***
— Юр, это что было? — спустя несколько часов Музыченко не повернул голову в сторону зашедшего в гримерку Личадеева, однако заметив его высокий, неловко мнущийся в дверях силуэт краем глаза, лишь тихо фыркнул. — Ты о чем? — Да ты, блять, сам знаешь о чем! — оттолкнувшись плечом от дверного косяка, резко ответил Паша, сжав подрагивающие руки в кулаки и в несколько широких шагов приблизившись к развалившемуся в темно-зеленом кресле другу. Ему нужны были объяснения. — Дряни ты кусок. Юра… — фразу взволнованного аккордеониста оборвали на полуслове. — Концерт, — Паша встретился глазами со спокойным взглядом скрипача, соизволившего поднять на него посмеивающиеся глаза, и замер. — Это был концерт. На котором мы пели, рыгали в микрофон, шутили и придуривались.— аккордеонист промолчал, и Юра неторопливо поднялся из кресла, выпрямившись в полный рост. Значительная разница в росте не помешала Павлу почувствовать себя неудобно под его пронизывающим взглядом, а Музыченко и бровью не повел. — Ты ведь это хотел услышать? Личадеев так ничего и не ответил тогда. Они просто стояли в полумраке заваленной всем, чем только можно и нельзя гримерки, смотря друг на друга, а затем Паша резко отвернулся и вышел из гримерной, слыша, как кресло позади заскрипело под весом вновь севшего на него скрипача. Объяснений он не получит, да и не нужны они здесь. Очевидно, что это была шутка, и Юра просто решил попридуриваться. Да. Собственнически притянув Личадеева к себе и поцеловав у всех на глазах. Вот же… Ублюдок, знает знает ведь, какую бурю эмоций это вызовет у Павла! Знает каждый его секрет, каждую симпатию, его реакцию на переодевания в гримерной и даже на пьяные тисканья. Но каждый раз ведет себя так, будто не имеет понятия даже о самом простом. Юрий показывает отношение к непроизвольной близости подобным образом, избегает ответственности за зрительскую позицию? Открыто пренебрегает? Это так раздражало, выбегивало, разочаровывало и… огорчало. Обижало. Он скрестил руки на груди, не понимая, как справляться с эмоциями, если их так много, что они переполняют голову по швам, а швы оглушительно трещат и угрожают порваться, подставляя фантазии чудны́е картинки порвавшейся куклы-аккордеониста, из распоротой головы которой быстро сыпется разбухающая крупа. Хотелось пить. Влить в себя побольше, чтобы во влажных глазах поплыло от градуса, а тоскливые серые швы полностью разошлись, ехидно позволив всем мыслям и сомнениям скатиться на пол старой крупой. На ее место он позже попросил бы вложить вату, большую и мягкую, однообразную и легкую. А скоро как раз Новый Год, елочки и огни. Паша последний раз обернулся на гримерку, опуская руки и тоскливо сдвигая шляпу на лоб.***
Музыченко хлопнул дверью их общего номера, поправив сползшую на глаза бархатную шляпу и деловито направившись в конец длинного темного коридора, к лестнице. Ноги слегка заплетались после пары стаканов праздничного шампанского, но не настолько, чтобы придавать этому значения — соображать и контролировать свои действия Юра все еще мог. Однако, в ближайшие пару часов он с удовольствием собирался исправить это. Снаружи слышался грохот запускаемых в туманное ночное небо салютов и восторженные визги малявок, высовывающихся из каждого второго окна, если не из каждого, какие-то попсовые песни и смех. Где-то издалека, со стороны ресторана данного отеля, так же слышались какие-то приятные запахи и звон посуды, так и манящие, зазывающие прохожих заглянуть ненадолго и польстить шефу своим аппетитом, ведя светские беседы с хозяином, вдруг решившим вылезти из своего кабинета, и попутно заискивающе улыбаясь остальным окружающим, пытаясь как можно незаметнее разбудить так не вовремя заснувшего мордой в оливье друга и, по совместительству и очень неудачному для многих стечению обстоятельств, соседа по столу. Уже проходя второй этаж, Музыченко услышал где-то со стороны окон шипение и жалобный писк, а так же заметил движение и тень. Хмыкнув и улыбнувшись краешком губ, он помедлил и остановился у пролета, вновь от чего-то поправляя шляпу. — Кис-кис-кис-кис-ки… — пробормотал он. Чего он точно не ожидал, так это выползшего из того угла человека, буквально упавшего к его ногам. — …кис. — Мяуу… — не растерявшись, вяло отозвалось пьяное тело, переворачиваясь на спину. Еще больше он не ожидал увидеть знакомые «очки для дальнобойщика» и грустные голубые глаза, поблескивающие через мутные стекла. Длинное пальто аккордеониста было распахнуто и сползало с одного плеча, праздничная рубашка помята и расстегнута на первых пуговицах, ремень на черных брюках так же расстегнут. Одна штанина и вовсе была порвана. Словом, Личадеев выглядел совсем неважно даже для новогоднего вечера, однако, этот факт явно беспокоил его лишь в последнюю очередь. — Мяу, блять, — не встретив никакой реакции от застывшего в ступоре скрипача, слегка недовольно повторил Паш, не то хихикнув, не то мурлыкнув и еще больше растянувшись на ковре. — Е… Ебать ты нажрался, — только и сумел наконец выдавить скрипач, нахмурившись и продолжив разглядывать валявшегося на полу