hey, what's up, hello

Есть несколько причин, по которым Чонгук решает рассказать Юнги. Вот и они (порядок их перечисления, к слову, абсолютно произвольный): причина номер один. Юнги все поймет. Где-то через месяц после их знакомства, Чонгук заглянул в одно кафе, находящееся ровно настолько далеко от кампуса, насколько это было необходимо, чтобы не быть переполненным студентами. Он поднял взгляд и заметил Юнги. Тот был снаружи, с ним шел какой-то незнакомый Чонгуку парень. Перед уходом этот парень наклонился и поцеловал Юнги в щеку. И в этом жесте не было никакого сексуального подтекста, Чонгуку это совсем не показалось своего рода разогревом перед каким-то большим драматичным поцелуем, нет, это, скорее, было похоже на, на, эм... Если честно, Чонгук не имел ни малейшего понятия, с чем это можно было бы сравнить. Наверное, это напомнило ему ощущения в те моменты, когда ты вдруг, совершенно неожиданно, слышишь песню, которую раньше очень любил. Создавалось впечатление, будто они уже давно расстались, а эта встреча была просто случайностью. Для обычного поцелуя в щечку в нем было слишком много интимности. В нем проглядывалось какое-то осознание, будто этот парень наклонился, собираясь поцеловать Юнги по-настоящему, а потом резко вспомнил, что ему так делать больше не положено. Они обнялись и, несмотря на жару, постояли так какое-то время. — Эй, Юнги-хен, — позвал Чонгук, когда Юнги зашел в кафе. Окликая его, Чонгук вдруг подумал, что, может быть, Юнги предпочел бы побыть один, предпочел бы не видеться сейчас с ним, поэтому в нем мгновенно зародилось чувство вины из-за того, что он сделал, а в животе стало немного противно. Чонгук уже начал было придумывать план побега, благодаря которому он смог бы оставить Юнги в покое, но тот обернулся, и его лицо совсем не выражало недовольство, его удивленные глаза бегали по кругу в поисках источника голоса. Он улыбнулся, улыбнулся этой своей мягкой маленькой улыбкой, появляющейся лишь в уголках его губ, складывающихся, как лук Купидона. Это заставило Чонгука захотеть улыбнуться ему в ответ. — Привет, Чонгук-а. — Кто это был? — спросил он, когда Юнги подошел ближе. — Прости, странно вышло, можешь не отвечать, просто я раньше его не видел, вот и поинтересовался. — Это был Кихен, — ответил Юнги, в его взгляде читалось легкое оценивание, а ногтями он нервно тер кожу возле большого пальца, сдавая с поличным все спокойствие своего голоса. Пока он пытался принять решение, между ними возникла пауза. — Я с ним раньше встречался, — добавил он, не отводя взгляд с Чонгука, будто бы не позволяя себе пропустить его реакцию. — А, — ответил тогда Чонгук, и вышло не настолько красноречиво, насколько хотелось бы, но это ведь только начало, так что он собирался придумать что-нибудь получше. — Круто. Я никогда ни с кем не встречался, так что без понятия, каково это, но выглядело не неловко. А моему брату вот, кстати, всегда неловко, когда он видится с кем-то из своих бывших. Или, возможно, мне просто кажется, что ему неловко, ибо вот я сказал это, а уже даже и не уверен, — да уж, получше, называется. Вышло слишком быстро, слишком невнятно. Чонгук даже подумал, что было бы здорово ударить самого себя по лицу, ведь тогда ему могло бы повезти: он бы вырубился ненадолго, а потом, когда очнулся бы, Юнги бы уже ушел. Юнги улыбнулся ему, улыбка получилась какой-то теплой, какой-то сонной, какой-то нежной. — Понятно. Я пойду себе кофе куплю, ладно? Скоро вернусь, Гук. Если ты планировал остаться, то можем вместе посидеть. Юнги дал тогда Чонгуку шанс сбежать оттуда, боясь, что ему теперь некомфортно из-за него. — Да, я побуду здесь, — сказал Чонгук, положив подбородок на стопку своих книг. — Я побуду здесь, хен. Когда Юнги вернулся и приземлился на сиденье напротив, он склонил голову и задумчиво посмотрел на Чонгука своими темными глазами, слегка скрытыми за отросшей челкой. Из-за этого он казался младше, чем был на самом деле, казался более неуверенным, чем был на самом деле. Чонгуку вдруг захотелось подняться на ноги, наклониться над горой своих учебников и тетрадей и поцеловать его в нос. Но потом он подумал, что это, наверное, уже перебор. Поэтому, вместо этого, он лишь полуразлегся на столике, тыкая пальцами в кольца Юнги, пока тот держал руку на своем стаканчике с кофе. Он решил, что лучший способ объяснить, что он чувствует сейчас, — это не сказать на словах, с которыми у него все было не так уж и хорошо, а показать через привычные для него поступки. — Хен, — промычал он, подтолкнув носом свою тетрадку и потянув руку Юнги на себя, пытаясь ухватиться за его серебряный браслет. — Пожалуйста, помоги мне с этим заданием по литературе, я его точно завалю, и меня выгонят, серьезно. Просто, на самом деле, ему-то и сказать было нечего на тему "Люди, с которыми Юнги когда-то встречался", ну, во всяком случае, Чонгук так думал. Он был доволен, что Юнги рассказал ему, честно. А еще он был в какой-то степени даже впечатлен тем, насколько легко тот признался, что это его бывший, хотя и было видно, что он слегка нервничал. А еще он был как-то счастлив, там, где-то глубоко внутри, из-за того, что Юнги настолько сильно ему доверял. Если ему сейчас и следовало бы задать какой-нибудь вопрос или просто сказать что-нибудь, он все равно не знал, что именно. И как ты, получается, сам себя определяешь, ну, в