A Million Little Pieces

Когда у него впервые за день выдается свободная минутка, он обессилено опирается о барную стойку и бросает полный надежды взгляд на исцарапанные кварцевые часы. Восемь-ноль-семь. Впору удавиться, но он лишь ловит обеспокоенный взгляд стажера Чарли и ободряюще (он надеется) ему улыбается. На лбу у Чарли крупными буквами написано: «Паника», его слегка потряхивает, но он улыбается ему в ответ, и Тео отворачивается, удовлетворенный увиденным. На автомате ставит на стойку крохотную бутылочку просекко, на автомате открывает ее, на автомате почти минуту ищет — чертов бокал — и с вежливым недоумением пялится на протянутую пятифунтовую Елизавету, после того, как заказ пробит и оплачен. Но девочка напротив шепчет: «Чай», и он, пожав плечами, прячет купюру в задний карман. У девочки полусмытые короткие розовые пряди, постоянно прилипающие ко лбу, смешной мешковатый свитер, добавляющий ей килограмм десять, и какой-то глуповато-наивный взгляд. Про таких говорят «милая», но никогда — «красивая». — Могу я спросить, сколько тебе лет? — для галочки интересуется Тео. — Двадцать два, — краснеет и, словно действительно веря, что ему до этого есть дело, быстро добавляет: — но это не мне, это тете. — Ну-ну, — он качает головой и моментально теряет к ней интерес. Спустя — кажется — вечность, ему прилетает по заднице, загребущие руки хватают за талию, а в ухо шепчет совершенно не мелодичный прокуренный голос Ниив: — Бери стажера и выметайтесь, блять, отсюда, чтобы пятнадцать минут ни одного из вас не видела. — Go raibh maith agat, — смиренно благодарит он, ловит теплую и сухую ладонь Чарли и тащит его на улицу. Ниив молча демонстрирует, насколько больно он проехался ей по ушам своей попыткой в ирландский и грозно встает за стойку. За окном завывает в микрофон Сирша, и он, закатив глаза, думает, что в его жизни слишком много ирландцев в центре Лондона. Руки Чарли трогательно трясутся, так что Тео сам достает ему сигарету из пачки и сам же зажигает. У них депрессивно черные костюмы, скучные поблескивающие в тусклом свете фонарей черные туфли, и стыдливо лезущие из-под рукавов татуировки. У Чарли под ухом прячутся какие-то три, видимо, китайских иероглифа. — Значение знаешь? — интересуется Тео, затягивается и — господи, блять, как же хорошо. — Как меня просветили в салоне, наиболее точный перевод — «целлофановый пакет», — Чарли курит недавно, это видно по тому, как несмело он тянет воздух, как задыхается в чрезмерно тяжелом кашле, как судорожно трет слезящиеся серые глаза и тщетно пытается сфокусироваться на собеседнике. — Ты не подумай, я так и хотел. Всегда мечтал набить что-то, что выглядит сложно и пафосно, а на деле — обыкновенный пакет. — Я-то все пытался понять, почему те китайские девочки на тебя так странно косились, — Тео хохочет и думает, что однажды набьет «жопу» вне очереди. Они смеются, улыбаются друг другу, и Тео в какой-то дурацкий момент начинается казаться, что пепельное небо его жизни умудряется продырявить скромный лучик солнца. А потом их прерывает грохот входной двери и перед ними возникает лендлорд, яростно сверкающий черными глазами. — Ребята, а поработать вы не хотите? — голос Тома не сулит ничего хорошего, но Тео слишком за-е-бал-ся, а потому он свободной рукой тормозит стажера за плечо и не дает ему выйти на смену раньше времени. — У меня есть ебаных пятнадцать минут и они еще не истекли, поэтому нет, не хочу, спасибо, что спросил. Где-то внутри него в этот миг будто бы падает стеллаж с элитным алкоголем. Ему так паршиво, что он с трудом разбирает, что говорит Том, тычущий в него указательным пальцем. Но — недостаточно, чтобы не заметить, как сверкает на левой руке сердцем внутрь кладдахское кольцо. Когда-то это все, в самом деле, имело значение. Он тушит сигарету