыгивает из волны на волну в местной светской общине. В начале семидесятых отношения между двумя германскими государствами понемногу налаживаются, и создаётся впечатление, что дышать на улицах поспокойнее. Люди будто бы молчат о том, что подсознательно всё это время ждали новой войны. Круг знакомств понемногу расширяется, врождённый вкус Ганнибала, его академическая начитанность и умение поддержать беседу создаёт вокруг него ауру перспективного молодого человека. Ганнибал больше не рисует для себя, он делает небольшие композиции под заказ и выполняет портреты обратившихся к нему женщин, чаще всего в карандаше, но он никогда не творит. Своим многочисленным льстецам бесстрастно отвечает, что умение играть на фортепьяно ещё не означает композиторский талант, а на расспросы о школе искусств уклончиво говорит, что не пожелал становиться ремесленником. Его новая профессия выглядит перспективной и благородной, поэтому никто не смеет ему возразить. Ганнибал от души улыбается, когда фрау в возрасте любезно представляют ему своих дочерей или заказывают их портреты, заставляя невинных созданий жеманничать в надежде привлечь внимание. Хрупкие и не всегда уж лишённые девичьей красоты фройлян принимают его искреннюю улыбку за признак симпатии, на самом деле в глубине этой видимой доброжелательности злорадство — Ганнибал ведь знает, что ни одна из них не станет ему женой. Как прекрасно любоваться кем-то, словно картиной, прекрасно зная, что никогда не сможешь его полюбить. Ганнибалу сложно сказать, влюблён ли его покровитель хотя бы немного, но, наверное, нет, и именно по этой причине им так легко быть вместе и не менее просто быть врозь. Никакой ревности, никаких обещаний, их отношения — лодка, раскачивающаяся на волнах. Ганнибал смеётся, узнав, что одна из девушек, чей портрет он рисовал особо старательно, приходится его любовнику дочерью. В этот момент на нём слишком мало одежды, чтобы позволять посторонним мыслям портить безоблачное настроение. Ганнибал смеётся, когда его покровитель в шутку дарит его другому, разве сейчас его вообще волнует, с кем быть? Резать трупы оказывается приятно, несмотря на непривычный запах, тем более препарируют они еще не совсем разложившиеся тела. Многие студенты боятся, кто-то блюёт, один, самый молодой, даже грохнулся в обморок на втором же занятии — позже выясняется, что он был знаком с покойным прежде. Пользоваться хирургической пилой, выворачивать сухожилия, рассматривать хитросплетение внутренних органов — это оказывается настолько же увлекательным, как убивать. Латинские термины запоминаются достаточно легко, а устройство тела временами кажется совершенной, но такой хрупкой моделью, в которой сложно упустить хотя бы деталь. Ещё во времена художественного обучения Ганнибал привык обращаться с телом как с произведением искусства, только там он корректировал недостатки мазками кисти, а здесь — таблетками или скальпелем. Со скальпелем он управляется на удивление хорошо. Пусть со стороны всем, даже самому Ганнибалу, должно казаться, что его порыв заняться медициной связан с невозможностью спасти друга, но на самом деле играют роль сразу несколько течений. Второй, не менее важной причиной, по которой его манит наука о строении тела, является возможность овладеть знаниями, как расчленять это тело с хирургической точностью, как убивать быстро и безболезненно или же, наоборот, растягивать мучения провинившегося. И пусть с утратой Ральфа Ганнибалу казалось, что эта страсть минула, но вот она снова внутри, просыпается как чувство голода, жажды, секса. Как желание дышать полной грудью. Профессия врача даёт власть над другим человеком, ставит пациентов в зависимость, пусть нигде не оговаривается это прямо, но владеть человеческой жизнью, держать её в руках по-настоящему великолепно. Причина три. Четвёртая — самая постыдная и наиболее близкая к тому, в чём Ганнибал признаётся в светских кругах. Он никогда не хотел становиться художником, он хотел владеть Ральфом. В мире красок, форм и прочего визуального изящества Ганнибал видел себя подмастерьем, а если мастером — то просто старательным копировщиком настоящих Мастеров. Просто в один момент находиться рядом с Ральфом было важнее, чем жить. Вместе с миром красок и изящных искусств исчезает и мир изящных убийств. Дело не в том, что после смерти Ральфа Ганнибал обретает душу, дело в том, что он будто бы утрачивает её вместе со способностью что-либо чувствовать. Какая разница, с кем заниматься любовью, если не можешь любить, какая разница, кого убивать, если не с кем разделить всю прелесть убийства. Верил ли сам Ральф, что помогал заблудшим душам попадать в другой, лучший мир. Работа в приёмном отделении скорой помощи изматывает полностью. Сутки на ногах и поток экстренных пациентов это сложнее, чем избавляться от последствий даже самого сложного убийства. Ганнибал никогда не издевается над пациентами намеренно, как это делают медсёстры, ожидая мелких подачек. Иногда он просто принимает на себя власть решать — кому жить, а кому не стоит. Эта забавная хитрость тем забавнее, что никто о ней не знает, ведь у Ганнибала и так достаточно высокий уровень успешных операций как для молодого специалиста. Он боится того, что его тайна станет достоянием общественности, даже сильнее, чем боится оказаться в тюрьме. Через пару лет он всё же решается на убийство, это решение позволяет ему продвинуться по карьерной лестнице и больше не работать в изматывающем ритме. Труп не превращается в произведение искусства, он превращается в фундамент одной из новостроек. Ганнибал думает о людях, которые будут есть, спорить и заниматься любовью поверх застывшего в цементе трупа его бывшего босса. Ганнибал не особо привередлив в выборе, но среди его партнёров нет глупых или некрасивых мужчин, есть много особенных. Общество никогда не примет отношения между мужчинами, и тем не менее он не стремится ни обзавестись семьёй, ни особо скрывать собственные пристрастия, Ганнибал не считает себя отклонением — скорее вариацией нормы. На одном из приёмов к нему липнет симпатичный критик, очень похожий на Ральфа, и его облик будто бы вскрывает давно зарубцевавшуюся рану. Они пьют шампанское и болтают о мелочах, о стихах, о творчестве, об авторе книги, на презентации которой встретились. Потом едут домой к Ганнибалу, и это ни капли не похоже на то, что было когда-то. Получив на утро список глупых вопросов, Ганнибал разбивает лоб случайного любовника мило покоившейся на тумбочке статуэткой. Конечно жаль, что их видели вчера вместе. Через общих друзей он знакомится с парнем, который любит шлепки и укусы, и всё такое подобное. Они не играют в учителя и ученика или доктора и пациента, но парень позволяет пить свою кровь. Юноша красив и податлив, и ни капли не напоминает Ральфа, но их роман не длится более месяца. После изматывающего, страстного секса они быстро надоедают друг другу. Ганнибалу исполняется тридцать, когда он перестаёт убегать от самого себя и убивает двоих сразу же друг за другом. Делает это медленно, с хирургической точностью. Он не спасает их от скудной жизни, не улучшает мир, избавляя его от спекулянтов и педофилов, он просто убивает, потому что хочет убить, потому что хочет увидеть, как человек будет страдать и извиваться от боли под изящные движениями лезвия ножа. Сложно сказать, что после убийств ему «легчает» — скорее, Ганнибал просто чувствует себя в своей тарелке. После стольких лет. В Америку он забирает только старые снимки — те самые, которые были сделаны ещё во Флоренции. Сейчас то время кажется настолько нереальным, будто бы происходило в другой жизни. При досмотре эти фото могут стать причиной пожизненного заключения, но Ганнибал рискует, просто потому что не может с ними расстаться. В любом случае можно представить их как художественные работы или же зарекомендовать себя следователем по делу. Но никто так и не обнаруживает их в стопке других фотографий. Пусть Ганнибал так и не получает полноценного художественного образования, но его вкус ценят, поэтому благодаря цепочке знакомств следует приглашение из Музея современного искусства в Нью-Йорке. В ходе реконструкций музея планирует увеличить выставочные площади в несколько раз, и комиссия экспертов должна заняться планированием будущего крыла галереи. На эту работу уходит практически год, который включает в себя переговоры с художниками, меценатами и даже строителями, не говоря уже об оформителях всего на свете, включая вывески и рекламные брошюры. Когда его миссия выполнена, Ганнибал снова оказывается на мели, но возвращаться в Германию больше не желает. По крайней мере в восточную её часть. Уж слишком много не самых лучших воспоминаний связано не только с Дрезденом, но и со всей Восточной Европой. Снова работая хирургом приёмного отделения, он замечает, насколько разнится отношение к персоналу на его мнимой родине и на новом континенте. Немецких врачей ценят на вес золота, и Ганнибал не разубеждает льстецов в собственном происхождении. Руки у него и вправду золотые, по крайней мере так наперебой твердят благодарные пациенты. Ему необходима точность движений, чтобы жертвы умирали медленно и как можно более продолжительное время находились в сознании. Последний убитый похож на его второго любовника. Второе образование Ганнибал получает из чистого интереса в Медицинской школе Нью-Йоркского университета, на этот раз вместо тела он жаждет препарировать человеческий мозг. Со стороны можно было бы сказать, что Ганнибал ищет разгадку, на самом деле берёт верх его желание познать новые формы власти. Пусть ему никогда нельзя было отказать в обаянии, но Ганнибал не сомневается, что в его силах заставлять людей делать воистину потрясающие вещи. Он пока не готов признаться самому себе, что