Неприкасаемый

— Норман, ты понимаешь, что ошибаешься? Ты ведёшь себя не так, как раньше, это не разумно, это глупо и… Собеседник сильно нервничает. Его голос дрожит и, будь тот человеком, то постоянно бы спотыкался, приземляясь на колени. Потом подрывался. Не шёл бы, вновь пытался бежать, вновь падал бы. И так по кругу. — Заткнись! Этот голос другой. Знакомый, родной. Важный очень. Слышится он откуда-то сбоку. Туда мужчина не смотрит — вежливость даже сейчас брала своё — он отдавал всё внимание собеседнику. Тот, в свою очередь, «голос» тоже игнорировал. — Он не настоящий, Норман. Его никто не видит. Прекращай. — Он лжёт! Голос снова слышится сбоку. Мужчина дёргается, щурится, но взгляда не сводит, хоть вся эта ситуация и начинает его злить. Слишком много шума под конец тяжёлого дня. — Эта шутка зашла слишком далеко. Мы все устали. Все, понимаешь?! Да, признаю, поначалу тебе это помогало, это было полезно, и все мы были очень рады, но… Норман, послушай меня, пора прекращать. Ты справишься без него. Он тебе не нужен. Собеседник сильно выделяет все эти раздражающие «он». Привлекает внимание. Тщетно: Норман не видит его лица. Выглядит оно незнакомым, размытым слегка, и проблема вовсе не в плохом зрении — оно у него отличное. Норман просто не хочет видеть. — Пусть уходит. Кивок. Краткий и послушный — для собеседника выглядит усталым и грустным согласием. Наивно. Тот радостно говорит, что передаст всем, что они будут работать над этим, что справятся и всё будет «как раньше». Как было «раньше» Норман не помнит. Он вообще почти ничего не помнит. Закрывается дверь. Три поворота ключом, щелчок. В коридоре выключается свет, в доме виснет тишина. Он возвращается в гостиную, которую оживляет звук шагов. Образ, по совету врача выдуманный несколько лет назад для успокоения нервов, бесновался и зарывался тонкими узловатыми пальцами в свои почти что белые волосы. Грудь его вздымалась слишком часто, глаза горели бешенством, а губы нервно поджимались из-за обиды. Ему не нравился тот человек. Совершенно точно не нравился. Однако он же и потребовал его впустить. — Эллиот? «Он» не отозвался. Продолжил взбешённо метаться по комнате. Его тело было подобно зажатой пружине — дай слабину, выпрямится и с огромной силой обрушится на вещь первую, попавшуюся под руку. Но пока бури не было и близко. — Эллиот, успокойся. Мне всё равно на его слова. Образ замирает. Оборачивается, изучает человека своими неестественным фиалковым взглядом. Губы всё ещё жмёт, но заметно успокаивается — глаза устремлены прямо, не бегают нервно. Юноша молчит. Долго молчит. Потом, наконец, отворачивается в сторону, кивает. Отходит к окну и садится там, в кресле, уже не так обеспокоенно, но напряжённо продолжая думать. Кто он? Тульпа? Вторая личность? Настоящий человек? Норман давно не знал. Он редко позволял себе попытки прикоснуться, но видел его всё чаще. Сначала образ был нестабильным. Сменялся цвет волос, глаз, голос. Менялся рост, одежда, поведение. Менялось всё. Но однажды закрепился тот, что он видел перед собой. Чёткий донельзя. Блондин назвал себя Эллиотом, требовал уважать его мнение, постоянно был рядом. Помогал приходить в себя, отвлекал от апатии, грусти. Норман плохо помнил наставления врача, однако тот говорил, что нужно переключиться. Найти способ в корне изменить свою жизнь. И поначалу даже обрадовался такому вот «другу», что может быть рядом. Все обрадовались. Посчитали это неплохой и полезной «игрой», что пойдёт мужчине на пользу. Она и пошла. Только вот давно перестала быть игрой. — Ты помнишь цену моего присутствия. Ещё одна такая выходка с его стороны, и я не захочу, чтобы в его поганом рту оставался язык, которым он не умеет пользоваться по назначению. — Эл… — Я не закончил! Рука, поднятая в жесте, не терпящем возражений, просто не может показаться нереальной. Норман мог бы коснуться её пальцами, только вот юноша перед ним слишком зол. Не стоит. — Я хочу чтобы ты перестал с ним общаться. И с остальными тоже. Они плохо на тебя влияют. — Прошу, любовь моя… — Я не хочу их видеть! Эллиот вновь беснуется. Пружина срывается, и вся энергия, скопившаяся внутри, выходит наружу. Он в полсекунды сокращает расстояние, сжимая пальцами чужой ворот, и заставляет мужчину чуть наклониться к себе, пока в его глазах горит огонь, полный ненависти. А Норман усмехается тихо, касаясь подушечками пальцев холодной щеки. Его мальчик был прекрасен. Любой. Что в их первую встречу, когда он просто подсел к нему в кафе, что сейчас, злой и ненавидящий всё вокруг. — И это честно, ведь они не хотят больше видеть меня. Всё, кроме самого Нормана.