Запах хвои

«Прекрасна осенняя пора, я люблю её без конца. И чем хуже погода, тем лучше мне. Ах, мой Онегин, ты подобен осенней листве, мягко устилающей землю. Ты ведь тоже любишь осень, но от чего твои глаза так холодны? Что же тревожит твои думы? Ответь на терзающие меня вопросы, мой друг. Я прошу тебя о встрече. Ленский.» Владимир окончил письмо. Перечитав его пару раз, Ленский понял, что это была глупая идея. Евгения нельзя спрашивать напрямую, иначе он может обо всём догадаться... Оперевшись ладонями о стол, молодой человек перечитал письмо вслух и заключил: «Стоит быть проще». Ленский уселся на стул и начал писать: «Прошу тебя о встрече. Ленский.» Отправив письмо другу, Владимир понял, что если не скажет сейчас, то больше никогда. Дело в том, что поэт испытывает к персоне Онегина далеко не дружеские чувства. Осознание этого пришло, когда объятый жаром вдохновения, весь образ мысли был обращён к Евгению: к его серым, словно присыпанным пеплом, глазам, похожим на то прекрасное осеннее небо, что так любил Ленский; к его тонким атласным пальцам, которыми он постукивал по столу, когда задумавшись, курил табак. Ах, его любовь постыдна, но что он мог с собой поделать? Его молодая, горящая душа поэта стремилась лишь к другу, все стихи, посвященные Ольге, были на самом деле адресованы только одному Онегину. Владимир обманывал сам себя, только так он мог скрывать свои нежные чувства, но так продолжаться более не может. Сегодня он признается Евгению! С этой горько-сладкой мыслью, поэт достал бутылочку красного вина и сделал большой глоток прямо из горлышка, так сказать, для храбрости. Онегина всё нет. И вина, по правде говоря, тоже. Время близилось к вечеру: серое полотно разорвалось, и из его кусочков проливалось холодное тлеющее солнце, но скрылось оно так же быстро, как и появилось. Ленский всё ждал. В нетрезвой голове крутилось множество мыслей: «Где же Евгений? Неужели он не получил моего письма? Или же...» Вдруг, вопреки всем угрюмым мыслям, дверь распахнулась, и, чуть не свалив с ног и так еле стоящего Владимира, в комнату влетел Онегин. Он смерил друга ледяным (на первый взгляд) взором и, пройдя в комнату, ехидно улыбнулся. – Мой друг, неужто вы пьяны? – лениво проговорил Евгений, поглядывая на пустую бутылку вина. – И вовсе я не пьян, – стал отрицать поэт, облокотившись спиной о стену. – Садись. Мне нужно с тобой поговорить, – в голосе Ленского проскользнули стальные нотки. – Мне тоже, – буркнул Онегин, плюхнувшись в кресло. – Лучше и ты сядь, это может тебя сильно удивить. Владимир недовольно посмотрел на друга и с трудом сделал два шага, но ноги его не слушались то ли из-за вина, то ли от волнения, переполнявшего поэта под пристальным взором притворно-безразличных очей, и он полетел вниз, прямо к ногам Евгения, попутно сбивая со стола пустую бутылку. Онегин, явно ожидавший подобного, залился звонким смехом. – Блять, Женя! – проорал Ленский, безуспешно пытаясь встать. – Я тебя сейчас... Не договорив, Владимир потянул Евгения за пиджак, заставляя последнего нагнуться, заглянул в пепельные глаза и впервые увидел в них какое-то тепло: то самое осенние солнце, пробирающееся сквозь толстые слои грозовых туч. В это мгновение весь мир поэта рассыпался пепельным дождём, чтобы сойтись вновь лишь в одном прикосновении прохладных пальцев к его затылку. Онегин повалил Ленского на дощетчатый пол, прижимая сверху своим телом, запуская пальцы в тёмные кудри. Владимир в миг отрезвел и испуганным взглядом уставился на хитро улыбающегося Евгения. –Что ты делаешь? – вспыхнул Ленский, цепляясь за плечи Евгения. – Что-то тут жарко, не так ли? – проигнорировал Онегин и задрал муслиновую рубашку Владимира. – А меня-то ты зачем раздеваешь? – крикнул поэт, отпихивая от себя друга. – Просто расслабься, – кинул Евгений, ловко избавляя Ленского от одежды. Как бы сейчас Владимир хотел расслабиться, но разве он мог? Ведь это просто уму непостижимо! Может он опьянел настолько, что ему всё это кажется? Нет, всё вполне реально. Гладкие ладони, скользящие по груди и плечам, не сон. Слишком сложно устоять. Ленский обнимает Онегина за шею и жадно вдыхает его аромат, заполняющий лёгкие, вскруживающий голову. От Жени пахнет хвоей, зимним серебром и домашним уютом, словно по возвращении домой после долгой прогулки по зимнему лесу. Онегин – это что-то невероятное, огонь и лёд одновременно. Владимир вздрагивает от каждого прикосновения. Сначала шея и плечи, потом грудь, ключицы, затем Евгений скользит руками по бёдрам, и поэт шумно выдыхает, сжимая «друга» в обьятиях. Подчиняясь лишь пленящему желанию, Онегин медленно стянул брюки Ленского, швыряя их в сторону. – П-постой, – выдохнул Владимир, когда рассудок немного прояснился. – Подожди, – простонал вновь поэт, но Евгений, казалось, его не слышал, заглушая очередную просьбу поцелуем. Ленский должен был признать, что ещё никогда он не целовался так, как с Онегиным: пошло, страстно. Этот поцелуй поэт запомнит на долго, ведь Евгений очень жадный, забирает всё до последней капли, вынуждая дышать только морозным запахом хвои. Вот первый стон срывается с губ Владимира. В этой безмолвной тишине, прерываемой лишь треском сгорающих полен, постепенно превращающихся в жалкие угли, совсем не приличный звук кажется слишком громким. Впрочем, в этой комнате всё кажется слишком. Уже раздетый, Онегин проникает пальцами в ложбинку между ягодиц, поглаживая тёплую кожу, заставляя себя и Ленского дышать урывками. Они вдвоём хотят одного, к чему теперь сдерживаться? Подготовив Владимира, Евгений входит: хотелось сделать это нежнее, но не получилось, разум рассыпался на кусочки, превращаясь в пепел вместе с ничтожными угольками в камине. Поэт зажимает рот ладонью, чтобы не кричать в голос. Всё это по-прежнему кажется нереальным, будто бы призрачный свет луны, пробивающийся через толщу облаков. Онегин двигается ровно и быстро, умело лаская Ленского как вздумается, пока последний хриплый крик не слетает с уст Владимира...