в чьем-то брошенном пиве, натягивает на себя образ милого парня с кудряшками, проходится пальцами по едва-едва сформировавшейся бородке и готовится не сдохнуть оставшиеся семь часов новогодней смены. В пабе становится ощутимо тесно и дорогу к стойке приходится освобождать локтями. На финишной прямой его ловит Ниив, педантично поправляет воротник рубашки, касается крохотной мягкой ладонью щеки и жестом напоминает про улыбку. Он послушно кривится, и она уносится с двумя тарелками, оставляя его практически наедине с кучкой пьяных шотландцев, уныло подвывающих Сирше, что по-прежнему твердо стоит на ногах и, кажется, все так же настойчиво раздевает его взглядом. Какое-то время они с Чарли бодро разливают радужную дрянь по бокалам, болтают с кучей совершенно разных людей, конвейером сменяющих друг друга. Стараются не думать о том, что надо было все-таки взять сегодня выходной. А потом в тысячный раз звенят колокольчики, хлопает дверь, и перед стойкой возникает круглый живот, а за ним и изрядно уставшая, хмурая женщина. — Где он? — рявкает она, силясь перекричать толпу. Тео молча тычет куда-то в зал и тихо вздыхает лишь когда та вразвалочку удаляется. — Кто это? — Чарли, похоже, видит миссис впервые. — Шевонн, — отвечает Тео так, будто это все должно объяснить. Господи боже, он додумался притащить беременную жену в переполненный шумный паб за пару часов до нового года. Тео бы похлопал Тому, если бы от одного звука ее имени ему не хотелось скрючиться от боли. Шевонн Тома находит быстро, надо отдать ей должное. Ловит ладонями изнеможденное лицо, нежно целует, по-домашнему трется носом о свежую щетину и Тео кажется, будто бы ему в глаза кто-то швырнул песка. А еще — они с Томом случайно смотрят друг на друга. Шевонн уходит так же быстро, как и появляется, смеряет его долгим, задумчивым взглядом на прощание и исчезает за дверью. К стойке подлетает Том, сгружает на нее пустые бокалы и нетерпеливо бормочет: — Мне нужна диетическая кола. Срочно, — и скрывается за дверью, ведущей к лестнице на второй этаж. — Но у нас же нет диетической колы… — непонимающе мямлит Чарли, и Тео мрачно смеется. Честно — в первый момент ему хочется остаться на месте. Наплевать на безумные темные бездны, всплывающие перед глазами. На идеально уложенные черные волосы, что столь легко испортить — стоит лишь коснуться. На хриплый дрожащий голос. На руки, что никогда не могут найти себе место. На слова, которым так хочется верить. Но он в итоге плюет на свое душевное спокойствие, бросает полотенце, бросает бокал, который он усердно натирал все это время. Бросает Чарли, даже не удостоив его репликой, вроде: «Все будет окей». Он в очередной раз бросает свое сердце в ноги человеку, который этого не ценит. — Те-е-о, — голос Тома прячется за коробками с сахаром, а железная дверь предательски скрипит, когда он заходит на сухой склад. Том никогда не церемонится. Притягивает его к себе, целует жадно, яростно, задыхаясь, словно всплывая на поверхность после долгого погружения. Высвобождает длинными пальцами верхнюю пуговицу — Ниив убьет, если увидит — и впивается губами в беспардонно торчащую ключицу. Лезет ледяными руками под рубашку и тянет еще ближе, не оставляя между ними свободного пространства. В его глазах одна лишь похоть изголодавшегося человека, но Тео так хочется обмануться. — Те-е-о, — Том тянет его имя с таким невыносимым, болезненным желанием, что у него подкашиваются ноги. — Хочу тебя. Хочу тебя всего. «И только?» — он правда хочет это спросить. Открывает рот, но ловит первые сорвавшиеся звуки и замолкает. В этой совершенно отвратительной животной страсти нет ни намека на нежность, всю нежность до последней капли выпивает из Тома Шевонн. Это ее он любит, носит на руках и боготворит. Ее укрывает пледом, возвращаясь с ночных