Последнее слово

      Сал не спал целую ночь. Интересно, кто-то вообще может заснуть перед смертью? Чувство, что через пару часов по твоему телу пройдется импульс тока, все в тебе замрет навечно, предварительно разразившись с огромной силой, не покидало его. Салли не боялся смерти. Он знал, что на другой стороне тоже есть «жизнь», возможно, чуточку иная, но жизнь. Твой разум никуда не уйдет, не заснет, не оставит тебя, будто вообще и не жил. Хотя, про Салли так не скажешь. Конечно, он жил. И убитые им друзья — тому подтверждение. Самое ужасное, что он мог оставить после себя — это боль. Он боялся совсем не смерти. А последствий, которые настанут после. Ведь он единственный, кто имеет понятие обо всем происходящем в апартаментах Эддисона.       Салли присел на холодную скамейку, перестав ходить туда-сюда. Он попытался успокоиться, но нога предательски дрожала. Нервный тик? Он вглядывался в осточертевшие серые стены. Ничего. Такая же пустота? Ладонь обжег холод железа, в воздухе витал запах плесени. И страха. В камерах по соседству тоже ждали своей казни. Но далеко не все такие стойкие, как Сал, далеко не все. Каждую ночь были слышны стоны, плач, наполненные раскаянием и печалью. Иногда стены сотрясались, значит, кто-то от бессилия бил по ним. До крови. Полностью стирая костяшки пальцев. До онемения. Бесполезно. Завтра, безвыходное завтра, все равно наступит, время бежит так быстро, отсчитывая секунды до фразы «смерть наступила в ***». Просто подставьте нужное число. Сал ненавидел это место, где рушатся чужие жизни. Он знал, что такое рушить чужие жизни. И он знал, как невероятно больно следить за этим процессом. Люди сходили с ума, некоторые, не сумевшие дождаться казни (время казалось для них слишком мучительным), вешались, разбивали голову об камни, находили кучу изощренных способов, лишь бы не ждать. И никто из преступников не мог разделить свою кончину с близкими. У некоторых их просто не было. Как и у Сала больше нет.       Близкие. Кого можно называть этим словом? Для Салли уже никого. Он потерял право, когда вонзил нож в отца и Лизу, в Пыха и родителей Тодда. Почему же он не вонзил нож в себя? Сейчас-то уже бессмысленно.       В голове крутились картины счастливых дней, только этими воспоминаниями жил парень, они не дали сойти с ума. В душе зияла дыра, словно выжженный клочок ткани. Когда-то там был Он.       Он — тот, кого при всем желании Салли бы не убил. Он не смог бы. Никогда. Пусть весь мир перевернется, пусть Земля перестанет существовать — все равно, лишь бы Он был рядом.       «Ларри…» — эхом отдает в висках.       — Ты слышишь меня? — робко шепотом спросил Фишер, — Конечно, нет. Но это неважно. Скоро я буду с тобой. Надеюсь, встретимся на той стороне, и все будет, как раньше. Вновь услышу твое «чувак» с хрипотцой и протянутыми гласными на конце. Вновь дотронусь до твоей вечно холодной руки, чтобы волоски встали дыбом. Ругать тебя за то, что, жертвуя сном, играешь в игры. О, и конечно же, пытаться замазать тональником твои синяки под глазами, — Салли вытянул руку вперед, сжал ладонь, будто прикоснулся до чего-то, и медленно опустил. В коридоре послышался стук сапог. Топ-топ, топ-топ. Раздался пронзительный крик и удар. Кого-то ведут. Он отпирается, дергается, скручивается пополам. Слезы мешаются с соплями и слюной. Поистине жалкое человеческое отродье, которое даже смерть не может принять, — Я скучаю. Несколько дней без тебя — сущий ад, — продолжил Фишер, когда посторонние звуки стихли, — помнишь, как я упал на тебя? Была зима и мороз. А я поскользнулся. Ты тогда еще ржал. Вообще-то, мне было больно. Я ударился головой! Но потом ты поцеловал меня в макушку. И… я не знаю, как передать эту чувство… Все сжалось и скребло, все горело внутри. Наверное, я тогда был красным, как помидор. Ты сказал, что смущение неплохо сочетается с моими синими волосами. Хах… А потом ты обнял меня, когда мы сидели и играли песни. Мы же хотели рок-группу. Правда, кроме нас не набралось. Тодд отказался, Эшли уехала. Вот мы и сидели около огня, в перчатках без пальцев, когда костяшки краснели от холода. Ты взял мои руки и начал согревать своим дыханием. А потом обнял. И мы сидели и смотрели на звезды. И снова все переворачивалось. Благодаря тебе, весь мир перевернулся. И я сам. Ларри… Я никогда не говорил, но…       — Фишер, на выход, — душевные откровения прервал охранник. Дверь со скрипом отворилась. Изо рта входящего воняло, будто тот не чистил зубы. Неужели запах смерти — бифштекс с яичницей?       Охранник зашел внутрь, Салли повернулся лицом к серой стене, заложив руки назад. Надели наручники. Вновь железо обдало жаром. Все чувства обострились. Салли слышал каждое дыхание и биение сердца, каждый шаг. Он словно слышал нетерпение заключенных. Как поведет себя следующая жертва? Ответ Фишера: никак. Он не сопротивляется, даже удары по спине его не тревожат. Он, не моргая, проходит и смотрит каждому узнику в глаза сквозь решетку. Голубые глаза источают лишь могильное спокойствие.       Перед самым входом Салли сняли пирсинг. Даже ту серьгу, которую подарил Джонсон. Это было самое противное. Уж лучше она расплавится и сожжет Фишеру ухо, чем расстаться с частичкой друга. Но Сал ничего не говорил, он лишь молча повиновался и повторял мысленно: «Скоро. Совсем скоро я увижу тебя».       Его ввели в комнату и усадили на стул. Снова металл. Сегодня день железа? От подобного еле заметная улыбка скользнула по лицу. Еще никто в этой тюрьме не улыбался перед смертью, Салли — первопроходец.       На глаза надели маску, и парня захватила непроглядная тьма. «За этой тьмой — свет, так должно быть». Перед глазами появился силуэт Ларри. Его спутанные длинные немытые волосы, длинное тело, худые ноги и руки, запах прокуренных сигарет. Тьма — лучшая ассоциация с парнем, лучшее напоминание.       — Фишер, — спокойный голос прервал, а после крикнул, — Фишер! Твое последнее слово.       — Я… я люблю тебя. Ларри.       Палач повернул рычаг.