***

–Так о чём ты хотел поговорить? – вспомнил Евгений, сидя в кресле с табаком в руке. Ленский, пытавшийся найти свои брюки, глянул на Онегина через плечо и медленно, чуть растягивая слова, произнёс: – Я просто хотел сказать, что люблю тебя. – Я знаю это, – небрежно кинул Евгений, затянувшись табаком: получилось слишком сильно. – Как ты это узнал? – опешил поэт, мгновенно забывая о брюках. – Когда я был у тебя последний раз, – начал Онегин, – я увидел у тебя на столе совсем недвусмысленные стихи с подписью «Дорогому Евгению». Так что делай выводы, друг, – усмехнулся Женя, делая ударение на последнем слове. – Чёрт бы тебя побрал, – буквально вспыхнул Владимир. Если бы под рукой было что-то тяжёлое, он бы обязательно кинул это в Онегина, дабы убрать эту ехидную лыбу (которая, по правде вам скажу, ему нравилась). – Если память мне не изменяет, ты тоже хотел что-то рассказать, – спокойнее продолжил Ленский. – Так и есть, – согласился Евгений. – Так не медли, говори. – Я тоже люблю тебя. Владимир почти незаметно улыбнулся и сел на колени вальяжно раскинувшегося в кресле Онегина, забирая у него сигару. – Мог бы просто сказать, а не валить меня на пол, – упрекнул поэт, зажимая между губ сигару, на которой остался мокрый след. – Ты сам упал, – ответил Евгений, награждая «друга» поцелуем в висок. – Что это, блять, было? – выругалась Татьяна, стоящая у окна дома Ленского. – Блять...