желает научить других убивать, словно быть наставником для убийц всё равно что являться высшим звеном пищевой цепочки. Благодаря уже имеющемуся образованию, пусть и в другой стране, Ганнибал имеет возможность пропускать ряд курсов. Удивительно, но работая хирургом на полставки и обучаясь в университете, он не только не теряет квалификации как действующий специалист, но ещё и обнаруживает у себя время для новых хобби. Чтобы подготовиться к нелёгкому труду психотерапевта, Ганнибал начинает с истоков профессии и в свободные дни сотрудничает с социальными службами. Чувственный паренёк, работающий на телефоне доверия, быстро становится его любовником, и временами Ганнибал по доброте душевной подменяет его на линии, выслушивая исповеди пьяниц и потенциальных самоубийц. Безусловно, он никогда не опускается до топорных советов убить кого-то, но любую информацию можно преподнести под нужным соусом. Гости тоже не станут есть человеческое мясо, если не превратить его в аппетитнейшее из блюд. Его анонимные клиенты поглощают пищу слишком легко. Если сравнивать случайные убийства во время работы в скорой помощи, то Ганнибал не только не уменьшил их количество, а даже побил собственный рекорд. Правда, про точные цифры остаётся лишь догадываться: если настойчиво трезвонящий суицидник не обратился повторно, возможно, он просто излечился от своей навязчивой мании. Затем следует практика в психиатрической клинике, где Ганнибал, на удивление, проявляет себя паинькой, а к концу полугодовой стажировки становится любимчиком пациентов и медсестер. Купаться во всеобщем внимании приятно, как, в принципе, и демонстрировать собственное интеллектуальное и моральное превосходство. На самом деле быть образцом для подражания достаточно просто, когда на самом деле ни капли не волнуешься о результатах лечения. Слишком усердные быстро сгорают, концентрируясь на собственных неудачах. Ганнибалу, наоборот, нравится врачевать людей, так он чувствует себя богом. «Люди готовы дорого заплатить за то, чтобы их выслушали». Психологическая практика оказывается и того легче, клиенты обычно попадаются сдержанные, никто не матерится и прямо не угрожает. Один хищный взгляд Ганнибала демонстрирует им, что для собственной сохранности употреблять обсценную лексику точно не стоит. Ганнибал умеет производить впечатление, он легко располагает к себе людей разного происхождения и с абсолютно разными пристрастиями, но через некоторое время они все начинают чувствовать источаемую им опасность. Собственно, поэтому Ганнибал так и не заводит постоянных отношений. Возможно, причина более банальна — он просто никого не любит, да и вряд ли способен полюбить. Достаточно часто Ганнибал погружается в свой дворец памяти и прогуливается его коридорами, вспоминая то одну, то вторую интрижку, которая казалась тогда яркой и интересной. Если картина выцветает со временем, значит, были использованы не самые качественные краски. Ганнибал ещё не встречал тех, которые сохранили бы цвет. Время от времени он погружается на самые нижние этажи. Там прохладно и сыро, там хранятся воспоминания об усопших. Вспоминать Ральфа не так болезненно, как вспоминать Мишу, Ганнибал был тогда молод, но всё же уже не ребёнок. Книги пишут, что наша первая любовь всегда определяет дальнейшие предпочтения, но Ганнибал знает, что даже без жизни в приюте он всегда предпочитал бы парней. Возможно, учёба в школе изящных искусств и общение в художественных кругах и определяют тип мужчин, с которыми он строит отношения, тем не менее никакой чёткой закономерности не формируется. Ганнибалу даже немного скучно анализировать самого себя. Вполне вероятно, дело в том, что он никогда не пытается разложить по полочкам ту свою тёмную часть, которая ликует, увидев жертву униженной, выпотрошенной, истекающей кровью. Он просто принимает эту свою сторону как данность. Первая сделка с завещанием проходит успешно — врачи не видят подвоха в остановке сердца у пожилой женщины, юристам не позволено сомневаться, что завещание покойной написано её собственной рукой, да и что удивительного, что та оставляет свои пожитки соседке-собачнице и своему терапевту. Всё равно ни друзей, ни родственников у неё больше нет. В принятии любых решений не следует торопиться, и прежде чем повторить трюк, Ганнибал выжидает не менее года, и только потом подыскивает подходящую кандидатуру — сварливого, но очень одинокого старика. На этот раз происходит прокол, и у скончавшегося пациента обнаруживаются не просто родственники, а «родственники» очень преступной наружности. Атаку двоих из них, заявившихся в офис, Ганнибал отбивает практически без травм для собственного здоровья, а затем скрывается сразу же, забирая не более чем дорожную сумку вещей. Остальные ценности он забрасывает в квартиру последнего любовника, дубликат ключей от которой по чистой случайности находится на дне сумки. Всего лишь сотня километров к северу от Нью-Йорка — и Ганнибал стоит на пропускном пункте кампуса Военной академии в Вест-Пойнте. Красноречие никогда не отказывает в критические моменты, и на этот раз срабатывает просто идеально. Ганнибала действительно однажды приглашали работать штатным психологом для кадетов, правда, это было давно, но легенда внезапно выручает его в трудную минуту — оказывается, такой специалист и сегодня требуется на службу, нужно только привести в порядок документы. Когда Ганнибал звонит любовнику, у которого оставил ценные вещи, тот явно не один. Слышен шум шагов и отдалённые голоса, но Ганнибал и прежде о сохранности своего имущества волновался сильнее, чем о соблюдении верности. Разве верность может считаться хоть сколько-нибудь ценностью? В живых красках Ганнибал рассказывает о своей поездке в академию, о молодых кадетах, о строгих и гладко выбритых военных, и главное — что теперь у него новая работа. «Слышишь, Ганнибал поехал обучать основам минета молоденьких мальчиков», — кричит его собеседник в глубину комнаты. Ответом ему следует грубый смех. «Эй, старина, оставь мне парочку юнцов», — добавляет второй голос прямо в трубку, теперь смеются все трое. Ганнибал знает, что они целуются, когда кладут трубку, но ему ни капли не жаль. Какая разница, где существовать, если все события в жизни мелькают перед глазами как картинка, которая выцветет под яркими солнечными лучами. Вряд ли родственники последней жертвы найдут его в этом месте, раз он не оставлял никаких контактов, и вряд ли смогут что-либо ему сделать в кампусе Военной академии. И к тому же да, шутки про юных кадетов не такие уж и шутки. На самом деле уже на втором месяце работы парни в форме приедаются, а каникулы даже не успели закончиться. Ганнибал понимает, что в учебное время все его подопечные, скорее всего, станут для него на одно лицо, единой массой. Тем не менее в августе, работая в приёмной медицинской комиссии, он оживляется. На долю Ганнибала выпадает выполнение функции сразу двух врачей — хирурга и психолога. Вопреки ожиданиям, требования оказываются не настолько высокими, а рамки не слишком жёсткими: от будущих кадетов требуется исключительно средний уровень здоровья и физической подготовки. Со всем остальным академия планирует справиться собственными силами — превратить тысячу юношей в тысячу молодых бойцов. Помимо поступающих с рекомендацией, некоторая часть мест отводится для детей офицеров, детей военных, погибших в боевых действиях, а также для солдат, проходящих активную службу. Большинству парней действительно лет семнадцать-восемнадцать, и Ганнибал слышит воображаемое посмеивание оставшихся в Нью-Йорке любовников, которых он в некотором роде даже мог бы назвать друзьями. Но мальчики его фактически не привлекают, скорее навевают воспоминания о времени пребывания в интернате. — Не понимаю, зачем нам раздеваться у психолога, — улыбается по пояс оголённый юноша, протягивая Ганнибалу карту со своими данными. — Бесполезнее это делать только у окулиста. Парень слегка щурится, видимо, скрывая дефекты собственного зрения, вид у него самоуверенный, но не надменный. Некоторое время Ганнибал пытается вспомнить, где его видел — слишком знакомые черты лица, чтобы быть чужими, и в то же время последние годы у него не было настолько молодых партнёров, разве что это чей-либо младший брат. Но знакомой кажется не только внешность: тон голоса, поза, взгляд. — По-вашему, мы бесполезны? — Вместо того, чтобы прикрикнуть, как сделал бы любой другой, или же просто окатить вопрошающего взглядом, сплошь состоящим из холодной воды, как по обыкновению поступил бы сам Ганнибал, он просто игриво улыбается в ответ. Если не знать о его пристрастиях, улыбка может показаться открытой и доброжелательной. — Не легче ли отсеять заранее непригодных к военной службе, чем исправлять ошибки на поле боя? Далеко не все, кто желает стать военным, оказываются готовы к такому будущему, не все осознают подводные камни профессии, в которой от точности действий и собранности может зависеть жизнь или смерть. Когда я учился в медицинской школе, многие бросали обучение после вскрытия. — Ну да, гейткипер нужен, чтобы солдаты не начали стрелять по своим, — таким же тоном светской беседы продолжает паренёк, на карте написано имя Бреннан. — Но не бойтесь, я точно не начну. Они больше не говорят друг с другом помимо стандартных, ничего не значащих фраз, не совершают никаких действий, помимо строго обозначенных правилами, но когда Ганнибал видит три родинки на правом боку, у него темнеет в глазах. Нет. Просто нет — он ограждается от этой мысли как от полностью невозможной. Стараясь не выдать собственную поспешность, Ганнибал заглядывает в карту повторно. Дата рождения — май семьдесят первого, практически на год позже. Он же знал, что этого просто не может быть. Май семьдесят