плане сексуальной ориентации? Это казалось странным и силой выдавленным из себя. Я принимаю тебя таким, какой ты есть. Это казалось противоположностью того, что хотелось бы услышать Юнги, казалось противоположностью того, что из себя представляли их отношения, казалось слишком уж драматичным для этой сонной кофейни. Юнги уже, скорее всего, и так это знал, поэтому, будучи произнесенными вслух, эти слова могли вдруг стать менее правдивыми, что ли, Чонгук ведь, наверняка бы, выразился как-то не так, неправильно, а потом, пытаясь все объяснить, лишь ухудшил бы ситуацию. Так что, да, возможно, для них и этого было достаточно, во всяком случае, до тех пор, пока Юнги сам об этом не заговорит, а Чонгук не подстроится и не последует за ним. Чонгук потянул браслет Юнги на себя еще чуточку сильнее. — Хен, ты просто обязан мне помочь. Юнги издал мягкий, как бы довольный звук, в его глазах читалось спокойствие и благодарность. Свободной рукой он пододвинул тетрадь к себе, а вторую свою руку оставил лежать на столе, чтобы Чонгук мог и дальше играть с его кольцами и пальцами, приподнимая их и тут же отпуская. Он что-то напевал себе под нос, пока Юнги просматривал его черновик. И, вот, да, частично именно из-за этого Чонгук и думает, что Юнги все поймет, поймет большую часть чувств, бушующих внутри него. причина номер два (причина номер полтора?). Еще до того случая в кафе, Чонгук успел послушать и микстейпы Юнги, и некоторые из его невыпущенных треков, и даже кое-что, что появилось во времена, когда они с Намджуном и Хосоком были поглощены андерграундом (хотя, стоит упомянуть, что Юнги вовсе не сам ему все это показал, Чонгук, как бы это сказать, эм, умудрился откопать это все в интернете? И вот это его 'не надевай конверсы, когда видишься со мной, их слишком сложно снять с тебя', черт, вау, агрессивненько. Ему даже любопытно, как Юнги относится к Тимберлендам. Не прям к тем, что носит Чонгук, а, ну, к Тимберлендам в целом, как к разновидности обуви со шнурками, которую носят некоторые люди.) Но, в добавок к этому, если подумать, то тот факт, что Юнги должен был бы все понять, наверное, очевиден. Потому что, ну, знаете, есть кое-что такое в некоторых его песнях. Кое-что, что с самого начала наводило Чонгука на определенные мысли. Мысли о том, что Юнги, кажется, может быть, бисексуал. Или нет. Возможно, ему просто совсем не некомфортно из-за своей ориентации, или, возможно, все из-за того, что он не понаслышке знает, что способен, эм, как это там было? А, да, что он способен одним лишь своим гибким языком отправлять парней и девушек до самого Гонконга. И, если честно, Чонгук даже не сразу понял, что это вообще значит, но потом он погуглил и узнал, что это синоним доведения кого-то до такого оргазма, что начинает казаться, что кругом звездочки летают. После этого он начал смущаться всякий раз, когда Юнги высовывал язык. А тот, к слову, делал это довольно-таки часто, поэтому несколько недель жизни Чонгука, следующие за этим открытием, были весьма тяжелыми. На самом деле, если уж прям вот совсем честно, то Чонгук до сих пор чувствует легкую дрожь и боль где-то под кожей всегда, когда слишком долго думает об этой строчке, о Мин Юнги, Гонконгском эксперте. (И Чонгук вовсе не зарылся в далекое прошлое его ленты в Твиттере сразу через несколько дней после случая в кафе, он вовсе не видел тот старый твитт, нет. Тот старый твитт с милыми маленькими селфи, и миленькой маленькой шапочкой, и подписью: "Мин Юнги, (22 года) Гонконгский эксперт", и, эм, с кучей лайков. Вот прям реально с чертовой кучей лайков. И Чонгук вовсе не закрыл тогда ноутбук в полном спокойствии, не лег на кровать, положив руки себе на живот, и не провел в этом положении целых два часа средь бела дня, бездумно пялясь в потолок и убеждая себя, что это был просто невинный твитт, что Юнги, возможно, просто и правда ездил тогда в Гонконг, убеждая себя, что все это, возможно, не имело никакого отношения к тем строкам, в которых упоминался Гонконг, строкам, которые в какой-то момент своей жизни написал Юнги, убеждая себя, что комментарий Кихена, с которым Юнги тогда, возможно, встречался, ничего не значил, что это подмигивающее эмоджи ничего не значило. Просто проблема в том, что Чонгука едва ли можно назвать хотя бы новичком в поездках или в отправлении кого-либо в Гонконг. Чонгук сомневается, что смог бы отправить кого-нибудь хоть на чертов остров Чеджу, нет, только не без какого-нибудь скидочного купона на авиаперелет. Черт, он сомневается, что смог бы отправить кого-нибудь хотя бы туда, откуда остров Чеджу можно просто разглядеть, он сомневается, что у него бы получилось отправить кого-нибудь хотя бы за пределы Сеула, и, да, метафора вышла из под контроля, но, эм. Эксперт. Вау. Чонгук до сих пор иногда об этом думает.) Дальше. причина номер три. Чонгук впервые встретил Юнги в самом начале первого семестра, поэтому тогда он все еще пытался привыкнуть не только к жизни в Сеуле, но и к учебе в университете в целом. Именно в это утро, взгляд у него, возможно, был слегка дикий, потому что, да, он, конечно, прекрасно знал, что это будет трудно, знал, что расписание будет жестким, но в реальности уже был какой-то перебор. Очень уж многому он решил посвятить свое время, ему нужно было и домашнее задание сделать, и на занятие по танцам сходить, и так много