парня, заметившего его непонятливый взгляд и криво ухмыльнувшегося. — Э. мяу, блять, то есть, э, не трогай меня короче! — вздрогнул и зашипел он, убрав ухмылку с лица стоило Музыченко попытаться схватить его за руки и тем самым поднять на ноги. — Руки убери! Юра немного подумал и послушно разжал руки, и Личадеев тут же плюхнулся обратно на пол, одной рукой потерев от чего-то красные глаза, а другой попытавшись то ли натянуть сползающее пальто обратно на плечи, то ли окончательно скинуть его с себя. — Пиздец, — констатировал Юра, а Паша вновь мяукнул и откинул голову, хихикая и закрывая глаза. — Алкоголик несчастный. — Кто бы говории-ил… Наклонившись, скрипач сперва вновь попытался утянуть аккордеониста за собой и поставить на ноги, а затем разозлился и, невзирая на слабое сопротивление, и вовсе поднял его на руки, направляясь обратно на свой этаж и силой прижимая вырывающуюся тушу к груди. Проходившая неподалеку девушка, увидев их, сначала встревожилась и поддалась ближе, уже было собираясь спросить что произошло и не нужна ли его другу помощь, но затем вдруг неожиданно покраснела, ойкнула и смутилась, залетев в ту же комнату из которой только что вышла. — Свет, что это с тобой? Ты ж на балкон собирала-! Как только Юра и Паша оказались в личном номере первого, Музыченко опустил аккордеониста на землю и отвернулся к двери, чтобы закрыть ее. Честно, он уже сотни раз таскал на своей спине пьяных в тютельку друзей, но вот конкретно Личадеева — ни разу. Ну вот не напивался никогда его друг до настолько плачевного состояния. Всегда старался соблюдать меру, и нередко оставался единственным более-менее трезвым человеком из всей их дружной компании. Что же изменилось сейчас? Мальчик «повзрослел»? Юра просто хмыкнул. Когда он закончил возиться с замком, Паша сам навалился на него, обвивая руками и крепко прижимая к себе, зарываясь носом в слегка засаленные черные волосы, словно он так и ждал того момента, когда они останутся наедине, чтобы перестать показушно ломаться и самому прильнуть к другу. Юра вздрогнул и резко обернулся. — От тебя алкоголем за километр несет! — прошипел он, изворачиваясь и неохотно скидывая с себя чужие руки. — Блять, Паша, фу! — Сказ-ааал главный бухарик в нашей группе, — напомнил парень, широко улыбаясь и снова утыкаясь в макушку солиста. И Юра вновь оттолкнул его. Тогда Личадеев лишь пьяно засмеялся, вновь навалившись всем телом на сопротивляющегося скрипача и обхватив его за плечи, в ту же секунду прервав поток матов резким смазанным поцелуем. Пускай и не так он мечтал это сделать, пускай он хотел что бы это произошло в более романтичной обстановке — плевать, плевать-плевать-плевать-плевать и еще раз плевааать. Когда вообще возникли мечты о «романтичной обстановке»? Кажется, сегодня вечером и возникли. Но ему было все равно, наконец-то все равно, наплевать, насрать, а больше пьяная голова смелых выражений вспомнить не смогла, и на это все равно, катись оно перекати-полем, правильно, катись и катись! — Я просто хочу тебя, Юр, — горячо шептал он своим прокуренным хриплым голосом, из-за всех сил прижимаясь к столь желанному человеку и ни за что не желая отпускать его. — Охуеть, как хочу… Мяяяу. Еще несколько секунд скрипач сомневался, ломался, пытаясь в отличии от пьяного в стельку Павла хоть немного думать о последствиях, но жар чужого тела и это долбаное «мяу» не давали думать; то немногое количество алкоголя все так же кружило голову, и Юра решил поддаться: он поддался своему внутреннему безумию и Паше, грубо схватил Личадеева за волосы и уже во второй раз за этот день впился в его губы, наматывая длинные лохматые волосы на кулак и прикусывая чужую губу, ловя чужой стон, чужой полный наслаждения вдох, опаливший кожу теплым дыханием. Аккордеонист закинул на него ногу, с рвением отвечая на поцелуй и закатывая глаза, стоило Томасу запустить руку под его рубашку, проходясь холодными пальцами по покрывающейся мурашками коже. Он совершенно не возражал, когда скрипач перехватил инициативу, когда толкнул и вжал в стену, когда оторвался от его губ и резко сжал в зубах проколотую сережкой мочку уха, одной рукой придерживая его за спину, а другой уже двигая в его брюках, яростно надрачивая уже чуть ли не скулящему, как сука, аккордеонисту, призывно выгибающемуся в его руках. Сегодня они заснули в одной постели, под одним одеялом и с одними и теми же эмоциями.***
Личадеев сонно приоткрыл глаза. Голова болела и ныла, впрочем, как и задница, но не это было главным. Паша лежал на груди кого-то, кто тихонько поглаживал его по обнаженному плечу, и молчал. Потихоньку вспоминая произошедшее вчера, он начал понимать, на ком он лежит. И ему не хотелось разрушать этот момент. Безумно не хотелось. Но тело под ним тут же напряглось, как-то почувствовав, что он проснулся, и Музыченко убрал руку, словно и не трогал его. Паша как по команде закрыл глаза, но было уже поздно. — Я знаю, что ты проснулся. От холодного, почти безэмоционального тона скрипача ему стало не по себе. Крупу засыпали обратно, вата закончилась, голова потяжелела от мыслей. Нехорошо.