первого, повторяет себе Ганнибал, лёжа на не самой удобной кровати в не самой большой комнатушке. Его личное пространство находится в полуподвальном здании, лунный свет льётся в окно, но если выглянуть, то видна только трава. Немного переждать, и можно будет снова сменить место проживания, денег на жизнь у него точно хватит. Главное — не вписаться в какой-нибудь служебный роман или снова не убить кого-нибудь так неудачно, как это получилось в прошлый раз. Мысли кружатся над головой подобно назойливым мухам. За окном звенит август восемьдесят восьмого, воздух душный, и хочется прогуляться. Ганнибал вспоминает флорентийское лето и многократно восстановленный мост Понте-Веккьо с надстроенной над ним галереей, в молодости тело казалось будто бы невесомым, а душа ощущается таковой и сейчас. Просто в молодости видишь окружающий мир впервые, а к тридцати восьми он кажется поднадоевшим. Тридцать восемь: ровно двадцать лет назад Ганнибалу было столько же, как этим мальчишкам, и он страдал от своей неразделённой любви. Смешно подумать — они когда-то дрались с парнем, который ему нравился, просто потому, что не знали, как следовало бы поступить. И мальчишки эти тоже смешны, им кажется, что жизнь впереди бесконечна, что с каждым годом будет становиться всё интереснее. Август, знойный август во Флоренции и дождливый август, который забрал у него Ральфа. Любопытно, кем стал бы Ральф, останься он в живых. Стал бы он художником, чьи картины продавали бы с аукциона, а каждый салон возжелал бы хотя бы одну в коллекцию, или его таланта хватило бы только на то, чтобы реализоваться в качестве старательного иллюстратора. Был ли бы он убийцей, закончившим жизнь в тюрьме из-за собственной ненасытности и беспечности. Ральф был до невозможности ненасытен. Дождливый август семидесятого, май семьдесят первого. Нет, дорогой, прошёл не год, прошло ровным счётом девять месяцев. Ганнибалу тесно не просто в полуподвальной каморке, ему тесно в одежде, тесно в своём внезапно ощущаемом лишним теле. Стоит только предположить, что у Ральфа была любовница, и что последняя его ложь состояла в том, что он скрывался от её ревнивого мужа, а вовсе не от полиции. Тогда Ганнибал зря любил его, зря страдал и вымаливал для него спасение. Просто совпадение — версия с любовницей не выдерживала никакой критики. То есть Ральф должен был сделать сына в последний свой визит к ней и умереть сразу же после этого, а родившийся сын должен был тоже переехать в Америку ради того, чтобы поступить в академию. Лежать становится невозможно, Ганнибал поднимается и наматывает по каморке круги. Допустим, так и есть, произошла ужасная неловкость и чистой воды совпадение — Ганнибал встретился с сыном своего бывшего любовника. И что он ему скажет? «Давай переспим пару раз, мне так нравился твой отец?» Или же роман пойдёт по другому сценарию — помощь от школьного друга, слёзные воспоминания об интернате, знакомство с той, которая стала причиной смерти. Ганнибал вряд ли удержится, чтобы сохранить ей жизнь. «Ты пока этого не понимаешь, но мы обязательно встретимся. Думай обо мне каждый раз, когда падает снег. Я вернусь к тебе». Он никогда не вспоминает о Ральфе, когда падает снег, он почему-то помнит только отравляющий летний зной и трупы, расположенные в форме персонажей «Весны» Боттичелли. Знаешь ли ты, Бреннан, твой отец был убийцей. Ганнибал сам не замечает, как надевает жилет, как завязывает галстук. Странный наряд для полуночной прогулки, но руки всё делают за него. На проходной Ганнибал выдумывает историю, будто бы забыл записную книгу с рецептами среди карточек поступающих, и его встревоженное выражение лица не вызывает вопросов. Зато вопросы возникают при первом взгляде на карту: и мать, и отец Бреннана коренные американцы, отец погиб при исполнении, семья проживает в Луизиане. Ганнибал быстро «находит» утерянный блокнот у себя под жилетом и бесконечно благодарит дежурного за проявленную к нему снисходительность. Три родинки на правом боку, насмешливая улыбка. Он просто похож мордашкой на твою первую любовь, вот ты и взъелся. Ты старше его, Ганнибал, больше чем в два раза. Даже лицо его не похоже, совсем не похоже, разве немного, самую кроху, чуть-чуть. Ты похоронил свою любовь в Дрездене, а теперь собираешься лезть с неуместными приставаниями к парнишке, совсем ещё зелёному юноше. «Ты пока этого не понимаешь, но мы обязательно встретимся». Ганнибал начинает следить, и это похоже на помешательство. Следит за тем, как Бреннан перевозит вещи в казармы, его сопровождает темноволосая женщина с изящно очерченной фигурой, она чем-то напоминает Малену. Её лицо похоже на лицо Бреннана, поэтому версия с приёмной семьёй тоже отпадает. Ганнибал думает, что не звонил Малене уже больше года. Каждое утро, выглядывая из окна, он следит за пробежками новобранцев на плацу, крики их командира не слышно, видно только, как тот открывает рот. Затем Ганнибал возвращается к чтению газет. Он перелистывает страницу за страницей, но с тем же успехом мог бы смотреть на пустые листы — перед глазами его фигура парня с коротко подстриженными тёмными волосами, которую он каким-то образом выделяет среди других коротко подстриженных фигур в одинаковой униформе. Кадеты чаще приходят с мелкими травмами, ушибы, порезы, изредка — вывихи и переломы. Ганнибал вспоминает обычные для интерната травмы. Он думает, какой процент самоубийц в академии, и что затем говорят их матерям. Бреннан заглядывает в медпункт за всю осень исключительно раз — когда приводит подвернувшего ногу товарища. В этот раз Ганнибал красуется и рисуется изо всех сил, не просто сверхпрофессионально оказывая помощь и в деталях рассказывая о правилах ухода, но и предлагая самолично взглянуть на заживающую конечность через неделю. Когда кадеты всё же уходят, он чувствует себя отвратительно — стоило же страсти пробудиться так неуместно! В массе жизненных ситуаций, в которых любой другой мучился бы сомнениями или чушью под названием «совесть», Ганнибал понимает исключительно вопрос собственной выгоды или удобства. Чья-то смерть или банкротство не могут его опечалить, даже неудобная ситуация, в которой он очутился в связи с последней аферой, заставила его не более чем пожать плечами, мол всякое в жизни случается. А сейчас он мается неуместностью собственных чувств к парню, которого мог бы убить за минуту. Конечно же, у Ганнибала существуют собственные представления об этике, включающие понятия, что такое грубо и некрасиво, но его любовь не чувствуется некрасивой. Она чувствуется мучительной, словно постоянно сочащаяся гноем рана. Длинными вечерами Ганнибал пробует применить к самому себе приёмы собственного психоанализа: он проецирует ситуацию, в которой всё же добивается благосклонности парня, и не может сказать, что овладеть им в постели это вершина его желаний. Цель Ганнибала призрачна и непонятна, но с каждым днём вырисовывается всё более чётко — он желает вернуть себе длинные зимние вечера в заброшенном здании и знойное флорентийское лето. Невозможно войти в ту же реку дважды, и Ганнибал прекрасно помнит, чем закончился секс с красавчиком, ужасно похожим на Ральфа. Бреннан не похож на Ральфа, Бреннан — Ральф. Как ты можешь верить в подобный метафизический бред? Прежде Ганнибал всегда посмеивался над распространёнными среди его знакомых разговорами о том, как соблазнить парня, что делать, если он натурал или упаси боже девственник, а теперь, оказавшись во время празднования нового года в компании своих старых нью-йоркских знакомых, пробует выяснить, что же действительно делают в подобных случаях. Парни от души делятся различными советами про волшебное действие алкоголя, искреннюю врачебную помощь, включающую массаж всех конечностей, и описывают прочие ситуации, достойные отборных порнорассказов, но Ганнибал знает, что голод его другого толка. Там же, в Нью-Йорке, Ганнибал выясняет, что преследовавшие его люди прекрасно мертвы и без его на то помощи, но возвращаться он не спешит, придумывая как логичные, так и абсолютно абсурдные доводы. Среди прочих нежелание переезжать назад в шумный город, подпорченная репутация сбежавшего психотерапевта, отказавшегося от всех пациентов без перенаправления, а также престижный характер работы в Военной академии, пусть Ганнибал там и числится простым врачом. Французы говорят «cherchez la femme»— ищите женщину —вот только в его случае дело в парне. Довольно симпатичном парне, но при этом обычном. Невозможно рассказать, в чём именно дело, чтобы не прослыть сумасшедшим и не загреметь в тюрьму, поэтому Ганнибал хранит свою тайну в шкатулке вместе с выцветшими фотографиями молодости. Он иногда пересматривает их, проводя подушечкой пальца по некогда блестящей поверхности, и представляет, как прикасается ладонью к коже Ральфа. Бреннана. Их интернат не был уникален наличием чёрного хода, дыры в заборах — нормальное явление для любого якобы закрытого места, и обнаружить такой ход в общем-то не составляет труда. Ганнибал клянёт себя за недогадливость, и его наблюдательная деятельность принимает абсолютно новый характер. Точнее, он возвращается к хорошо забытым слежкам за Ральфом по ночному Дрездену. Воспоминания интригуют, щекочут нервы. Запах весенней капели переходит в насыщенное благоухание цветов, а редкие взгляды в сторону плаца — в постоянный мониторинг учебного расписание Бреннана. Днём Ганнибал снова с невиннейшим видом изучает вывешенное в коридоре расписание, а ночью мониторит перемещения студентов, которые выбираются в самоволку. Проходит двадцать лет, но привычки молодёжи ни капельки не меняются. Ганнибал только смеет надеяться, что наблюдая сам, не становится предметом чужого наблюдения. Один из кадетов всё же трактует его взгляды верно, правда, принимает на свой