эссе написать, что пришлось капец как рано встать и бежать в библиотеку. Предыдущей ночью он едва ли поспал, поэтому голова его была опущена в почти осенней прохладе, в мыслях он все перебирал и перебирал все те вещи, которые ему предстояло сделать, и вот из-за всего этого он врезался в Юнги и чуть не убил его. Прям по-настоящему. Он врезался в него так, словно они сейчас играли в американский футбол: сам он в этом сценарии был лефт тэклом, а Юнги как бы пытался добраться до его квотербека. Даже плечо его почему-то было выставлено вперед, черт возьми. При столкновении из Юнги вырвался этот его пронзительный, по-странному звонкий вскрик. Чонгук пошатнулся назад и потянулся к руке Юнги, ему удалось спасти его от падения, сильно потянув на себя, но в это же время стаканчик с кофе, который был у того в руке, как бы помялся между ними и взлетел, пачкая его белую рубашку с длинными рукавами. Судьба оказалась исключительно жестокой, ведь, каким-то чудесным образом, одежда Чонгука пострадала лишь слегка, поэтому вышло даже не так, что они как бы оба были в равной степени ошеломленные и неприятно облившиеся кофе, нет, все это больше было похоже на то, что Чонгук просто агрессивно ударил Юнги с локтя в солнечное сплетение, украл его кофе, а потом еще и швырнул его прямо на него. Юнги удивленно моргал, и, открыв рот, пытался восстановить дыхание, кофе с его рубашки капал прямо на тротуар. Чонгук собирался сказать что-то вроде ‘черт, прошу прощения’, но эти слова не сразу вылетели из его уст, ведь как только он вернул Юнги равновесие, ему наконец-таки удалось нормально рассмотреть его. Юнги оказался, ну, очень красивым, во всем этом раннем утреннем свете, в его однотонной (когда—то) белой рубашке с длинными рукавами, которая как бы открывала вид на одну из его ключиц, и это, наверное, было даже незаконно в каких-то регионах страны, потому что выглядело чересчур хорошо, и, если честно, ему показалось, что Юнги похож на ангела, волосы у него были бледные-бледные, блонд отливал голубизной, и все эти изысканные серебрянные украшения, и эта рубашка, и его кремовая кожа, и, блин, серьезно? Вот прям серьезно? Ну, конечно, Чонгук же просто обязан был встретить похожего на ангела парня и тут же покалечить его кофе и своей грубой силой. Юнги приоткрыл рот (и Чонгук не удержался от того, чтобы заметить, что губы у него были цвета розовой гвоздики), собираясь, наверное, сказать что-нибудь очень-очень резкое. Чонгук, безусловно, знал, что он это заслужил, но ему все равно пришлось постараться, чтобы не зажмуриться со всей силы и не свернуться клубочком. Он подумал, что не справится, если этот парень сейчас скажет ему что-нибудь обидное, и это даже не потому, что парень был красивым, а потому, что сегодня все уже и так было как-то слишком, ему было так плохо, но он ничего не мог с этим поделать, и вот, вместо чего-то обидного, Юнги сказал совсем иное. — Черт, малой, ты в порядке? И Чонгук правда не собирался этого делать, он хотел лишь извиниться, предложить купить ему новый кофе, а потом свернуться калачиком и умереть от стыда, а когда и с этим было бы покончено, он собирался заняться своим эссе, но вместо всего этого, он все же проскулил то, что проскулил. — Нет, — а потом и еще кое-что. — Я ужасно рад, что ты оказался достаточно странным, чтобы пить кофе со льдом, а не обычный, как любой нормальный человек, иначе ты бы обжегся из-за меня. — Эм, во-первых, это не круто, мне жаль, что ты не в порядке. Во-вторых, физически ты мне не навредил, — ответил Юнги, поправляя рубашку, пряча тем самым свои ключицы, и, в зависимости от того, у какой части мозга Чонгука спросить, это было одновременно и прекрасной, и ужасной идеей. — Но вот эмоционально? Я разбит. Какой-то парень, который чуть ли не убивает меня, агрессивно толкая на землю, в добавок ко всему, называет меня странным из-за того, что я пью кофе со льдом. Поверить не могу. Что это вообще за неуважение ко мне и к кофе со льдом? Почему ты его так ненавидишь, что оно тебе сделало? Нормальный же напиток. — Кто... — Чонгук не совсем понимал, что хотел сказать тогда. — Кто ты такой? — так, ладно, не лучшая фраза в данной ситуации. Он ведь еще даже не извинился, так что узнавать имя было рановато. — Я Мин Юнги. А ты кто, Бирус*? — спросил Юнги, перекладывая свою черную сумку в другую руку и наклоняясь, чтобы поднять пустой стаканчик. Он без особых усилий кинул его в мусорный бак через дорогу, и вот, серьезно, он сделал это прям настолько без особых усилий, что Чонгуку пришлось прикусить себе губу, чтобы не прокомментировать это каким-нибудь ‘вау, горячо-то как’. — Я, — Чонгук был готов поклясться, что у него было какое-то имя, но он все еще глупо пялился на мусорный бак. — Классный бросок. Я. Погоди, это была отсылочка к Жемчугу дракона, что ли? Это же из аниме... Ты меня только что назвал богом разрушения? Ты играешь в баскетбол? Я Чон Чонгук? — Почему ты спрашиваешь у меня свое имя? — Я уже даже не уверен, если честно. Длинное выдалось утречко. — Эм, малой, еще только 6:53 утра. — Правда? — Чонгуку немного поплохело. — Точно. Точно, точно, точно. О боже. — Так, ладно, вероятный Чон Чонгук. Давай, пошли. — Что? — с жаром спросил Чонгук, его руки автоматически сжались в кулаки, а тело повернулось так, будто он встал в стандартную для драки позу. — Пошли? Но мне же жаль. Я