смен. Ей говорит то, что Тео так мечтает услышать, но ловит ушами лишь рваные вдохи и какую-то бессвязную чушь. В конце концов, женился Том тоже на ней. Молча, без лишней суеты, без лишних людей (в чье число попал и Тео) однажды вышел на работу со сверкающим на пальце сердцем. Не оставив иной альтернативы, кроме как молча смириться со сделанным выбором. «Пойми меня, у меня с ней ведь совершенно другое», — отчаянно заплетающимся языком, вусмерть пьяный, объясняет однажды Том, то и дело касаясь его леденящим кожу металлом кольца. Кажется, тогда он только-только узнал «расчудеснейшие новости», от которых Ниив весь день радостно порхала, а ему больше обычного просто по-человечески хотелось сдохнуть. Но смелости — желания? — сжечь полуразрушенные мосты, почему-то, не было. Он бы уже давно ушел, но Ниив вцепилась в него, как цепляются за корягу над пропастью за пару секунд до неизбежного падения. Ниив ревела и шептала, что без него тут загнется. Ниив умоляла его остаться. И каждый раз это почему-то работало. Во всяком случае, он предпочитал в это верить. А потом их коллектив разбавил Чарли. Совсем еще мальчишка — сколько ему, двадцать? — первый год в Лондоне, проблемы с социализацией, хлещущие через край комплексы и нескончаемый лимит доверия к другим. Где их только таких выращивали? Тео внезапно понимает, что и сам был таким в первое время. Пока Том не утащил его на сухой склад за диетической колой. — Мой, — бормочет Том, зарываясь носом в его кудри, — только мой. И Тео болезненно усмехается, пытаясь отогнать чувство перманентного пресса, сдавливающего грудь. Так это все была банальная ревность? Страх, что принадлежащая тебе вещь может перестать быть твоей? Дыхание, что кажется оглушительно громким, становится еле слышным, когда внизу внезапно начинают обратный отсчет. Полночь тонет в бесформенном шуме и в тихой фразе, едва достигающей уха. — С Новым годом, любовь моя, — Том заправляет ему за ухо выбившуюся прядь, разворачивается и уходит. Тео сначала не понимает, почему ноги, прекрасно себя чувствуя весь вечер, начинают подкашиваться только сейчас. Он хватается за стеллаж, но позорно капитулирует, когда до него доносится «Bosco» в исполнении изрядно пьяной Сирши. Съезжает по воздуху, словно по стене, на холодный пол и прячет лицо в ладонях, мечтая спрятаться от всего этого целиком.

I love you more than any man But something's getting in the way I do you harm because I can For the second time today Victims we are not of happenstance But you're a victim all the same Stuck inside a circumstance With your confusion and your blame

Три года. Три года Том никак не обозначал то, что между ними происходит. Три года это было какой-то затянувшейся игрой, приятным времяпровождением, полным похоти и страсти, но никогда — любви. Тео ощущает, как пот стекает со лба и смешивается с парой непрошенных дорожек, и это приводит его в чувство. Он с отвращением смотрит на свои руки, поднимается. С большим трудом получается избавиться от мысли, что это все одна большая издевка. Все эти слова, которыми так легко швыряться, когда не вкладываешь в них смысла. Все эти песни, что будто бы про вас, но стоит лишь прислушаться — и ты понимаешь, что это другой человек, чужая история. Ему кажется, что он окончательно запутался, а еще — что прошла целая вечность. Чарли смотрит на него с щемящей жалостью, а Ниив, проносясь мимо, сжимает его ладонь. В их молчаливых жестах столько понимания, будто бы эти двое действительно представляют себе, что творится у них перед носом. Это, на самом деле, паршиво. Он знает, что не заслуживает их жалости. — Сильно он на тебя орал? — после полуночи народ начинает расходиться, и в пабе становится проще дышать. — А? — до него не сразу доходит. — Все нормально, не парься, Томас просто очень