Первое января

      Новый год в России — странное и смешное время. Все куда-то бегут, суетятся, выглядят очень хмурыми и сердитыми, затравленно улыбаются на кассе и бросают дежурное «с наступающим», не оглядываясь вылетая из магазина. Толпы снуют туда-сюда и никто друг друга не замечает. Полки с алкоголем редеют, мандаринов не найти днём с огнём, а самым большим спросом пользуется загадочная штука под названием «детское шампанское». Россия — страна, которую невозможно понять. Никак.       В 23:00 обязательно провожается старый год. Коньяком с очень скромной закуской. Стол ломится от обилия салатов, нарезок, в духовке поспевает горячее, но — нельзя. Это всё можно будет только после обязательного боя курантов. Без боя курантов тоже никак нельзя, как и без предшествующей речи Президента, и без последующего гимна России. Не смотря на то, что в этой небольшой компании иностранцев чуть ли не половина!       Под бой курантов открывается шампанское (после коньяка, Господи!), Татьяна раздаёт бенгальские огни, все чокаются и поздравляют друг друга. Когда отзвучит гимн, можно будет сесть на свои места и наконец-то поесть. По телевизору идёт какой-то концерт, где периодически мелькает знакомое лицо русского комментатора. Когда он всё успевает?       Утолив голод, нужно непременно выйти на улицу, запускать фейерверки. Кто-то тихонько линяет в тень, желая уединиться на это время; кто-то засыпает на ходу; кто-то кричит, что надо взять с собой бутылку и бокалы. Все шумят, суетятся, толкаются, разыскивают салюты, свою куртку, второй ботинок, штопор… А на улице уже полно таких же безумцев, и в небо с небольшим перерывом взмывают ракеты. Тускло синий купол расцвечивается то там, то тут красными, жёлтыми, зелёными огнями и отовсюду звучат восторженные крики. Дети бегают между взрослыми, норовя схватить готовый взорваться салют. Совершенно незнакомые люди поздравляют друг друга, обнимают, хлопают по плечу, предлагают выпить…       Новый год в России — дикое, странное и смешное время. Время, которое невозможно понять, невозможно осознать, принять и пропустить через себя. Но всё это не очень важно. Потому что он заливисто смеётся шуткам друзей; потому что гладит под столом по бедру; потому что, поймав взгляд, слегка пожимает плечами, будто прося потерпеть. Потому что утром будет первое января. И это всё окупает.       Первое января в России похоже на жизнь после апокалипсиса. На улицах пусто, магазины не работают, даже самую оживлённую дорогу можно спокойно перейти в любом месте, не дожидаясь зелёного сигнала светофора. Наверное, работает скорая помощь, но проверять это нет нужды. Дай Бог, чтоб никогда не было.       В квартире тоже тихо. Большинство гостей разъехалось ещё ночью, остались самые близкие. Они не помешают.       Я просыпаюсь раньше. Прислушиваюсь к мерному дыханию, к тихим шорохам за стеной, к уютному звуку льющейся на кухне воды, к неразборчивому бормотанию телевизора в гостиной. И понимаю, что счастлив.       Антон переворачивается на бок, обнимает подушку и выгибает во сне спину. Очень зря, потому что теперь его безмятежному сну придёт конец. Просто невозможно позволить ему спать и дальше, когда прямо мне в пах упирается аппетитная задница. Всё ещё такая же крепкая, как и раньше, во времена нашего счастливого биатлонного прошлого.       Я провожу носом по его шее, вдыхая любимый аромат. Удивительно, что за столько лет он по-прежнему остаётся самым сладким, самым волшебным. Когда-то я думал, что нас спасает то, что мы редко можем быть вместе, оказалось — нет. Даже просыпаясь с ним рядом семь дней в неделю, 365 дней в году, я всё равно не могу надышаться этим запахом.       Антон фыркает во сне и дёргает задницей, заставляя меня зашипеть. Всегда удивлялся, как он умудряется так провоцировать меня, не просыпаясь. В том, что он спит, я уверен на все сто. Как и в том, что он проснётся вовремя. Годы совместной жизни даром не проходят. Я люблю такие утра за то, что могу позволить себе всё. Наслаждаться его запахом, легко тереться пахом о его аппетитные ягодицы, медленно смазывать его изнутри. И не сгорать в огне его взгляда, не думать о том, что выгляжу в его глазах слюнтяем, не переживать о своём реноме. Просто наслаждаться им, его близостью, оттягивая момент последнего проникновения, пока яйца не затрещат от переизбытка гормонов.       