сразу хотел извиниться, но, прости, ты хочешь подраться? — Что? — удивленно спросил Юнги. — Драться? Что? С чего вдруг, чего это ты кулаки сделал, зачем нам драться, какого хрена вообще? — Но я же разлил твой кофе. И потом ты сказал: "Пошли", и я просто, я подумал... — И что же ты подумал? Что я, взрослый, здравомыслящий человек, буду драться с тобой из-за стаканчика дерьмового кофе, за который я отдал каких-то два доллара? — произнес в ответ Юнги, приподняв бровь. Он выглядел одновременно и по-хорошему, и по-плохому пораженным. — На кого я, по-твоему, похож? Все из-за волос? Сок-а ведь предупреждал, что буду выглядеть злым, если покрашусь в блонд. Я выгляжу злым? — Я не, я никогда, я не имел ввиду, ты не... — Чонгук замолчал и попытался прийти в себя, параллельно опуская руки. Вот Юнги сказал это все, и, с его точки зрения, ситуация и правда глупая получилась. — Нет. Нет, ты не выглядишь злым, ты выглядишь очень хорошо, даже как-то по-неземному хорошо, — какого хрена? — Эм, знаешь, я бы сейчас с удовольствием ушел, это далеко не лучший разговор в моей жизни. Юнги засмеялся. Чонгук ожидал услышать язвительный смех, но вместо него раздался другой: такой, кошачий, как будто что-то застряло у него в горле, у него все лицо перекосило из-за какого-то веселого наслаждения. Это было мило, что ли. Хм. — Пойдем-ка, купим мне новый кофе, а тебе нужно где-нибудь присесть, раздобудем банан, или что-нибудь протеиновое, или какую-то другую такую штуку. Погоди, надо подумать, есть какая-то протеиновая фиговина, которую Чимин всегда ест после тренировок, как же она называется, черт, ты вот, кстати, похож на тех людей, которые шарят в протеиновых фиговинах. Их ведь продают в Co—op*? А их можно вот прям из тюбика есть? Или надо с чем-то смешивать? Эм, так, ладно, сам разберусь на месте. — Но, — Чонгук посмотрел на Юнги, тот моргнул, взгляд его казался сонным из-за слегка опущенных вниз уголков, но, в то же время, он был ясным и внимательным. — Но разве ты не злишься? Или не хочешь переодеться, или, или не злишься? Да, разве ты не злишься? Почему ты не злишься? — Как я уже сказал, кофе был дешевым, а это просто рубашка, к тому же, со мной за это утро уже успело случиться кое-что и похуже, чем это. Если честно, мой день стал лишь лучше из-за того, что произошло сейчас, — Юнги слегка поворочал в руках край своей рубашки, а потом пожал плечами. — Выглядишь ты паршивенько, Чон Чонгук, и сейчас еще слишком рано, чтобы выглядеть так паршивенько, как выглядишь ты. — Это отчасти обидно. И вообще, как это с тобой уже успело случиться что-то похуже? Еще ведь только 6:53. Ну, было. Только что. — Длинное выдалось утречко, — ответил Юнги с улыбкой, почему-то напомнившей Чонгуку лису, резкой и веселой. — Я смогу потом переодеться в студии, у меня там есть что-то из одежды, но сначала хен должен купить тебе кофе и, не знаю, арахисового масла? Что-то я уже передумал по поводу той протеиновой штуки. Пошли. — В студии? Какой студии? Эй, погоди, с чего ты взял, что ты мой хен? — спросил Чонгук, догоняя Юнги, когда тот начал идти куда-то. — Ну, тебе разве не лет десять? Или, ну, двенадцать? — Вау, я родился в 1997 году, мне двадцать, я уже взрослый, даже прям по-легальному взрослый. — Мм, — промычал Юнги, выражая недоверие. — Как скажешь. причина номер четыре. Потому что Чонгук хочет это сделать. Потому что он уже устал от того, что никто об этом не знает, а особенно он устал от того, что об этом не знает Юнги. Ему бы хотелось, чтобы он знал. причина номер пять. Потому что Юнги — один из самых близких его друзей, один из тех, кому он больше всего доверяет, он всегда рядом, когда ему это необходимо. Потому что, начиная с их самой первой встречи, в нем всегда было что-то, что заставляло чувствовать себя в безопасности, что-то успокаивающее, потому что... Потому что это Юнги, и у Чонгука не выходит подобрать подходящие слова для того, чтобы объяснить, что он имеет в виду. Он пока еще не в состоянии все это сформулировать. Слова пока ещё будто бы не на своих местах, хотя, может, они тут и вовсе ни к чему. Когда он начинает думать об этом, то ничего другого ему на ум и не приходит, кроме того, что... причина номер шесть (которая, наверное, является еще и причинами с первой по пятую). Это Юнги. Чонгук еще никому не говорил, что он гей, никому в Сеуле, да и в Пусане тоже. Ну, вернее, больше никому в Пусане он уж точно не говорил, только не после его первой неудавшейся попытки. Но ему хочется сделать это, он ведь не то что бы намеренно скрывается, нет, просто еще как-то не вышло кому-то признаться, да и, к тому же, ему, если честно, как-то страшновато. Именно поэтому он решает, что расскажет все Юнги, потому что доверяет ему, потому что любит его, потому что Юнги поймет, потому что тот, скорее всего, просто кивнет и скажет, что все хорошо, а потом просто погладит Чонгука по спине, так, как всегда это делает, а после этого они поедят бараньего шашлычка и будут вести себя так, будто ничего особенного и не произошло. Потому что в этом и правда нет ничего особенного. Все будет в порядке. Чонгук думает, что если он повторит себе это достаточное количество раз, то, возможно, даже и сам начнет в это верить. чонгук (13:13) хееееееееееен хен хен хен юнги—хен о боже хеееееееен хеееееееееееееееееен мин юн ги хен эй шуга шуга шуга шуга шуга шуга хен