счёт, и в подвальной комнате Ганнибала, вопреки его профессиональным убеждениям, всё же происходит первый секс. Он даже не запоминает имени того парня, впрочем, его случайный любовник больше и не клеится. Тем не менее, секс-терапия, как и ожидалось, на этот раз не освобождает от зависимости. Разве что помогает снять физическое напряжение другим способом, помимо мастурбации. Ганнибал — охотник, и ему не привыкать выслеживать добычу, вот только сейчас он охотится на другого охотника, и приходится быть аккуратным. Он уже изучает привычный маршрут Бреннана, когда тот покидает кампус, но эти данные не приносят никакой ясности — чаще всего тот просто блуждает по городу, изредка с кем-либо заговаривая. Эта тактика и похожа, и отличается от тактики Ральфа. Временами Бреннан тоже болтает с кем-либо под баром, но всегда уходит один. Со стороны его поведение не должно вызывать подозрений. Оно вызывает подозрения у Ганнибала исключительно потому, что Ганнибал знает. Потому что Ганнибал тоже следит и тоже пытается выглядеть простым прохожим. Если бы он мог, он сделался бы прозрачным. Иногда Ганнибал желает вселиться в мозг, смотреть глазами Бреннана на происходящее по вечерам, потому что это, похоже, единственный способ узнать наверняка. Однажды в баре происходит драка, и Бреннан не участвует, он наблюдает. И в этот момент происходит чудо: Ганнибал всё же видит ситуацию его взглядом так, словно смотрит его глазами и думает его головой. Он ни капли не сомневается, что будет делать Бреннан потом, ведь сам бы он поступил аналогично. Допив сидр, Бреннан следует за одним из зачинщиков драки, просто чтобы узнать, где тот живёт. Это дело требует тщательной подготовки, поэтому кульминация будет не сегодняшним вечером. Больше Ганнибал не смеет сомневаться, он просто выжидает. Свернувшийся внутри сгусток нереализованной энергии давит на желудок подобно сжатой до предела пружине. Обычно Ганнибал не убивает под влиянием чувств, именно поэтому его до сих пор не обнаружили. Сейчас же чувства затапливают его целиком, он напоминает себе фарфоровую чашу, утонувшую в океане чувств — он не сможет ни вместить их, ни вычерпать. Он следует за Бреннаном на расстоянии, ведь и так знает, по какому адресу тот направляется. Можно сказать, что они охотятся на одну и ту же добычу, или же каждый из них отчасти является добычей друг друга? Тем не менее Ганнибал с Бреннаном синхронно выслеживают громилу из бара, синхронно изучают распорядок его привычных дел. Когда же Ганнибал слышит возню и глухие удары, он не спешит на помощь и не волнуется за исход драки. Он просто замирает и наслаждается серой вонью улиц, смешавшейся с ароматами майских цветов, долетевших с зелёных участков. В руках Ганнибала скальпель, но он не намерен драться. Шаг, аккуратно, ещё один шаг. Он ступает беззвучно, но Бреннан всё равно должен услышать его приближение. Раньше, чем Ганнибал поворачивает за изгиб тёмно-зелёного здания, его уже атакуют. Бреннан прижимает его к стене, вот только почему-то спиной, а Ганнибал одной лёгкой подножкой обрушивает парня на асфальт и придавливает массой тела. Удар коленом, и позиции меняются, эта драка и похожа, и не похожа на драку с Ральфом, тогда их позиции были шуточными, то была драка мальчишек, сейчас же сражение идёт не на жизнь, а на смерть. Бреннан не погибнет сегодня, Ганнибал это знает так, будто ему шепнула об этом сама разверзшаяся над ними звёздная гладь, точно так же он знает, что не погибнет и сам. Нож упирается Бреннану под рёбра, в то время как тот оказывается полностью обездвиженным, впечатанным в асфальт. Руки сложены за спиной и придавлены его весом, на мгновение Ганнибал находит эту позу вызывающе эротичной. На лице Бреннана не испуганное выражение, скорее непонимание, тем не менее он не спрашивает ничего: ни каким образом здесь оказался доктор из кампуса, ни почему Ганнибал не собирается его убивать. Бреннан выворачивается и бьёт ногой, кончик ножа всё же погружается в тело, но Ганнибал тут же его убирает. Увы, остаётся последний, коронный метод, и, снова атаковав, он бьёт парня головой о кирпичную стенку. Самый эффективный метод одновременно и самый опасный, потому что нужно точно рассчитать силу и угол удара. Но интуиция отлично срабатывает и на этот раз. Бреннан приходит в себя сидящим у стенки и связанным по рукам и ногам, с одной стороны лежит труп громилы, с другой — на корточках сидит запыхавшийся, самодовольный Ганнибал. — Ну что же, здравствуй. — Почему ты сохранил мне жизнь? — Разве не твои слова о том, что не будешь стрелять по своим? Они занимаются сексом в первую же ночь, точнее во вторую, потому что первая полностью уходит на врачевание ран и сокрытие улик. Всё происходит так стремительно быстро, будто и не было перерыва почти в девятнадцать лет, они просто запрыгивают на поезд, с которого сошли минуту назад. Секс, убийства и прозрачно-серые глаза, настолько невинные, что способны обмануть кого угодно, кроме Ганнибала. Будни в кампусе чувствуются как перерывы между встречами — под утро они иногда только засыпают, точнее Бреннан сворачивается клубочком у него на груди, а Ганнибал долго лежит без движения, раздумывая над тем, как удержать в руках такое мимолётное счастье. Кто поймает их раньше — управление кампуса или правоохранительные органы? Но прежде всех остальных их ловит в объятия жаркое нью-йоркское лето. Ганнибал наконец получает то, чего так пламенно жаждал. Любовь. Слишком громкое слово и слишком заерзанное, словно «доброе утро» или «до свидания», фразы, которые произносят автоматически, не вкладывая в их звучание особый смысл. Прежде Ганнибал и не думал, что ему будет настолько приятно полностью погрузиться, раствориться в другом человеке. Когда он ныряет, он хочет доплыть до самых глубин, но ни в одном из своих снов не достигает ракушки, которая вместила бы в себя жемчуг разгадки. Вселенская тайна так и остаётся неведомой. Давно минуло поколение битников, и даже трассу 66 закрыли лет пять назад, но преодолеть три тысячи миль от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса так и остаётся мечтой всех, кто желает убежать от реальности и потеряться в особой её версии. Великий Каньон, река Миссисипи, Цветная пустыня, как финал путешествия — тихоокеанские пляжи солнечной южной Калифорнии. За полтора месяца каникул они успевают преодолеть расстояние от океана до океана дважды. Должно быть, для матери Бреннана он путешествует с ребятами из академии или же остаётся на дополнительные занятия. Ганнибал никогда не спрашивает. Он не расспрашивает его ни о родителях, ни о происхождении, ни даже о детстве — Ганнибал неистово жаждет остаться навсегда в этом бесконечном жарком лете на трассе. На удивление, его не смущают ни дешёвые бургеры в придорожных забегаловках, ни лёгкая форма одежды. Нью-йоркские друзья Ганнибала по возвращении не могут поверить в произошедшие перемены, Бреннан смеётся со всеми, узнав, что раньше Ганнибала сложно было вообще увидеть без галстука, не то что заставить жить в придорожном мотеле. Они улыбаются и подшучивают, и их шутки — проявление радости. Должно быть, Ганнибал выглядит слишком счастливым, чего не бывало с ним прежде. Они улыбаются и не знают, в чём истинный секрет его счастья. Ганнибал не делает попыток разгадать секрет Бреннана. Суеверная его часть полагает, что прикосновением к тайне он разрушит её, будто грубым касанием без перчатки к произведению искусства. Сильнее всего Ганнибал боится, что обретённая им картина утратит цвет. Пока цвета настолько яркие, что пылающая ими Америка запечатывается на дне его сетчатки. Ганнибалу не нужно сохранять воспоминания во дворце, ведь стоит только закрыть глаза — как они сразу же здесь, перед ним. Жертв Бреннан всегда выбирает сильнее себя — то ли желает протестировать собственную силу, то ли считает слабостью убивать легко доступных грубиянов. Бреннан не заморачивается вопросами морали, он просто бросает вызов тем, кто готов его принять, эта тактика выглядит очень «по-мужски», но Ганнибал принимает её без вопросов. Если бы ему удалось с самого начала взглянуть отстранённо, он бы понял, что Бреннан играет в «русскую рулетку», каждый раз тот ждёт, что не выиграет, но отчего-то выигрывает. Прирождённая сила или приобретённая ловкость, а может быть, просто слепая удача — но Бреннан каждый раз побеждает. Он словно верит в собственное бессмертие. Секс превращается в такую же жизненную потребность, как и дышать. Они просто не могут прекратить заниматься сексом. При каждом удобном случае Ганнибал нагибает его и раздвигает ягодицы, пристраиваясь между ними. Бреннан принимает его власть как должное, всегда с готовностью отвечая на любые порывы. Когда же они находятся в людном месте, Ганнибал просто облизывает пальцы и приобнимает Бреннана со спины, незаметно для окружающих толкаясь в плотную дырочку. Он улыбается, глядя, как тот пытается сохранить невиннейшее выражение лица, словно ни одна тучка не способна затемнить свет его внутреннего сияния. Однажды они едва не совокупляются в тамбуре поезда. Их близость подобна игре на музыкальном инструменте, где одинаковое наслаждение можно получить и от форте-фортиссимо, и от меццо-пиано. Иногда Ганнибал овладевает им жёстко, преодолевая плотное сопротивление мышц и наигранное сопротивление самого Бреннана, временами их соитие превращается в целую церемонию с длительными вылизываниями, поддразниваниями и тёплыми глубокими поцелуями. Словно каждое утро наполняет их чашу влечения до краёв, и если не выпить всё до капли, то следующим утром страсть перельётся через край. В новом учебном году Ганнибал не возвращается в академию, он уcтраивается хирургом в клинику в Вест-Пойнте, благополучно рассудив, что если и есть смысл от кого скрываться, так это от начальства