День, когда он родился

За свою жизнь Зейн научился немногому, но что умел очень хорошо — так это ждать. Он ждал Лиама каждый вечер, как бы поздно он ни возвращался с работы, встреч или переговоров, и прекрасно знал: Пейн делал всё возможное, чтобы вернуться пораньше. К нему. Обыкновенно Зейн сидел в безразмерном свитере у большого окна, широкого, как панорама, смотрел на ночной город: огни мерцали, затуманивали разум, увлекали в свой выдуманный мир чудес, а Малик считал секунды до его возвращения, рисуя пальцем на запотевшем стекле. Четыре буквы, сердечко над «i». Их жизнь была спокойной и безмятежной. Никто не смел тревожить, говорить о них что-то, осуждать. Они держались особняком от тех, кто не мог их понять. Лиам ввел его в свой круг. Познакомил с... друзьями он их никогда не называл. Это были его коллеги, с ними он говорил о делах, о работе и о больших деньгах. Такие вечера были шумными и веселыми, алкогольными и разноцветными... Зейн обыкновенно держался рядом Лиамом, не участвуя в серьезных разговорах, однако слушая тихо и с любопытством, потому что у Лиама не было от него секретов. У них не было секретов друг от друга. Если во время вечера кто-то смотрел на Зейна скабрезно или отпускал сомнительные шутки о его персоне, уже к концу недели он разорялся. От того Зейн следил за новостями с большой охотой. Больше всего Зейну нравились уик-энды, когда они с Лиамом ездили в Майами или другие теплые места с большим количеством согревающих солнечных лучей. Обыкновенно Пейн тогда был занят лишь им, не поднимая телефонную трубку, когда звонили с работы. Они возвращались загорелыми, Зейн — с синяками на бедрах, Лиам — с засосами на шее. Переживать разлуку, пересчитывая доказательства их любви, страсти и желания было чуть проще, но иногда Зейн не стеснялся отвлекать его от дел. А к Рождеству Лиам и вовсе был дома, уделяя ему всё свое время. Праздник прошел очень тихо, хотя их приглашали во множество мест, и вечеринки без них прошли совсем не весело. Им было всё равно. Они провели в постели весь Сочельник, сцеловывая друг с друга стоны и вздохи, и Зейн никогда не чувствовал себя более живым. Приучившись пить кофе по вечерам, Зейн продлевал их время до самого утра, распаляя Лиама своей энергией. Лиам всегда знал, где его найти, в каких бы апартаментах и загородных домах они ни жили. Зейн всегда выбирал комнату с самым большим окном или широким подоконником, чтобы видеть всё, что происходит снаружи. Днем он обыкновенно занимался делами: прогуливался по выставкам и писал неутешительные статьи обо всём, что видел. По сравнению с доходом Лиама это была капля в небо, но зато у Зейна всегда были средства, чтобы радовать Пейна, если он видел милые безделушки в картинных галереях и музеях. Он даже начал разрабатывать дизайн браслета с бубенчиками, звенящем при малейшем движении запястья или дуновении ветра. Днем это отвлекало Зейна от его мыслей. В обеденный перерыв они с Лиамом созванивались или Зейн приезжал к нему на работу, чтобы получить свою дозу мистера Пейна, а потом Малик продолжал работать со статьей. Уже вечером, когда темнота запускала свои паучьи пальцы в каждый дом, Зейн садился у окна, чаще всего на подоконник, и ждал. К тому моменту все, кто работал в доме Лиама, уже расходились. Полночь украдкой царапнулась в дом, как и бывало прежде: в доме ей были рады, никто не любил спать по ночам. Зейн уютно подобрал ноги под себя, отодвинув чашку остывшего чая подальше. Он услышал, как дверь распахнулась, сдвинул безразмерный свитер на бок, чтобы оголить смуглое плечо цвета мускатного ореха. Любимые губы нежно прошлись по его коже, слегка прихватывая её, чтобы обозначить присутствие. Зейн склонил голову набок, подставляя шею. Лиам обнял его за талию, исполняя его пожелание. – Переговоры затянулись? – спросил Зейн, задирая руку, чтобы коснуться волос Лиама. Он мог видеть их в отражении, и они выглядели невероятно сексуально. Вели друг друга: Зейн направлял голову Лиама, Лиам — его поясницу. Они прижимались так тесно, словно одежды уже не было. – Да, – ответил Пейн, в последний раз