юнги (13:27) господи кто это что тебе нужно гук никогда так не пишет денег у меня мало но мы можем что-нибудь придумать например я не стану избивать тебя до смерти если ты сейчас же отпустишь его и вообще ты и сам об этом пожалеешь он же тот еще засранец отдай его обратно

чонгук (13:28) ахахах типа ты смог бы избить человека который смог похитить меня, ага но мне приятно ты в студии/ ?*

юнги (13:29) а что? ты собираешься прийти?

чонгук (13:29) я сейчас буквально снаружи

юнги (13:29) тогда нет я не в студии уходи

чонгук (13:30) вау охренеть вау черт это ж надо вот это безразличие

юнги (13:30) ахахах до встречи

юнги (13:34) почему ты еще не пришел? ты же знаешь пароль, да?

чонгук (13:35) я я все никак не могу отойти от твоей грубости и это ты так со мной со своим любимым донсэном со своим лучшим донсэном

юнги (13:36) я ПОШУТИЛ извини поднимайся уже гук серьезно я тебе кофе налил и сахара насыпал как ты любишь так что я уже типа испортил его ради тебя а теперь он портится по второму кругу ибо остывает а разогретый кофе это гадость и ты же знаешь что микроволновка здесь отстойная она была сделана году этак в 1815 и все это из-за того что ты торчишь снаружи и набираешь все эти сообщения вместо того чтобы блин прийти сюда наконец это же всего лишь второй этаж ты просто не можешь так долго сюда подниматься но нет ты все еще на улице и кофе только зря перевели о вот и ты привет

чонгук (13:37) привет хен Юнги расплывается в широкой улыбке, и у Чонгука словно начинает кружиться голова. В плохом смысле. Язык будто прилип к небу. Может быть, ему все-таки не рассказывать Юнги ничего? Это ведь тоже нормально, да? Он наблюдает за тем, как Юнги откладывает телефон в сторону, и тут же поднимает свой вверх, печатая быстро-быстро, чтобы не успеть передумать. Юнги приходит сообщение. чонгук (13:37) а вообще погоди!! пока ты не ушел мне нужно кое-что сказать тебе — Пока я не ушел? Что? Ты же буквально прямо передо мной сейчас, почему... чонгук (13:38) хен пожалуйста Чонгук поднимает голову и делает свой самый жалостливый щенячий взгляд. Юнги вздыхает и даже слегка закатывает глаза. Однако он все же усаживается на свой стул и начинает печатать.

юнги (13:38) ладно что случилось странное создание которое не любит переписываться но сейчас вдруг неожиданно хочет пообщаться именно так ~необычненько~

чонгук (13:39) короче забавная история или не совсем забавная да и вообще не то не забавная и не история заявление признание?