А потом я очень медленно вхожу в него. Расслабленного, мягкого, тёплого. Родного. Моего. Целиком и полностью моего. Он проснётся не сразу, через пару десятков мягких толчков, когда прицельное попадание по простате заставит его застонать и выгнуться навстречу, крепче вжимаясь в мой пах своей потрясающей задницей. Он проснётся и повернёт ко мне голову, подслеповато щурясь в полумраке. Улыбнётся светло и радостно, и потянется за поцелуем. Я буду целовать его долго, едва двигая бёдрами, заставляя нас обоих качаться на волнах близкого удовольствия, пока Антон не простонет мне в губы «пожалуйста».       И это будет сигнал. Его стоны всегда сносят мне крышу. Может быть ещё и поэтому у нас не получается такого нежного, плавного секса, когда он не спит. Не только потому, что мне до сих пор хочется ему что-то доказать, но и потому что я просто теряю всяческие тормоза, когда слышу его голос. До сих пор. Столько лет спустя. Это замкнутый круг — чем сильнее я вбиваюсь, тем громче он стонет, чем громче он стонет, тем яростней я.       Но первого января он не стонет никогда. Потому что в квартире мы не одни, а звукоизоляция здесь так себе. И ещё и поэтому я обожаю первое января.        Он закусывает губу, молча смотря мне в глаза, и я тону в них так же, как утонул пару тысячелетий назад, в Сочи. Будто это было вчера. Будто ничего с той поры не изменилось, не приключилось, не перемололо судьбы сотен людей, как почти перемололо наши. А может и правда так. Потому что, не смотря ни на что, мы здесь, вместе, и я кончаю в него, а он кончает мне в руку. И я не знаю, как ему, а мне хочется умереть, потому что ничего лучше с нами уже не будет.       Ну разве что следующей ночью. И утром. И каждый день.       А потом мы выходим из комнаты. Довольные, счастливые, любящие целый мир.       За её пределами уже давно кипит жизнь. Татьяна готовит завтрак, Жан ей помогает, Сашка мучает тренажёр, который Антон сломал ещё месяц назад и всё забывает вызвать мастера. Почему-то первого января это всё кажется таким трогательным, что хочется рассмеяться. Не потому что смешно, нет. Просто…       — Кто потерял под ёлкой трусы «Автомобилиста»? — надо же, и Шемпп уже встал, не похоже на него. А где же мой братец?       — Ну что сразу потерял, — насмешливо тянет Жан, отрываясь от нарезки лука в промышленных масштабах. Надо бы им помочь, нас слишком много. — Может, специально оставил? Намёк такой?       — Чушь. Просто Най вчера малость сошёл с ума, — Лёша, только что вышедший из душа, хмур и не понимает шуток. Как всегда по утрам. Сейчас Якуб нальёт ему кофе, погладит по спине, посмотрит в глаза, и через полчаса парень будет душой компании.       — Гонки ещё не проспали? — братец появляется из спальни, зевая и почёсывая обросший подбородок. Мне казалось, что Симону успешно удалось подружить его с бритвой, но нет. Всё вернулось на круги своя.       — Ты думаешь, Сашка дал бы нам проспать? — Антон протягивает мне кружку с крепким горячим кофе, и я благодарно киваю. Он улыбается в ответ. — Мы бы по стойке смирно подскочили ещё на квалификации. Что ты как в первый раз-то?       Симон хмыкает и убирается в душ. Я делаю большой глоток, обвожу взглядом переполненную гостиную и отправляюсь за стойку, отделяющую кухню, помогать Жану и нашей единственной женщине. Квалификация и правда скоро начнётся, а значит нервы нам обеспечены: Легков будет болеть за тёзку; Антон — переживать за их соперничество с Клэбо, как переживал из-за нашего с ним когда-то; Симон и Жан — болеть за французов; Шемпп — рассуждать о разнице в подготовке сборных… Это будет шумно, смешно, волнительно. И кто бы ни выиграл, кто бы ни проиграл, всё закончится громкими препирательствами и ещё более громким голосом Коваржа, оповещающим, что Най с Толей уже выдвинулись в центр, и буквально через десять минут будут ждать нас там.       Дальше будет суета, одевание на скорость, в котором победит уже давно готовая ко всему Татьяна, поцелуй, украденный у Антона в пылу переодевания, скатывающаяся по лестнице весёлая гурьба…       И переливающийся огнями город, в центре которого, внезапно, есть жизнь. И снова салюты. И снова шутки. И, может быть, снова алкоголь. И потом — снова ночь. Молчаливая, тихая, на двоих.       Новый год в России — дикая, странная и смешная штука. Но это самая лучшая штука из всего дикого и странного, что со мной когда-либо было. Такая, которую хочется переживать раз за разом. И отчасти, ради того, что она принесёт за собой.