кампуса. Менее всего хотелось бы публичного скандала с разоблачениями, он должен беречь их неуёмную страсть от чужих осуждающих взглядов. Впрочем, Бреннан и так бывает у Ганнибала дома достаточно часто, главное — успеть на утреннее построение. Как некогда Ганнибал чувствовал себя придатком к Ральфу, сейчас к нему приходит осознание, будто его собственная жизнь — дополнение в пылающей молодости Бреннана, но даже если это действительно правда, ему ни минуты не жаль. Ганнибал столько времени жил в одиночестве, что даже не мог оценить его глубину. Надо же, все прошедшие годы ему казалось, будто его естественное одиночество это нормально, просто потому что другие люди не способны его понять. Но Бреннан способен. В Вест-Пойнте они практически не убивают, разве в те прохладные осенние дни, когда выбираются в соседний штат. Вряд ли их кто-нибудь ищет, потому что большинство убийств похожи на пьяные драки. Ганнибал как-то хочет забрать у убитого внутренние органы, но почему-то боится, как именно Бреннан воспримет его каннибальские причуды. Однажды, когда они мчатся по трассе, а Бреннан, высунувшись в окно, едва не врезается в лапатые жёлтые листья окружающих дорогу деревьев, он произносит: «Мне нравится умирающая природа, потому что я знаю, что весной обязательно появятся листья, и потухшая жизнь возбуяет с новой силой». Это первый раз, когда Ганнибалу становится жутко. Первый раз, когда он задумывается о финальной точке или её отсутствии. Бреннан заваливается в его скромный дом чаще всего с гостинцами, обычно это шоколадные конфеты или розовое вино, и пусть сам он считает подобные презенты чересчур женственными, но их просто обожает Ганнибал. — Доктор, я умираю, мне срочно требуется парочка мясных уколов, — произносит Бреннан чуть ли не с порога, и раньше чем они успевают стянуть с себя все слои одежды, уже получает требуемое лечение. Единственное, о чём способен думать Ганнибал в такие минуты, так это о том, что даже вставить ему по-быстрому, без подготовки и ласк, и то ощущается вершиной блаженства. Уже потом они приводят одежду в порядок и отправляются готовить ужин, чтобы прямо после него продолжить снова. Нарезая овощи для пирога, вытирая посуду свежим вафельным полотенцем, укутывая плечи засыпающего Бреннана постоянно сползающим одеялом — всё это время Ганнибал ловит себя на мысли, как же он безмерно, безрассудно счастлив. Ему любопытно, не это ли чувство простые смертные называют любовью? Именно этот неведомый доселе компонент окрашивает обычные, многократно повторяемые ранее действия, будь то приготовление пищи, убийство или секс, в новые, сочные тона. — Как ты научился делать так хорошо, — извивается Бреннан, когда Ганнибал ласкает его ртом снаружи и скользкими пальцами изнутри. Тот кончает, неспособный из себя выдавить больше ни слова. Обнимая его, Ганнибал думает, сколько уже было парней у Бреннана до него, но отчего-то он не ревнует. Они были первыми друг у друга тогда, когда ещё делали всё до смешного нелепо и постоянно волновались, чтобы Малена не зашла за нитками для вязания или таблетками от бессонницы. Как-то Ганнибал просит разрешения нарисовать Бреннана, и тот позирует ему без доли смущения, даже сам подсказывает, как лучше расположить простыни, или как красивее будут падать низкие лучи зимнего солнца. За окном трещит мороз, а в комнате тепло и уютно. Рисование затягивает их обоих, и в результате весь альбом наполняется эскизами, зарисовками и полноценными портретами Бреннана. Процесс затрудняется только тем, что кто-то из них постоянно возбуждается, а после разрядки хочется только есть или спать, но никак не возвращаться к начатому. Когда Ганнибала наполняет неизведанная или же позабытая за десятилетия нежность, он долго и старательно выцеловывает три крохотные, но изящные родинки. Он знает, что не мог ошибиться. — Как ты распознал, что я гей? — спрашивает как-то Бреннан, сидя на постели рядом с раскинувшимся Ганнибалом и игриво укутываясь простынёй. — Ты стеснялся передо мной так, как обычно парни стесняются перед красивыми женщинами, — отвечает он, вспоминая шутки, с которых начался их первый разговор. — Почему ты не спрашиваешь меня, как я понял, что ты убийца? Вместо ответа Бреннан просто затыкает ему рот поцелуем, а затем использует собственный рот для более приятных занятий, чем разговоры. В ноябре рушится Берлинская стена, и весь мир взволнован. Только начинается девяностый год, а все уже говорят о грядущих переменах. Падение стены общественность воспринимает как капитуляцию советского образа мышления перед западным рынком и демократией. Ганнибал рассказывает Бреннану о том, что сам он родом из Литвы, а молодость провёл в Восточной Германии. Тот воспринимает рассказ с должной заинтересованностью и достаточной для возлюбленного поддержкой: он задаёт наводящие вопросы, но не пытается выведать лишнего. Ганнибал внимательно изучает его лицо во время рассказа, но на нём не появляется ни тени воспоминаний или встревоженности. Разве ты мог так просто забыть всё, что между нами было? Весной Ганнибал много рисует — он восстанавливает в памяти места, где бывал прежде, и чистый альбом заполняется рисунками улиц Дрездена, Флоренции и даже Берлина. В своём дворце памяти Ганнибал смело путешествует по пропахшим плесенью нижним этажам, куда боялся спускаться ранее. Он ставит свечи перед некогда увядшими образами. Альбом оказывается прекрасным подарком на девятнадцатилетие, Бреннан улыбается от души и благодарит его горячим поцелуем. Так благодарят за потраченные усилия, а не за полученное удовольствие. Подарок, который ценен для одаривающего сильнее, чем для одариваемого. Бреннан подолгу рассматривает зарисовки, придумывая связанные с ними истории, но он ошибается в их трактовке, ведь воспоминания Ганнибала играют абсолютно другими красками. Не ошибается он только в желании Ганнибала подарить, отдать себя всего. Чуть позже, когда они убивают очередную жертву, Ганнибал в порыве страсти предлагает приготовить сердце убитого на романтический ужин, и в этот раз по блеснувшему в глазах Бреннана восторгу он понимает, что этот подарок ему угодит по-настоящему. «Свиное сердце, тушёное в сметане», — произносит Ганнибал голосом гостеприимного хозяина, выставляя блюдо на стол. Бреннан расплывается в самой искренней из улыбок. Этим летом Ганнибал никак не может оставить работу, и Бреннан почти месяц гостит у матери. Та очень довольна подаренным альбомом, ещё больше довольна успехами сына в учёбе. Она видит в Бреннане образ своего погибшего супруга, как Ганнибал видит в нём образ погибшего любовника. Вот только в данном случае Ганнибал оказывается гораздо больше прав, чем она. В один из рядовых июльский дней, когда Ганнибал отправляется на рабочую смену, а Бреннан по привычке занят активным ничегонеделанием у него дома, на постели оказываются «забытые» фотографии. Ганнибал не утаивает ничего — ни снимки их с Бреннаном на капоте, ни отрезанные головы поверженных Голиафов, ни даже пару откровенно порнографичных снимков. Весь день ожидание иголками пробегает по позвоночнику, но, возвращаясь вечером домой, Ганнибал обнаруживает счастливого и довольного Бреннана, презентующего слегка подгоревший картофель с рыбой. По привычке они целуются, и пока Ганнибал переодевается в домашнюю одежду, Бреннан накрывает на стол. В спальне Ганнибал бросает переполненный сомнениями взгляд на застеленную кровать. Пакет с фотографиями аккуратно перемещён на прикроватную тумбочку. Весь вечер они болтают о чём угодно, но ни разу не заговаривают о снимках. Июльский зной сменяется августовскими дождями. В один из таких дождливых дней Бреннан заглядывает Ганнибалу в глаза с видом невинного, но слегка нашкодившего щенка. Ганнибал знает этот взгляд слишком хорошо, чтобы насторожиться, но слишком боится потерять контроль над ситуацией, чтобы продемонстрировать хотя бы нотку этой настороженности. — У меня есть один план. Просто помоги мне подделать документы. Прошу тебя. На этом красиво изогнутые брови взлетают вверх так, словно перед Ганнибалом актёр, который всю свою творческую карьеру учился говорить «Прошу тебя». Словно перед Ганнибалом хладнокровный убийца. — Ты же знаешь, что я помогу тебе, только если буду знать конкретную цель, — отвечает Ганнибал и заключает его ладони в свои. Этот любовный жест выглядит властным, и любой другой на месте Бреннана уже почувствовал бы себя в клетке. — Я знаю, что если я скажу тебе план, ты ведь мне не поможешь, — с той же наигранной теплотой парирует Бреннан. — Поэтому я смею только просить. Ганнибал понимает быстрее, чем выпускает его руки из своих. Он быстро поднимается с места и следует к окну, каким-то внутренним чувством Бреннан понимает, что не следует идти за ним. Бреннан просто сидит на кровати в лёгкой футболке, с едва влажными волосами, а Ганнибал внимательно изучает стекающие по стеклу капельки влаги. Вода испарится из водоёмов, а потом заново обрушится дождём, и так круг за кругом. — Человеческая сущность — обоюдоострый меч, — начинает говорить с равнодушием, будто бы его слова не относятся к происходящей между ними драме. — С одной стороны, мы желаем нашим возлюбленным исключительно самого лучшего. С другой — ещё сильнее мы жаждем удерживать их рядом с собой. — Если хочешь удержать меня, можешь разве что отрезать мне ногу. Голос звучит опасным и серьёзным, как не бывало прежде, и когда Ганнибал оборачивается, он встречается со взглядом не мальчика, а мужчины. — Для начала подойдёт даже сломать. — Ганнибал оскаливается, и слетевшая с его губ шутка не кажется безобидной. Тем не менее никто из них не двигается с места. — Я же врач, и буду делать всё аккуратно: сам сломаю и сам починю. — Ты не хочешь, чтобы в моей жизни было что-либо, что не являлось бы