юнги (13:40) чонгук

чонгук (13:40) извини ладно да в общем я гей это так к сведению Чонгук решается поднять взгляд. Юнги смотрит в свой телефон, его брови слегка нахмурены, и вот он тоже поднимает глаза, темные и настойчивые. Чонгук вдруг задумывается над несколькими вещами: а) можно ли отменить это сообщение, б) как сильно нужно ударить человека, чтобы тот забыл то, что только что прочитал. Хотя он даже не уверен, сможет ли ударить Юнги сильнее, чем совсем легонько, не испытывая потом вину целую вечность. И нет, ударить его по голове он уж точно не посмеет. — Чонгук, — начинает Юнги, его брови все еще нахмурены. — Эм, да, все круто, — перебивает его Чонгук, он уже в курсе, что с его голосом сейчас творится то же, что и всегда, когда он начинает нервничать: он становится обрывистым, неестественно высоким. — Все круто, я просто хотел, чтобы ты знал, но это неважно вообще. Я гей, — произносит он вслух, словно чтобы подтвердить это, чтобы самому услышать эти слова. В животе как будто появляется какая-то боль, и он без понятия, с чего вдруг, Юнги ведь не собирается сказать ему проваливать отсюда, он ведь не собирается посмотреть на него с отвращением, нет, ничего такого, но Чонгук все равно боится, он сейчас словно плывет. Сосредоточившись на этом чувстве, он будто бы отделяется от всего, что происходит вокруг него, и так... так проще. — Ну, пойду-ка я, наверное, — говорит Чонгук, пытаясь вспомнить, куда он положил свою куртку, а потом до него доходит, что он ее и вовсе не снимал. — Ладно, эй, хорошо, Гук-а, — говорит Юнги. — Я первый человек, которому ты сказал об этом? — спрашивает он, и именно в этот момент Чонгук снова возвращается к своим ощущениям, он осознает, как сильно дрожит только тогда, когда Юнги обнимает его. Чонгук пытается стать настолько маленьким, насколько это возможно, он зарывается своим лицом прямо в шею Юнги и вдыхает глубоко-глубоко, вдыхает его туалетную воду, та пахнет как конец света, как щепотка всего недосягаемого, как все невообразимо хорошее, как бергамот, как черный перец, как свет, просачивающийся через окна в церкви. — Эй, — шепчет Юнги ему на ухо. — Эй, это было очень храбро. Все хорошо, Чонгук-а. Спасибо, что рассказал мне. Чонгук чувствует себя сейчас странно, очень странно, как когда ты ударяешься этим самым болючим местом в районе локтя, только на этот раз это эмоция, звенящая и непонятная. Он открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, но вместо этого из него вырывается всхлип, и все, пути назад уже нет, Чонгук хватает ртом воздух, цепляется за руки Юнги и плачет. — Гук, Чонгук, Чонгук-а, все хорошо, — шепчет Юнги ему в волосы, он отводит его к старенькому дивану, усаживаясь в самом углу. Чонгук подтягивает к себе ноги, позволяет Юнги держать его, он сворачивается в этом тепле, этой мягкости. — Чонгук, ты молодец. Спасибо, что доверился мне. Давай, не держи это все в себе. Все хорошо. — Извини, — Чонгук сглатывает, стараясь наполнить легкие воздухом. Он кажется себе сейчас размытым по краям, прямо как ужасный акварельный рисунок. — Извини, я и не, я и не думал, что ты плохо отреагируешь, нет, но я не, я не знаю, почему плачу. — Потому что это страшно? — предполагает Юнги, рукой он гладит Чонгука по спине, почесывает его шею, пальцы у него все в мазолях, но прикосновение все равно выходит очень мягким. — Потому что люди могут быть очень-очень грубыми, — на этих словах его голос звучит очень уставшим, и Чонгук прижимается сильнее, стараясь убрать боль, которую слышит в нем, но он совсем не представляет, как это сделать. Может быть, достаточно просто быть здесь, существовать. — Даже те, кому, как тебе казалось, можно доверять, даже те, кто, как тебе казалось, любят тебя. И это, эм, да. — Да, — выдавливает Чонгук. — Да, я ведь понял все перед последним годом в школе, мне было, эм, не по себе, и я рассказал все своему другу. Это был как бы мой лучший друг, мы с ним вместе выросли, мы должны были навсегда остаться лучшими друзьями, понимаешь? Никогда не забуду, как он посмотрел на меня тогда. Словно, словно подумал, что где-то просчитался? Словно он прямо там мысленно перебирал все наше общение, все, что с нами было, и потом выражение его лица изменилось, в тот момент он подумал, что я отвратителен, и потом, потом, вдруг, все это исчезло, и он такой: "Охренеть можно, да ты же стебешься." И я... — Чонгук немного ненавидит себя каждый раз, когда думает об этом. — Я запаниковал, хен, я не был, я не был готов, не смог бы справиться с этим, со всем, что он сказал бы мне тогда. Поэтому я просто ответил ему: "Чувак, черт, ты б видел сейчас свое лицо", и он начал смеяться и сказал: "Черт, а я повелся, я реально подумал, что ты пед..." — Чонгук резко замолкает и сильнее прижимается своим лицом к коже Юнги, вдыхает его. Юнги сидит молча, но Чонгук слышит его тяжелый вдох. Его руки по-прежнему не лежат на одном месте, они гладят его шею, Юнги водит ими по всей его спине, зарывается