Сталь, завёрнутая в нежность

Она единственная, кто понимает. Единственная, кто улавливает ход мыслей, предугадывает то, что Ивар скажет. Ему это не по нраву, но он всё равно в восторге, хоть и чувствует, как змеиные кольца обматываются вокруг его шеи верёвкой висельника. Ещё чуть-чуть — и переломятся шейные позвонки. — Мы как Бонни и Клайд, — говорит ему Фрейдис, потягивая мартини. Она сидит на его кровати, забравшись с ногами, пока сам Ивар на краю защёлкивает замки фиксатора. — Грабим банки? — он ведёт плечом, а затем чувствует её ладонь на своей спине: пальцы «шагают» по выступающим позвонкам к шее, зарываются в волосы и лохматят их. Руки у Фрейдис прохладные, но ощущается это приятно. — Если сегодня всё выгорит, то да, — она урчит ему на ухо. Ивар поворачивается, почти ловит чужой выдох губами. От Фрейдис пахнет цитрусовыми — щекочет рецепторы, что уткнуться бы носом в сгиб шеи и дышать-дышать-дышать. Ивар чувствует, что этот яд — её яд — отравил его от и до. Потому что он её удушить должен своими руками, чтобы дрожала, вырывалась и хрипела под ним. Да не может, потому что глупое человеческое чувство перетягивает верёвками ему запястья до мяса. Только вот Фрейдис этим не обременена. Она вся — холодный расчёт, острая сталь, завёрнутая в бархат нежности. Мягко-податливая, когда Ивар её целует. — Я знаю, что ты мне врёшь, — он шепчет ей в рот, прихватывает нижнюю губу зубами до крови. Слизывает металлическое — не ту сталь, потому что Фрейдис держит себя под контролем, подбирается едва заметно. Пальцы на его плечах сжимаются сильнее, но всё ещё гладят. Интересно, где она прячет нож? Под своим топом? На бедре? Фрейдис не разочаровывает его, не играет в невинность. Ей бы удалось, да только смысла никакого. Ивар знает, что она знает. На империю Бескостного зарится, потихоньку плетёт свою паутину. Змея, паук. Мозг отравляющий страшный яд. Ивар чувствует, что ему мышцы отказывают одна за другой — день за днём, с каждой её улыбкой. Приворожила. Околдовала. Ведьма. Сжечь бы, да рука не поднимется. — Знаю, что подкупила моего телохранителя, — он целует Фрейдис в шею, и жизнь пульсирует ударами под его губами. — Как он меня убить должен? Столкнуть? Горло перерезать? — Застрелить в сегодняшней потасовке. Перекрёстный огонь между бандами, никто бы ничего не заподозрил, — она послушно изгибается, подставляется под его руки и прикосновения: жадные, грубые, от которых останутся следы. Пусть навечно, боги, пусть навечно. Ивар смеётся. Веселье с привкусом безумия и чужой крови подступает волнами, разгорается настоящим хохотом. Фрейдис в его руках — кремень. Нет, чистейший алмаз, что не раскрошить и не сломать, только изранить руки об острые грани. — У тебя ведь есть запасной план на случай, если я обо всём догадаюсь? — он гладит её по щеке огрубевшими пальцами. Фрейдис ему улыбается, как не улыбается больше никому. Но глаза — ледяные, змеиные. — Конечно, Ивар, — говорит она. И тянется, наконец, за ножом.