тобой. Эти слова ранят, особенно потому что в жизни самого Ганнибала по факту не остаётся ровным счётом ничего, что не является Бреннаном. Стоит потерять его — и он утратит всю жизнь. — Я просто желаю тебе самого лучшего, — горько иронизирует Ганнибал, но его слова цветным мячом отбиваются от уверенности Бреннана. А ведь прежде ему так нравилась его упрямость. Бреннан смотрит на него с вызовом, и стоит уголку губ по-волчьи, слегка приподняться, как кулак Ганнибала с размаху впечатывает это смазливое личико в покрывало. Когда Бреннан поднимается, с его губ течёт кровь, но он и не думает сопротивляться. Одни глаза остаются вызывающими и умоляющими одновременно. — Ты погибнешь, ровно три месяца не дожив до двадцати, — произносит Ганнибал и сжимает челюсть. Это то, что ему хотелось говорить вслух меньше всего, ведь он и самому-то себе никак не может признаться. Бреннан сплёвывает кровь на нежно-кофейные брюки. — Мой папаша начал верить в мистику? Я мог погибнуть не один десяток раз, мог и ты. — Теперь они смотрят друг другу в глаза, и обоим неловко за сказанное. Словно с картины сняли рамку и выбросили её на помойку. Нечто некогда прекрасное утратило цвет. — И да, я просто хочу убивать, убивать как можно большее количество этих ублюдков, плевать на цену. Я солгал тебе тогда — мне просто это нравится, как нравится небо, как нравится секс. И мне глубоко наплевать, в какую сторону стрелять. Зря. Ганнибал думает, насколько же зря он пытался снять покровы тайны. Самому себе он напоминает художественного критика — одного из тех, которых Ганнибал повидал более чем достаточно на собственном веку. Перепробовав слишком много картин, написав слишком много разгромных статей и рецензий, такие люди просто перестают видеть прекрасное, сосредотачиваясь на цвете, фактуре, принадлежности произведений искусства той или иной эпохе или течению. Они смотрят на картины и видят только мазки или унылые попытки расшифровать, что именно хотел сказать автор. Ганнибалу жаль — только теперь он понимает, что не хотел знать конечной разгадки. — Я знаю, — произносит он во влажное молчание комнаты. Дождь припустился, и капли теперь мелкими ударами барабанят по стеклу. — С самого начала знал. Ганнибал водит Бреннана по музеям Нью-Йорка, где они смотрят только батальные сцены. Сам он делает зарисовки, в то время как Бреннан, больше двух лет изучавший военную историю, снабжает его историческими данными. В попытках нырнуть в красоту и изящество схваток Ганнибал пробует полюбить смерть, Бреннану не нужно пробовать — он уже её любит, и эта любовь сильнее любви к Ганнибалу. Глядя на фигуры поверженных воинов, Ганнибал размышляет о том, что если Бреннану суждено умереть, не дожив до двадцати, то пусть он лучше погибнет в бою, в красоте своей звериной ярости, чем со сломанными ногами в компании Ганнибала выпьет яд. Другая же часть упорно твердит, что современные войны это схватка техники, а не людей, в них нет никакого изящества. И да, он искренне жаждет забрать Бреннана, иметь его всегда при себе, задушить, задавить его своей любовью, или же задушить физически, лишь бы не позволить никому другому забрать его у себя. Дни проходят, будто не было никакого разговора, ни удара, ни грядущего расставания. Воскресенья и какую-то одну ночь среди недели они проводят вместе, в свободное время Ганнибал посещает скудное собрание местной элиты, которая не дотягивает даже до уровня этого мелкого городишки, и жалуется на своего некомпетентного напарника, которому в руки опасно давать даже шприц, не то что скальпель. Бреннану Ганнибал жалуется, что не может даже убить его так, чтобы не навлечь подозрений. Документы он всё-таки делает, точнее исправляет в них дату рождения, вполне разумно рассудив, что даже если им осталось провести вместе полгода, то лучше, пусть Бреннан исчезнет потом, чем они расстанутся сейчас из-за несговорчивости Ганнибала. К тому же, всегда есть обходные пути. Со времён работы в академии у него остаётся немало нужных знакомств. Их прогулки по ковру жёлтых листьев напоминают Ганнибалу о неизлечимо больных пациентах хосписа. Они, должно быть, тоже блуждают в парке рядом с больницей, едва перебирая ногами по неровной дорожке, при этом в глубине души зная, что эта осень будет последней. Что чувствует человек, когда знает, что его дни сочтены, пьёт ли он воду жадными глотками? — Тебе важно, кто победит? — спрашивает Ганнибал будто бы промежду прочим. Он некогда был неплохим психотерапевтом, но вряд ли в его силах остановить судьбу. — Может ли простой человек остановить на ходу несущуюся в пропасть колесницу? Копыта породистых коней топчут его готовое разорваться сердце. — Это ведь история, — Бреннан рассуждает слишком по-детски, но его мысли удивительно созвучны размышлениям Ганнибала. — В данном случае, что бы мы ни думали, как бы ни чувствовали, чего бы ни желали — всё это нисколько не повлияет на ход истории. Европейцы предпочитают думать, что историю двигала воля Наполеона. Или вторую мировую двигала воля Гитлера. Но так ли это на самом деле? Двинулась ли история хоть единый раз по воле человека? — Если представить любую случайность как предопределённость, то человеческая воля должна просто распасться под давлением списка случайностей. Парк пустеет с каждым шагом — они прошли в самую его глубь. — История постоянно разрушает, — продолжает Бреннан, прижимаясь к Ганнибалу плотнее. — Разрушает для того, чтобы вновь готовить следующий промежуточный результат. В истории, похоже, понятия «созидание» и «разрушение» имеют одинаковый смысл. — Эта мысль не нова, — осаждает его Ганнибал, но от объятий не отстраняется. — Индуистский бог Шива, первые упоминания о котором датируются полутора тысячами лет до нашей эры, олицетворяет одновременно разрушительное и созидательное начала. Целуясь, они сливаются в едином многоруком существе, для которого разрушение человечества не является какой-то особой проблемой. Если всё заранее предопределено, рассуждает Ганнибал, глядя из окна на лунную ночь, значит, их деяния не могут являться злом. Убийства являются злом настолько же, как и охота в дикой природе, как смерчи, ураганы или стихийные бедствия. Ганнибал не чувствует себя злом, он чувствует себя силой. — Сборы будут пятого декабря, в среду, — сообщает Бреннан настолько равнодушным тоном, будто они обсуждают праздничный ужин на выходных. Ганнибал не отвечает, слова пропадают в образовавшемся между ними вакууме. Даже если все действия и противодействия заранее предопределены, разве имеет Ганнибал право сдаваться. Мы действуем, потому что не знаем конечный исход, мы не можем знать, в какую именно секунду взмахнувшее крыло бабочки приведёт ко всемирному потопу. Ганнибал сдаёт Бреннана приёмной комиссии. Он даже слегка удивлён, что Бреннан не обманул его относительно даты, как, безусловно, поступил бы он сам. Партии готовых умирать парней отправляют именно в этот день, а ещё на неделю позже и раньше. Конечно же, Ганнибалу не хочется, чтобы Бреннан оказался под следствием за подделку даты рождения в документах, пусть его случай со стороны и будет рассматриваться как героизм, а не психопатия, просто нужно, чтобы Бреннана отбраковали без разъяснения причин, а дело замяли. Весь ноябрь они пьют друг друга и не могут напиться. Кажется, ещё столько дел не сделано, слов не сказано, а вариантов — не испробовано. Ганнибал знает, что Бреннан будет злиться на него, но пусть злится, пусть даже ударит, только останется жив. В один вечер Бреннан появляется неожиданно, поджидает Ганнибала у дома, когда тот как раз возвращается из гостей. — Я рад, что у тебя выдался свободный вечер. — Последние дни ты говоришь со мной таким тоном, будто уже похоронил меня, — смеётся Ральф и льнёт к нему с поцелуем. — Разве я не обещал тебе, что обязательно вернусь? Утром Ганнибал просыпается от звонка в дверь. Постель рядом пуста, а заявившийся на пороге полицейский ненавязчиво, но довольно устрашающе интересуется его алиби на вчерашний вечер. Ганнибал отвечает рассеянно и даёт телефоны друзей, у которых ужинал. У него даже получается изобразить правдоподобный испуг, а дикую смесь из гнева и скорби изображать даже не требуется. Отсидев в полицейском участке должное количество часов и опознав зверски убитого напарника, Ганнибал получает право на телефонный звонок. Он знает, кому хочет позвонить в первую очередь, и знает, что уже опоздал. Благоразумие берёт верх, и Ганнибал набирает знакомого адвоката, который прибывает в участок сразу же. Сливки местной элиты все как один подтверждают присутствие Ганнибала на вечере, а медсёстры свидетельствуют, что смену он передал без происшествий и в положенный час. Покидая участок в сопровождении адвоката и без малейшей дымки подозрений, Ганнибал позволяет себе улыбнуться. Он улыбается тому, какими уродливыми выглядели выпученные глаза этого несчастного недохирурга. Улыбается, когда представляет, с каким удовольствием Бреннан выдавливал из него жизнь. Тело убитого напоминает средневековую гравюру на медицинскую тематику, которая носит условное название «раненый человек». Ганнибал не так давно показывал репродукцию Бреннану, а тот использовал все имеющиеся в кабинете медицинские инструменты, чтобы восстановить увиденное. «Раненый человек» умирал медленно и мучительно. Когда Ганнибал всё же прибывает в приёмный пункт, оказывается, что группа уже улетела вместе с вещами и документами. Можно было бы кричать, обвинять или заламывать руки, но вместо этого Ганнибал снова думает о несущейся колеснице. Он прощает Бреннана и мысленно благодарит за два последних подарка, полученных в одну ночь — убийство и секс. Как бы старательно Ганнибал не отгораживался от новостей, они настигают его из мерцающих экранов в магазинах, из разговоров коллег