ими в его волосы. Чонгук чувствует какую-то усталость, но ему хорошо от того, что он рассказал обо всем, рассказал историю, которую было слишком больно держать в себе, историю, которой не с кем было поделиться. — Я не смог сделать это, поэтому просто подыграл, я превратил это в шутку и просто... — Ты поступил храбро, — говорит Юнги. Он отодвигается, усаживает Чонгука прямо и, дотронувшись пальцами до подбородка, поворачивает его лицо в свою сторону. — Это тоже было храбро, — произносит он. Вторая рука лежит на плече, большим пальцем он аккуратно поглаживает его ключицы. — Ты поступил храбро, признавшись ему, но то, что ты защитил себя тогда, когда тебе это было нужно, это тоже было храбро. Я горжусь тобой, Чонгук, горжусь, что ты позаботился о самом себе. Я знаю, как сложно это иногда бывает. Юнги натягивает на пальцы рукав от свитера и вытирает им лицо Чонгука. Чонгук замечает, что свитер у него приятный, мягкий на ощупь, он, наверное, сделан из одной из тех дорогущих тканей, может, из кашемира. Стоил он, должно быть, очень дорого, и Чонгук портит его, он становится мокрым от слез, противным, но только вот Юнги, кажется, это совсем не волнует. Чонгук чувствует себя... в безопасности. Да, в безопасности. Юнги очень приятный. Он просто невероятно приятный, он хорошо относится к людям, очень по-спокойному, и Чонгук любит его, любит его тепло, и нежно, и так, как это только вообще возможно. Чонгук закрывает глаза и позволяет Юнги избавиться от слез на его ресницах, он чувствует аккуратное прикосновение к своим векам. — Ты в порядке? — спрашивает Юнги, когда Чонгук открывает глаза. — Ты для меня пример, я правда на тебя равняюсь, — говорит Чонгук, не успевая себя остановить, не успевая сделать это предложение менее честным, менее прямым, менее открытым. В том, как именно он это сказал, слишком много подтекстов. Чонгук еще так и не разобрался со своими чувствами к Юнги, и ему уж точно не обязательно делать это сейчас, прямо перед ним, будучи заплаканным. Одного эмоционального срыва в день, наверное, достаточно. Юнги смотрит на него, он словно ждет, пока Чонгук продолжит. — Это не так уж и просто, кстати, тебя ведь высоким-то не назовешь, — тихо уклоняется от темы Чонгук, его голос дрожит. Юнги фыркает, но вид у Чонгука сейчас, должно быть, еще более жалкий, чем он думал, ведь Юнги не злится из-за его слов, даже в шутку. Он просто гладит его по щеке и стирает все еще падающие с глаз слезы. — Иди-ка сюда, Чонгук-а, — говорит он и крепко прижимает его к своей груди. Чонгук расслабляется, позволяет ему держать себя. Ему кажется, что Юнги — якорь, держащий его на месте, пока он ищет опору в этом новом, созданном им мире. Слезы, в конце концов, успокаиваются, и его тело перестает дрожать. Когда Чонгук чувствует, как самоконтроль возвращается к нему, он прочищает горло, шмыгает носом и потирает его рукой. — Извини, — бормочет он Юнги в грудь. — Ага, как ты вообще посмел, эмоции у него, видите ли, есть. Ну ты и монстр, — его голос звучит сухо, но Чонгук чувствует, что Юнги улыбается, своей щекой он прижимается к его волосам. Чонгук бормочет что-то и отпихивает его от себя, при этом он слегка применяет силу, совсем чуточку, но Юнги ударяется о подлокотник дивана, лицо у него драматично перекашивается. — О боже, ауч, мои ребра, о боже, — Юнги откидывается на спину и сползает на пол, это все происходит словно в замедленной съемке, голову он кладет себе на руку, закрывая при этом глаза и издавая стон, наполненный притворной агонией. — Ну же, вызовите скорую, у нас тут, кажется, внутреннее кровотечение. — Почему? — начинает Чонгук, опуская взгляд на Юнги. — Почему ты ведешь себя так только наедине? Тебя же все кругом считают каким-то крутым плохим парнем, этакой учтивой сволочью. Тебя, блин! Мне никто не верит, когда я говорю, что в караоке ты писклявым голосом поешь Gee*, или что ты весь вздрагиваешь, когда тебе страшно, и зажимаешься в себя, прямо как черепаха в панцирь, или что ты вечно танцуешь этот странный танец цветка, пока твоя еда в микроволновке греется, или что ты всегда натягиваешь эти свои огромные носки прямо на штаны, а майку запихиваешь внутрь, чтобы, и я сейчас, блин, цитирую, чтобы твое пузико не замерзло, пока ты будешь спать. И это все просто... — Не рассказывай никому об этом, у меня же репутация, — фыркает Юнги. Он мягко и мимолетно поглаживает шею Чонгука после того, как встает, чтобы разогреть ему кофе. — Но я ведь прав, да? — бросает он через плечо, со всей силы нажимая на кнопочки на микроволновке, ведь по-другому это старье работать не будет. — Ну, про то, что пузико так не мерзнет. Можешь не благодарить за лайф-хак. — Невероятно, — произносит Чонгук и ерзает на месте до тех пор, пока Юнги не возвращается и вновь не садится рядом с ним. Проговорив друг с другом еще чуть-чуть и выпив немного кофе, Чонгук наконец чувствует себя достаточно спокойным, чтобы перестать так сильно вжиматься в Юнги. Тот просит