Доверие

— Маску, Салли, — Ларри дергает резинкой на запястье, оттянув ее, словно в дешевом порно, — Ты знаешь правила. Салли и правда знает, поэтому щелкает застежками, даже не думая поправлять, говорить, что это — не маска, это — протез, он обнажает лицо, открывая душу, Ларри тяжело вздыхает, касаясь пальцами шрамов, чувствуя, как друг льнет к его руке, словно кот. Это все кажется чертовски острым, не таким, как лезвие, скорее, как красный перец — так, чтоб задыхаться, хотеть больше, чувствовать, как к глазам подступают слезы от переизбытка всего. Шрамы тоже красные, поэтому аналогия не кажется лишней, даже когда Салли опускается на колени — у их отношений только один вкус. Они не соленые, ибо слезам тут места нет, не сладкие, потому что все слишком испорчено прошлым, как скисшее молоко на солнце, это даже не заставляет морщиться. Ларри надавливает большим пальцем на рваную нижнюю губу, чувствуя, как приоткрывается рот, проталкивая палец глубже, поглаживая язык, тяжелый взгляд снизу ощущается остро — только так, как же иначе, Сал втягивает щеки, вбирая палец до конца, проходясь по нему мокрым языком. С каждой секундой проблем все меньше — одна за одной, щелкая, как стрелки часов, они растворялись в тепле этой подвальной комнаты. Подчинение — слово грязное, доверие значит куда больше, доверие — это то, что действительно стоит иметь в виду, когда говоришь об их отношениях. Ларри отстраняется, убирая палец из чужого рта, смотря, как Салли тянется за ним, словно это может помочь ему выжить в этом аду, который люди называют жизнью, но у них есть правила, поэтому Джонсон только слегка мажет подушечкой по щеке, оставляя влажный след. Звон пряжки слишком громкий, он ненадолго возвращает в реальность, заставляет вспомнить, чем они сейчас занимаются, что это все категорически неправильно, но тихий голос Ларри заставляет снова забыть все. — Руки, Сал, — парень тоже опускается на колени, но всего на мгновение, чтобы ремнем зафиксировать запястья за спиной, и это ощущение твердой холодной кожи, что оставит после себя красные мозоли, оно помогает забыть обо всем на свете, о том, кто они, где они, все это кажется совершенно неважным. Фишер послушно опускает взгляд, когда Ларри возвращается, а потом все-таки поднимает глаза, смотря за тем, как парень спускает джинсы до колен вместе с трусами, проводя своими идеальными длинными пальцами по члену дважды, размазывая смазку. Салли снова послушно открывает рот, вытягивая язык, словно выпрашивая лакомство у хозяина. Джонсон смотрит на это все с придыханием, он до конца еще не привык к этой игре, каждый раз словно в первый удивляясь, насколько у его друга получается быть таким удивительным, таким послушным мальчиком, таким благодарным за то, что его грубо имеют в рот. Ларри проводит головкой по щеке, наслаждаясь тем, как красиво смотрятся шрамы, а Салли ластится к члену, как до этого к пальцам, и это выглядит настолько невинно, что парень не выдерживает, грубо хватая его за голубые волосы и притягивая ближе, заставляя взять в рот сразу наполовину. Фишер тихо стонет, чуть дергается, почти теряет равновесие из-за связанных за спиной рук, но послушно пропускает член почти до горла, даже не закашлявшись, надавливая на головку языком, вызывая тихие стоны. Он действительно быстро учится — его рвотный рефлекс почти игнорируется, хотя еще месяц назад он не мог взять дальше головки, а сейчас он насаживается сильнее, чувствуя, как тяжело расходятся мышцы горла, но эта саднящая боль — чистый наркотик сейчас. Салли хочется больше, но Ларри крепко держит его за волосы, не давая заглотить до конца, отстраняясь почти полностью, а потом снова входит, в этот раз все же Фишер давится, но не пытается отстраниться, вбирая глубже, чувствуя, как по щеке катится слеза, но ему это нравится — вот так, грубо, так, чтоб было больно, чтоб хотелось остановиться, но вместе с тем хотелось еще. Наверное, это все как-то называется, наверное, у этого всего есть связи с мазохизмом, может быть — это все синдром скрытой вины, может быть стоит обратиться к психологу, но зачем это нужно, когда так нравится принимать в себя член, до ебаной темноты в глазах заглатывая, чувствуя, как мышцы расслабляются, как все тело расслабляется, а