и случайных прохожих на улице. Ровно в конце ноября коалиция оставляет Ираку полтора месяца, ровно в конце ноября у Ганнибала остаётся три. Часики тикают, и каждый рассвет теперь напоминает о минуте икс. Ганнибал проверяет почтовый ящик, но письма не приходят, он тоже не знает, что писать и есть ли смысл. В январе начинается операция по освобождению Кувейта. В январе Ганнибалу исполняется сорок один, и вместо своей закрытой и полуэлитной тусовки он мчится в Нью-Йорк, чтобы забыться в компании старых друзей. Те приветствуют его с распростёртыми объятиями и даже не расспрашивают о личной жизни. Когда же Ганнибал просит не обсуждать новости в его присутствии, они всё понимают. Попеременно заливаемые в желудок виски и коньяк решают взбунтоваться, и за полночь вместо празднования Ганнибал позорно избавляется от смешавшейся субстанции. Это худший день рождения в его жизни. Вся Америка испуганно и одновременно увлечённо следит за битвой при Хафджи, а почти через месяц — за событиями «Бури в пустыне». В самом начале марта подписано соглашение о прекращении огня, в самом начале марта Ганнибал скорее чувствует, чем знает, что уже опоздал. Он листает списки погибших с тем же чувством, с которым листает списки поступивших абитуриент, почти не сомневающийся в количестве набранных им баллов. Сомнение перерастает в уверенность, стоит заметить набранную мелким шрифтом такую знакомую фамилию. Фамилию, довольно распространённую в Соединённых Штатах, но ошибки быть не может: Ральф просто снова ускользает, оставляя Ганнибала одного. После перерыва в хирургической практике Ганнибал забывает, что такое убивать на операционном столе, ему вполне хватает совершаемых совместно с Бреннаном убийств. Этой ночью пациент снова «случайно» не переживает достаточно лёгкую операцию, должно быть, проявляется аллергия на наркоз. По крайней мере такую версию озвучат родственникам. Рана затягивается и переходит в вялотекущую апатию. Ганнибал знает, что так бывает всегда с другими, но ощущать утрату по-прежнему болезненно, как и впервые. Если задуматься, то он даже не знает, ужаснее было поверить в смерть Ральфа или в его внезапное возвращение. Что, если вселенная просто играет с ним шутки, и нет ни следующей жизни, ни перерождения, просто приятно было наложить один образ на второй, такой похожий. Эта версия не выдерживает никакой критики. Засыпая, Ганнибал вспоминает, как они с Бреннаном лежали обнажённые на поверхности океана, взявшись за руки, а волны поднимали и опускали их зависшие в невесомости тела. Перед этим они смывали с тел не успевшую застыть кровь, было полнолуние, и в бледном льющемся свете кровь казалась чёрной, как будто смола. Жадными движениями они слизывали эту чёрную кровь друг с друга, будто она была эликсиром, способным обеспечить вечную жизнь. Заглядывая в почтовый ящик, в который обычно попадают только счета за электричество, Ганнибал обнаруживает коричневый запечатанный конверт. Достаточно только взглянуть на количество штампов, чтобы идентифицировать отправителя, не нужно даже читать адреса. Пальцы вскрывают слои бумаги раньше, чем мозг успевает вынести на голосование вопрос о том, стоит ли вообще читать содержимое, и не отложить ли этот важный вопрос до вечера. «Смерти нет. Ты наивен, если веришь в такой исход. Я обязательно вернусь к тебе». Когда Ганнибал прибывает на работу, он пишет заявление об увольнении. Сразу же из больницы автомобиль мчится в аэропорт Джона Кеннеди, Ганнибал даже не заезжает домой, чтобы проверить, выключил ли он свет и закрыл ли дверь. Кредитная карта у него с собой, а смену белья всегда можно купить на месте. По обе стороны трассы на него равнодушно смотрят пустые деревья, на которых только начинают проклёвываться почки, тяжёлое серое небо будто готово упасть и поглотить его целиком. Небо над аэропортом Клоче такое же серое, и серые мешки под глазами в зеркале напоминают Ганнибалу, что не спал он уже больше суток. Проверяющие в аэропорту подозрительно косятся на единственный кейс, но когда Ганнибал объясняет, что приехал на похороны, вопросы сразу же пропадают. Он действительно даже не рассматривает изменившийся город, сразу же направляясь на Северное кладбище. Чтобы добраться до цивильных захоронений, требуется пробраться через старую часть с часовней. Даже самому себе Ганнибал не может объяснить спешку, с которой он едва ли не бежит к крохотному клочку земли. Посторонние думают, что он опаздывает на погребение и боится пропустить последний шанс попрощаться с некогда близким ему человеком. Ганнибал опасается, что он уже опоздал. Когда самолёт пересекал Атлантический океан, в его снах появилась Миша, ей было уже под сорок, но кожа по-прежнему оставалась свежей. Миша смеялась, и Ганнибал пытался заключить её в объятия, но вместо этого сжимал пустую тьму. Очнувшись в новом сне, Ганнибал очутился на кладбище, где искал некогда дорогую могилу, но не мог разобраться, в Дрездене это происходит или вообще в Литве. Монотонные блуждания между однообразными надгробными плитами со стёртыми надписями поселили на дне души угрожающее чувство, что он потерялся. Ганнибал ускорял шаг, но плиты становились всё выше, они дорастали почти до размера небоскрёбов и готовы были поглотить его самого. Тем не менее могилу Ральфа никто не снёс, не заменил на новое захоронение, и дорогу к ней Ганнибал находит почти сразу, лишь один раз повернув не в ту сторону. Когда цель достигнута, он просто смотрит на даты рождения и смерти, не в силах ни пошевелиться, ни сказать что-либо внятное. Только губы дрожат — то ли от невысказанных слов, то ли от непролитых слёз. — Разве в прошлый раз я недостаточно чётко сказал тебе, как сильно тебя ненавижу? Звук получается змеиным шипением, а потом слёзы текут беззвучно и непроизвольно. Проходящая мимо семейная пара смотрит на него с едва проскочившим в глазах сочувствием. Какое-то мгновение Ганнибал жаждет, чтобы весь мир знал, как же ему по-настоящему больно. Больно не от утраты Ральфа, а от грядущей двадцатилетней разлуки. Возможно, на этот раз им хватит пятнадцати, думает он, уже покидая кладбище. Ноги в начищенных американских туфлях впервые ступают по землям объединённой Германии. Люди одеты опрятнее, чем в Соединённых Штатах, но одежда старая и заношенная, будто бы эта часть Германии все свои годы провела в интернате. Странно, ведь когда Ганнибал сам жил в ещё менее современной версии того же общества, он не замечал увиденной сегодня бедности. Всё познаётся в сравнении. Многие здания восстановлены, и прогуливаясь по городу, почти не встретишь послевоенных руин. Дороги и переулки ведут Ганнибала к местам его молодости, точнее даже подросткового возраста. На месте старых баров сейчас открыт банк и почта, и только в одном здании так и продолжает находиться пивнушка. Место, на котором некогда находилось полуразрушенное здание с сеансами скорой психологической помощи малоимущим, теперь приветствует Ганнибала новым немецким домиком. Некоторое время он ждёт у ровных подъездов, пока из одного не появляется пожилая немецкая фрау в аккуратном плаще с явным намерением выгулять сидящую на руках кошку. Пусть выглядит Ганнибал иностранцем, но говорит на чистом немецком, разве что с лёгким акцентом: фрау сразу же расплывается в улыбке. Она рассказывает, что возникли дома сравнительно недавно, и многие не хотели селиться в новострое на месте костей. Женщина с жутким трепетом сообщает, что в дымоходе прежнего полуразрушенного дома были обнаружены смешавшиеся в одну кучу человеческие кости. «Я в детстве чудом пережила бомбёжку, после неё весь город превратился в сплошное кладбище, чего мне бояться сейчас-то, на старости лет», — завершает она свой рассказ. К центру города Ганнибал приближается в страхе — он не столько боится увидеть школу изящных искусств, где проучился целых три года, как находящиеся неподалёку от неё руины. Накатывающая в голове паника трусливо предлагает ему порасспрашивать у прохожих о нужной ему достопримечательности, но судьба сама предоставляет долгожданный ответ. — Поучаствуйте в восстановлении Фрауэнкирхе, — обращается к Ганнибалу паренёк с перекинутой через плечо пластмассовой коробкой для пожертвований. — Её собираются восстанавливать? — скорее удивлённо переспрашивает Ганнибал, но парню его тон должен показаться надменным. — Вы что, газет не читаете? — удивляется сорванец в ответ, но сразу же после этого начинает рассказывать о гражданской инициативе по восстановлению исторического символа города. Ганнибалу любопытны причины его юношеского пыла: парню платят за сбор средств, или же он влюблён в эту церковь так, как влюблён был Ральф. «Двинулась ли история хоть единый раз по воле человека?» Руины храма будто замирают во времени, и у Ганнибала появляется непреодолимое желание отмотать плёнку: смог бы он избежать исковеркавших его жизнь событий, если бы знал, в какой именно момент стоило «подстелить соломки»? Две возвышающиеся над грудой камней стены созерцают Ганнибала с прохладным равнодушием ранней весны, и все случившиеся в Дрездене события кажутся просмотренным позавчера фильмом. Это как детские воспоминания, в которых невозможно различить, какие из них принадлежат тебе, а какие были рассказаны друзьями или родителями. Ганнибал не знает, смотрит ли он на Фрауэнкирхе с тем холодным презрением, c которым он глядел на сборщика пожертвований, или же с болью обманутого любовника, которую он чувствовал при взгляде на едва покосившийся надгробный камень. Он не подаёт ни единой монеты на восстановление Фрауэнкирхе, храм восстановится вновь и без его на то участия. Уже в самолёте Ганнибал размышляет о том, что храм восстановится независимо от его воли. Нет ни малейшего желания возвращаться в Нью-Йорк, и Ганнибал принимает полностью