его помочь с треком, над которым он сейчас работает, так что именно этим они и занимаются. Это продолжается ровно до тех пор, пока мысли Чонгука не проясняются окончательно, и пока взгляд Юнги, наоборот, не темнеет и не становится каким-то размытым, а это как бы свидетествует, что тот пробыл в студии уже слишком долго. Чонгук вытягивает его на улицу, прямо на холодный зимний воздух, и они решают поесть бараньего шашлычка в это почти полуночное время. Ночной рынок наполнен шумом и жизнью, они находят маленькое кафе-палатку, забиваются в самый уголок и медленно-медленно потягивают соджу. Юнги отбивает ритм на руке Чонгука, он играет на его венах и косточках, словно на фортепьяно, и Чонгук расплывается в улыбке. — Эй, хен, — произносит Чонгук, сделав глоток кофе. — Мм? — отзывается Юнги, пальцами возвращаясь к руке Чонгука, лежащей на другом конце стола, чтобы вновь поиграть на ней, как на воображаемых клавишах. Чонгуку становится любопытно, как же в его голове звучит песня, которую он играет. — Спасибо, — говорит Чонгук. — Спасибо тебе. Просто. Спасибо тебе, — Чонгук переплетает их мизинцы и сжимает свой посильнее, он не уверен, что сможет сдержаться от слез, поэтому переводит взгляд на стол. — Конечно, Чонгук. Я знаю, как страшно это может быть, — отвечает Юнги. — Но с тобой все будет в порядке, и я буду рядом, если понадоблюсь, — пальцы Юнги успокаивающе скользят по руке Чонгука, он ударяет ими по ногтю его большого пальца. — Да, хен, я знаю, что будешь, — шепчет Чонгук. — О, черт, я же хотел сказать, — Юнги наклоняется вперед, Чонгук повторяет за ним, толпа гудит, не обращая на них никакого внимания. — Я не расскажу никому, ладно? Сделаешь это сам, когда будешь готов, сделаешь это так, как посчитаешь нужным. Я не стану упоминать об этом, пока ты не скажешь, что я могу это сделать. Хен будет рядом с тобой, можешь рассчитывать на все, что угодно, хорошо? — Да, я знаю. Я знаю, — Чонгук прислоняется своим лбом к Юнги всего на мгновение, а потом отодвигается, усаживаясь поудобнее на своем стуле. — Спасибо тебе, — говорит он, ощущая всю искренность этих слов где-то глубоко внутри себя. — Спасибо тебе, — повторяет он в надежде показать Юнги, как много для него все это значит. — Я рад, что ты доверился мне, — отвечает Юнги. — Я знаю, что порой очень тяжело сказать что-то подобное, поэтому спасибо, что доверился мне. — Нет, это тебе спасибо, — Чонгук чувствует как в уголках его губ начинает играть улыбка. — Так, ладно, хватит, хорош дурачиться, — говорит Юнги, закатывая глаза и широко улыбаясь. — Да, а то мы уже становимся какими-то противными. — Ага, — Юнги вздыхает, он берет бутылку соджу и наливает им обоим поровну. — Это кошмарно. Оглянуться не успеем, как станем похожими на Намджуна и заговорим о нашем месте в этой вселенной, о том, что значит быть человеком, или о чем-нибудь еще в том же духе, — он стучит своим кольцом по рюмке, от получающегося ритма у Чонгука кожа начинает колоться. — О нет, — ноет Чонгук, вылавливая кусочек токпокки в своей тарелке. — Только не о том, что значит быть человеком, хуже ведь уже некуда. Юнги широко улыбается ему, а Чонгук улыбается в ответ, тепло и счастливо. Кажется, будто он солнце проглотил. Возможно, все будет в порядке, или, возможно, все будет не до конца в порядке, или, возможно, в порядке будет совсем не все. А еще, возможно, этого и так вполне достаточно. Возможно, Чонгук со всей силы держится за этот момент, за момент, когда он заставляет Юнги смеяться, широко и открыто, заставляет его лицо поморщиться от счастья, за момент, когда пальцы Юнги спокойно лежат на его руке, лежат так же, как и всегда. За этот момент, за это принятие, за это чувство... За то, как Юнги пытается убрать волосы с глаз, слегка встряхивая головой, за то, как морщится его нос, когда он пьет алкоголь, за то, как он мягко подпевает песне, льющейся из динамиков отстойного радио, прикрепленного к каркасу палатки, за то, как Юнги легонько ударяет его ногой по лодыжке, когда хочет привлечь внимание. — Ты в порядке? — спрашивает Юнги. Под столом Чонгук заводит ногу за одну из ножек стула Юнги и резко тянет его на себя, он наблюдает, как Юнги встряхивает из-за этого, как соджу выплескивается на его пальцы. Взгляд у него становится уже, а губы надуваются в хорошо отрепетированном недовольстве. Чонгук улыбается так сильно, что ему кажется, что он вот-вот сломается. — Да, — говорит он. — Да, хен. Я в порядке.

[конец]

Примечания переводчика

* Бирус. Там и из текста было понятно, конечно, что речь о персонаже из аниме "Жемчуг Дракона" ("Драконий Жемчуг", "Дрэгонболл"), но все же. Вся суть отсылочки в том, что этот чувак - это магическое существо, которое типа планеты разрушает, за что его, собственно, и называют богом разрушения. * Co-op. Это просто сеть магазинчиков каких-то. * Песня Gee. Так-с, речь о песне Girls Generation. Вот ее отрывочек в исполнении Юнги, если кому любопытно (https://youtu.be/r2yOsd8MIek).