беспокоится, чтобы все было идеально. «Чтобы все шло по его сценарию», — хочется добавить ему, но его отвлекает Сирша, которая, наконец, завершила свои завывания на сегодня. Она, пожалуй, входит в группу тех женщин, про которых говорят «красивая». Пронзительные изумрудные глаза, прячущиеся за челкой пшеничного боб-каре. С этой своей новой прической Сирша поразительно похожа на Эмму Уотсон шестилетней давности. Она прямолинейно пытается его споить. Пошло и самоуверенно, спасибо, что не угощает его мохито со льдом и что не предлагает выпить с ней по Лонг-Айленду за компанию, что он бы воспринял как оскорбление. Он делает вид, что не замечает корявых подкатов, и с поддельной грустью сообщает даме, что, к несчастью, не может пить на смене. Сирша сливается быстро. Процесс ускоряет то, что к ней за стойку присаживается одинокий грустный дядечка, с порога осыпающий комплиментами ее музыкальный дар. Оставшееся до конца смены время тянется вечность (в честь праздника они закрываются несколько позже обычного), но однажды Том все же звенит в колокольчик, и народ начинает рассасываться. Чарли громко выдыхает и матерится сквозь зубы, когда за последним гостем закрывается дверь. — «Счастливого Нового года!» — кривится он, — счастливого вторника! Ниив хохочет и крепко обнимает Тео. Они все потные, растрепанные и чертовски уставшие, но он находит в себе силы улыбнуться ей и позволяет положить подбородок себе на плечо, не разрывая объятий. Возможно, в каком-то лучшем мире она была бы лучшей старшей сестрой на свете, но в этом она лишь боевая подруга. — Ты никогда раньше не работал в крупные праздники, да? — Ниив продолжает обнимать его даже когда на горизонте появляется Том. — Я думал заняться этим сам, но, судя по тому, что у тебя еще есть силы, не хочешь пересчитать кассу, — он прочищает горло, заставляя ее оторваться, наконец, от Тео, — дорогая Ниив? — Томас Андерсон, вы невыносимый зануда! — опечалено и несколько переигрывая, восклицает она, но смиренно встает за кассу. Они с Чарли закрывают бар, особенно тяжко дается стойка, все еще хранящая запахи десятков пролитых на нее за сегодня (точнее, уже вчера) напитков. Том проверяет помещения наверху, Тео проверяет задний карман, где находит мятую пятерку, что вручила ему девочка, явно слабо представляющая себе, как здесь работает благодарность. Какое-то чувство на уровне инстинктов заставляет его избавиться от чертовой бумажки, но все, чего ему действительно хочется после самой запарной смены на ногах — это сдохнуть (снова). — Хочешь чего-нибудь? — спрашивает он у Чарли и обводит рукой весь бар. — Ты мне сегодня здорово помог, так что этот будет на мне. Могу даже по безналу провести, если наличкой не наберется. Чарли неловко шаркает ножкой и — все портит — останавливается на пинте пива, которое они вынуждены толкать из-за контракта с пивоварней. Тео оно решительно не нравится, и он никогда его никому не советует, если есть альтернатива. — Мы потеряли это поколение, да? — понимающе усмехается Ниив, заметив его неприкрыто разочарованный взгляд. — Я не очень люблю крепкий алкоголь, — честно признается стажер, но — это дерьмовое пиво — принимает с вселенской признательностью. — Господи, всю смену мечтал уже чего-нибудь выпить. Том собирает их всех (даже ребят, которых они из-за адской нагрузки попросили выйти помочь в зал) возле барной стойки, когда смена уже закрыта. Обводит каждого внимательным взглядом, улыбается и толкает речь про то, какая они замечательная команда и как он ими всеми гордится. Том, на самом деле, лучший лендлорд, которого только можно найти. Весь вечер он носился наравне с официантами, разнося заказы и забирая посуду, подменял в баре, постоянно что-то уточнял у кухни, уделял внимание каждому и вежливо интересовался полученными впечатлениями. Он