спонтанное решение о переезде в Балтимор. Выбор оказывается почти случайным — просто крупный город на восточном побережье, в котором можно хоть каждые выходные посещать оперу. Одна знакомая из Нью-Йорка, чей вкус Ганнибал глубоко уважает и ценит, как раз переехала в Балтимор и очень лестно отзывалась о его культурной среде. Накопленных за все эти годы денежных средств оказывается достаточно, чтобы приобрести особняк прямо в центре. Мисс Комеда помогает Ганнибалу раззнакомиться с местной элитой, и достаточно быстро у него появляются поклонники и поклонницы. В принципе, от поклонников он не отказывается. Сразу же после жилья Ганнибал подыскивает себе достойный офис: он планирует возобновить терапевтическую практику, и чтобы привлечь элитную и платёжеспособную клиентуру, необходимо ей соответствовать. Сюда же, в Балтимор, Ганнибал перевозит и некогда оставшиеся у нью-йоркских друзей ценности. Он ловит себя на мысли, что не только рассматривал своё пребывание в Вест-Пойнте как временное, но и свои отношения с Бреннаном он видел как нечто преходящее. Возможно, уже тогда Ганнибал подсознательно чувствовал, что Бреннан или Ральф опять его бросит, как сделал это двадцатью годами раньше. Первое десятилетие ожидания не проходит скучно. Одним из его партнёров оказывается склонный к насилию любитель классической музыки и аутентичных инструментов. Ганнибал без труда склоняет его сначала к адюльтеру, а затем — к производству струн из кишок расчленённых им жертв. Это первый раз, когда его любовником оказывается афроамериканец, и первый, когда перед ним профессионально играет на виолончели обнажённый мужчина. Их роман — словно белый и молочный шоколад с миндалём. Ганнибал рисует не один портрет, где черты лица и части тела переплетаются с музыкальными инструментами. Когда же его любовник смелеет настолько, чтобы рассказать всему Балтимору об их тайных чувствах, и оставляет Ганнибалу в качестве подарка красиво оформленный труп прямо на сцене оперного театра, их связь прекращается молниеносно. Собственно, как и жизнь поклонника аутентичных струн. Второй случай оказывается даже более экзотичным — обеспокоенная семейная пара приводит к Ганнибалу парнишку, который считает себя зверем, прямым потомком смилодонов, заключённым в тривиальное человеческое тело. Ганнибал обучает его многим полезным вещам, и не только в постели. Главное — он учит его охотиться как зверя и приносить своему хозяину свежее мясо. Парень послушно ест из рук и выполняет команды, но эта история тоже не имеет счастливого финала. Зверя убивает из винтовки местный фермер, принимая за настоящее животное, об этом случае потом часто пишут газеты. Со временем Ганнибал охотится всё реже — старость чувствуется в скорости движений, и он всё меньше идёт на риск, как бывало в компании Бреннана. Ганнибал, который ещё в юношеском возрасте примирился с неизбежностью собственной смерти, сейчас невыносимо хочет жить с единственной целью — встретиться с человеком, которого он действительно любит. Когда его любимому исполняется четырнадцатый год, томление становится просто невыносимым. Ожидание его возвращения настолько же мучительно и болезненно, как январь девяносто первого, когда Ганнибал ждал его смерти. Он окружает себя приятными людьми и красивыми вещами. За пятнадцать лет его дом превращается практически в музей с дорогой мебелью и редкими репродукциями, а званые вечера Ганнибала в Балтиморе носят статус элитных, попасть на них значит удостоиться чести. Ганнибал искренне улыбается, когда удостоившиеся чести быть принятыми с наслаждением поедают канапе из человеческого мяса. На шестнадцатилетие Ганнибал понимает, что всех приложенных им усилий слишком мало, и даже если людская воля не способна определить переплетение судеб, это не значит, что он не будет стараться привлечь его. Того, кого он знал под именем Ральф или Бреннан. Ганнибал выбирает троих, их убийства становятся не только убийствами ради наслаждения, но гораздо более произведениями искусства. Как некогда по Флоренции расползся страх перед убивающим молодые пары Монстром, так и Мэриленд дрожит от имени Чесапикского Потрошителя. Тем не менее ничего не происходит — его любимый безмолвствует. Что, если он воплотился вообще на другом континенте? Три группы по три убийства, три званых вечера — и пустота. Ганнибал даром выискивает его среди приглашённых или даже нанятых официантов. Его нет среди новых обратившихся к нему пациентов. Ганнибал уже давно спит один и раз в неделю прокрашивает отросшие седые корни. В ноябре две тысячи девятого Ральфу исполнилось бы пятьдесят девять, как исполнилось в январе самому Ганнибалу. На ужин он готовит роскошные блюда и украшает стол птичьими черепами и перьями. Алана улыбается, и Ганнибал ещё не решил, станет ли она сегодняшним жертвоприношением: всё же как собеседница она довольно приятна, хоть местами и демонстрирует потрясающее невежество. Он салютует Алане бокалом розового вина, и она улыбается, салютуя в ответ. — Мы собрались сегодня не просто так, — говорит Ганнибал, наблюдая, как гостья накладывает на тарелку вяленую человечину. — Кое-кому исполняется восемнадцать. — Ганнибал, ты никогда не упоминал прежде, что у тебя есть дети. — Это сын моей сестры, — бесстыже лжёт он в ответ. — Я никак не могу дождаться нашей встречи, он должен вырасти очень красивым молодым человеком. — Тогда выпьем за встречу. — Алана снова поднимает бокал. — Как его имя? Ганнибал не знает, как на этот раз зовут человека, с которым он должен встретиться, но с каждым утекающим днём времени у них остаётся ничтожно мало. Каждый день ощущается потерей, каждый день переполнен ожиданием. Ганнибал не прекращает всматриваться в лица молодых парней с тёмными кудрявыми волосами, но он не может найти его специально — только встретить в тот день, когда судьба сведёт их пути воедино. Всю свою жизнь Ганнибал привык брать и никогда — отдаваться, а теперь ожидание требует от него просто лечь на волны и расслабиться, позволив им укачать себя. Убаюкать. На его девятнадцатый день рождения он убивает Алану — та превращается в статуэтку танцующего Шивы, недостающие руки Ганнибал просто берёт с соседнего кладбища. Мало кто знает об их дружеском общении, которое в основном состояло из обмена терапевтическими навыками и впечатлениями о прочитанной литературе. Даже эта тесная связь не позволяет заподозрить в Ганнибале Потрошителя, ведь у каждого из убитых им людей были друзья, семья и просто товарищи. Ганнибал сам готов уверовать в бога разрушения и созидания — покончит ли он с собой, если через девять месяцев так и не встретит его? Что, если любимый обманул его в самый-самый последний раз? Он появляется на пороге его рабочего кабинета, когда февральская вьюга рисует на окнах причудливые узоры. Первое, о чём думает Ганнибал — как здорово было бы вскрыть его прямо сейчас и залить алой кровью мягкую белую перину. На парне костюм, максимально напоминающий форму, курточку он самовольно оставляет на вешалке у входной двери. Он демонстрирует Ганнибалу корочку стажёра Федерального Бюро. «Я так ждал тебя», — едва не произносит Ганнибал, но его улыбка вполне способна сказать всё за него. Мало кто демонстрирует радость, когда к нему с визитом наведываются из правоохранительных органов. Ганнибал улыбается, потому что теперь ему известно его — возможно, ненастоящее — имя. — Я всего лишь стажёр, — скромно, но уверенно произносит Уилл и поправляет очки. Ганнибалу не нужно его раздевать, чтобы знать о трёх изящных родинках на правом боку. — Но прошу вас уделить мне время и ответить всего лишь на пару вопросов. На этом красиво изогнутые брови взлетают вверх так, словно перед Ганнибалом актёр, который всю свою творческую карьеру учился говорить «Прошу вас». Словно перед Ганнибалом хладнокровный убийца. — Не стажёр, а агент на стажировке. — Ганнибал жестом приглашает парня пройти и присаживаться в кресло. Сам же он направляется к столу с репродукциями, на котором всегда подготовлен остро заточенный скальпель. — Что привело вас ко мне? — Многие из знакомых доктора Аланы Блум указывали на вас как на её близкого друга. — Мнимый агент раскладывает на столе ровные стопки поддельных документов. Тебе не впервые скрывать свой возраст, скрывать свою суть. — Подскажите, когда вы общались с ней в последний раз? Ганнибал стоит у окна и смотрит на метель, в его рукаве спрятан скальпель. Следующие слова он произносит, практически не оборачиваясь. Входная дверь плотно закрыта. — Ваше удостоверение подделка, Уилл. Вы не можете быть ни агентом, ни агентом на стажировке, вам едва больше девятнадцати лет. — Пусть моя моложавая внешность не вводит вас в заблуждение, доктор Лектер, — продолжает он уверенным, ровным голосом. Что, если Ганнибал ошибся, ошибся и проиграл? Если этот парень действительно агент, в Бюро знают, к кому он направился, и прямо после убийства Ганнибалу придётся бежать. Не то, чтобы он не продумывал такой вариант… «Твоя моложавая внешность вывела меня из заблуждения, что в третий раз мы бы тоже могли стать любовниками». — Вы не можете быть агентом, Уилл, потому что вы убийца. — Ганнибал оборачивается и встречается с устремлённым на него диким взглядом чистых и глубоких серых глаз. — Скажи, разве это всё не стоило того, чтобы привлечь тебя? В закрытом помещении кабинета Ганнибал чётко чувствует запах, но это не страх. Подобный запах источают смертельно больные пациенты, причиной может быть энцефалит или же опухоль мозга. Болезнь, которая заберёт Уилла ровно через шесть месяцев, и которую Ганнибалу всё равно не дано будет победить, несмотря на все медицинские знания. Бессмысленно убивать его сейчас, потому что у них осталось не более полугода, но Ганнибал совершенно точно знает, что этих дней стоило ожидать.