сознание ускользает куда-то далеко. Сал чуть не теряет равновесие, потеряв связь с реальностью, но руки за волосы держат крепко, а боль в скальпе помогает немного прийти в себя, поднимая взгляд наверх, смотря, как дрожат губы Ларри, как он закусывает губы, но глаз не отводит, двигая бедрами, вдалбливаясь в чужой влажный рот. У Фишера самого уже болезненно стоит, но он не смеет сказать об этом — облегчить свою участь тоже, потому что руки связаны, парень может только сжимать мышцы таза, пытаясь хоть как-то довести себя до разрядки, но только привлекает внимание друга, который отстраняет Салли за волосы от члена и внимательно смотрит ему в глаза, вызывая тихий скулеж, но двигаться Сал все же перестает, подчиняясь молчаливому приказу, снова открывая рот и высовывая язык, чувствуя, как яйца сводит от желания кончить. Джонсону приходится держаться изо всех сил, чтоб не спустить прямо сейчас — этот вид друга, который, словно похотливая блядь, хочет кончить, послушно останавливаясь даже без слов, когда терпеть уже нет сил — это все, без сомнения, бесконечно охуительно, к этому невозможно привыкнуть, видеть такого Салли каждый раз — словно в первый, каждый такой отсос — тоже, будто впервые, от чего хочется стонать похлеще Фишера. — Хочешь, чтоб я кончил тебе в рот? — Ларри знает ответ, знает, что да, но все равно спрашивает, желая услышать это вслух, и низ живота снова сводит от этого приказного тона, от того, как стыдно признаваться в своих желаниях, от того, как все это грязно, но… — Да, хочу, — Сал снова опускает глаза, чувствуя, как кровь приливает к лицу, хотя он говорил это уже много раз, хотя его лицо и так красное, спасибо за это, хотя бы его стыд не так заметен, но его член дергается, упирается в ширинку, потому что правило — никакого белья, — Хочу, чтоб ты кончил мне в рот. Джонсон не знает, как он не кончает только от звука этого хриплого голоса, словно парня в глотку выебали, но он находит в себе силы сдержаться, не показать своей слабости, потому что сейчас не до этого, его другу нужна помощь, поэтому он должен помочь так, как может. — Попроси меня, — Ларри проводит головкой по губам, размазывая по лицу слюну и смазку, смотря за тем, как Салли пытается поймать член, снова поднимая взгляд, полный мольбы, ибо все это уже было за чертой его возможностей. — Я не… — Фишеру кажется, что он сейчас задохнется, что кончит в штаны, точно кончит, потому что ну не может же он просить о таком, ну в самом деле, — Пожалуйста, кончи мне в рот. Это должно стать отправной точкой, но не становится, потому что Ларри кажется, что его заморозили, нет, не так — он стал статуей, точно, но, вместе с тем, ему хочется еще, хочется больше, хочется видеть еще больше смущения, больше беззащитности, действительной мольбы. — Не убедил, — парень дергает бровью, слыша беспомощный стон, смотря, как теперь уже Салли кусает то, что осталось от его губ, как чуть ли не плачет от того, как болезненно трется головка его члена о жесткую ткань джинс, но ослушаться не в силах. — Ларри, — Фишер знает, что это грязный прием, знает, как сильно ведет друга от своего имени, сказанного таким блядским тоном, но другого козыря в рукаве у него не осталось, ему хочется, хочется — Пожалуйста, Ларри, кончи мне в рот, мне нужно это, пожалуйста, я очень хочу твою сперму, мне уже плохо, пожалуйста… Джонсон сдается — потому что ну как тут удержаться, когда Салли так сладко просит, когда так скулит, тянется за прикосновениями, выпрашивает член, просит кончить ему в рот — кто вообще способен устоять в такой ситуации? Ларри тянет его за волосы на себя, давая обхватить ствол губами, делая несколько поступательных движений, чувствуя, как поджимаются яйца, как его начинает бить дрожь, когда он все-таки кончает, прижимая Сала за макушку к себе, не давая отстраниться, кончая ему прямо в глотку, от чего парень начинает кашлять, но даже дергается, послушно стараясь проглотить все. Когда его все-таки отпускают, Фишер открывает рот, давая белым каплям стечь на подбородок, на свитер, тяжело дыша. Ремень со звоном упал с его запястий, и Салли коснулся своего паха, тихо зашипев. Осознание, что он кончил в штаны, пока его трахали в глотку, едва было менее смущающим, чем все остальное.