мог бы ничего из этого не делать, но каждый вечер выкладывался на все сто. Завсегдатаи паба безмерно уважали его за яростную любовь к собственному делу. Как только такой внешне идеальный человек оказался таким дерьмом? Он ловит его под локоть, когда они уже начинают расходиться, и мягко отводит в сторону. Интересуется планами на ночь и небрежно сообщает, что домой не собирается, ведь там чутко спит беременная жена, которой вредно просыпаться в такое время. Честно — до момента с женой это кажется идеальным. Но простое имя Шевонн моментально выливает на него ведро ледяной воды. — Желаю вам хорошо провести время, мистер Андерсон, — Тео хватает недоуменного Чарли за руку и тащит его куда глаза глядят. Чарли — максимально ошарашенный — надо признать, смиренно следует за ним и даже не отнимает руки. В ближайших кустах они случайно портят свидание двум тощим лисам, а возле моста какое-то время наблюдают за еще одним хвостатым рыжим, что никак не может решиться перебежать дорогу. Они бредут куда-то вдоль лениво плещущейся о набережную Темзы, спускаются к воде и приземляются на последней ступеньке. У Чарли все еще в руке этот пошлый пластиковый стаканчик с наполовину выпитым пивом. Тео всматривается в темную гладь воды и не сразу понимает, что Чарли пытается поддерживать диалог. Заплетающимся языком бормочет что-то со своим южным акцентом, который кажется невероятно милым и согревающим после смены тотального белфастского говора. Тео наблюдает за ним и все больше убеждается, что видит перед собой себя до. Наивный, неловкий, неуверенный в себе мальчишка, которого почему-то хочется испортить. Выместить злобу за когда-то испорченного себя, отомстить непонятно кому. Он ведь даже не пьяный. Но — наклоняется к чужим губам (Чарли сидит на ступеньку ниже и, будь они оба пьяными, было бы затруднительно поймать друг друга). Чарли заторможенно тянется руками к его груди, видимо, чтобы оттолкнуть, но вместо этого отвечает на поцелуй, привстав на одном колене. И снова все портит. Этот поцелуй весь неправильный. Чарли целует нежно, осторожно ловит лицо Тео в свои ладони, будто переносит багаж с биркой «fragile», тянет за совершенно убитые на смене кудри и даёт ему вести. Но это не то. Но Чарли — не тот. Чарли не врывается беспардонно в его жизнь, не пытается контролировать и заполнить все свободное пространство собой, вытесняя даже друзей. Чарли улыбается, и за этой улыбкой вообще ничего не прячется. Чарли неуклюже проливает пиво себе на штаны, и от него несёт этой пакостью, а вовсе не дорогим импортным алкоголем. Чарли не делает ему больно, не втаптывает в грязь. Чарли идеальный. Но — не тот. Тео медленно отрывается от него, будто и правда не хочет уходить, но мягко касается пальцами губ, проводит по мягкой щеке и тихо вздыхает. — Добро пожаловать домой, — говорит он и обводит руками пространство вокруг, подразумевая Лондон. — С Новым годом. И спокойной ночи. Ему стоит больших трудов дойти до ближайшего поворота неторопливо и спокойно. Едва лишь затерявшись на очередной улочке, он срывается с места и бежит, пока не начинает задыхаться, а по щекам не начинают стекать слезы злости. Он несколько раз бьет себя по руке, но в итоге выхватывает из кармана полудохлый телефон и набирает давно заученный наизусть номер. — Забери меня отсюда, — шепчет он, тем самым признавая поражение. Через десять минут (экран телефона становится единственным его развлечением в это время) рядом с ним останавливается машина. Вышедший из неё человек открывает дверь медленно, но, подойдя, стискивает так, что кости неиллюзорно начинают хрустеть. Спать они ложатся только к утру, и Тео действительно надеется, что в новом году найдёт в себе силы вырваться из этого порочного круга. Пока же сил хватило лишь на то, чтобы забраться под одеяло.