целуя нежную кожу. – Переместились в ресторан. Все спрашивали про тебя, – заметил он, отстраняясь и скидывая пиджак. Прямо на пол. Пол, выложенный глянцевым керамогранитом. Чуть задевая один из светильников Flos, что сейчас были погашены. Потому что в темноте было уютно и комфортно и потому что уличного света было достаточно, чтобы видеть самое главное: друг друга. – Что ты ответил? – улыбнулся Зейн, отодвигаясь, чтобы дать Лиаму место, и разворачиваясь спиной к окну. Теперь город был позади, улицы и телефонные линии обрели свою жизнь, а Лиам, его яркий, ослепительный луч, был рядом, перед его глазами. Он опустился на подоконник, протягивая руку, чтобы слегка касаться кончиками пальцев. – Что сегодня ты хочешь видеть лишь одного человека, – с улыбкой заметил Лиам. В ней всегда была доля лукавства, от которого Малик чувствовал себя приятно опьяневшим. Будоражащая волна всегда стремилась к нему, словно Лиам был луной, контролирующей приливы и отливы. – Я всегда, – шепнул Зейн, незаметно придвигаясь ближе. – Хочу видеть лишь одного человека. Объятие Лиама было крепким и долгим, и теплым — таким, как нужно. В нем было всё, что может желать человек, но прежде всего — дом. Его руки — уютная крыша, тело — крепкие стены, ноги — надежный фундамент, глаза — окна в бескрайний, волшебный мир, губы — дверь, впускающая в свое безопасное пристанище. – Что ты хочешь на день рождения? – тихо спросил Пейн. Их тишина была уютной, и от его дыхания сейчас не дрогнуло бы даже пламя свечи. – Чтобы ты пришел пораньше, ничего больше, – просто сказал Зейн. – Больше не любишь свой день рождения? – уточнил Лиам, сжимая его чуть крепче. Зейн улыбнулся. Из всех подарков на свете, разве может существовать что-то лучше, чем родственная душа, так приятно и цело дополняющая твою собственную? Вряд ли. Это невозможно. – Нет, – ответил Малик, прикрыв глаза и улыбнувшись еще шире, так, что даже уголки губ слегка заныли. – Ты ведь любишь. Ты рад, что я родился, – нежно заключил он. – Значит, и я рад. И я буду рад еще больше, когда ты придешь домой, – продолжил Малик. – Обнимешь меня, поцелуешь... – Уложу прямо на пол, – понимающе улыбнулся Лиам, чувствуя настроение Зейна. Его слова ласкали уши Малика, словно поцелуи. – Как твой браслет? – Прекрасно, – ответил Зейн, чуть-чуть завозившись в его руках. Ему хотелось видеть глаза Лиама во время новости. – Ты также будешь рад узнать, что я почти разорил ресторанчик, где мы ели недавно, – похвастался он. – Написал рецензию, просто чтобы попробовать, и это вызвало ужасный резонанс. Глаза Лиама ожидаемо вспыхнули, распространяя вокруг медовое пламя, что было сладким и обжигающим одновременно. С этими глазами нельзя было заигрывать — их огонек всегда был опасным, но Зейн любил риск. – Ты моя вторая половинка, – шепнул Пейн, целуя Зейна в шею. От его слов становилось так жарко, что Зейн мог бы воспламенить собой Аризону. – Таких, как ты, больше нет. – Лиам, – Зейн осторожно опустил руки на его бедра, слегка надавливая на них пальцами, чтобы чувствовать тепло бьющуюся под кожей жизнь. – Ты знаешь всё на свете. Лиам многозначительно улыбнулся, но отрицать, как обычно, не стал. Двенадцатое января настало внезапно. Они вернулись в большие апартаменты Лиама в ЭлЭй, где была самая любимая гостиная Зейна. Мраморные столики от Living Divani представляли для Малика особый интерес хотя бы потому, что у них с Пейном был феерический секс прямо на их поверхности. Предварительно они скинули с них три винтажные вазы, и это было бы кощунством, если бы не сладкая истома по всему телу, когда они касались друг друга. Утром Лиам поцеловал его в губы и, прошептав: «С Днем Рождения», покинул спальню. Несколько секунд Зейн слушал, как он пересекает коридор, гостиную, смежную комнату, останавливается в холле, чтобы увидеть себя в зеркале, и, наконец, закрывает дверь. Отсчет пошел, и в лучшем случае они увидятся в семь часов вечера. В худшем... Лиам никогда не допустит худший исход в день, когда он родился, и обязательно придет до полуночи. Зейн знал это так же хорошо, как и каждый дюйм на теле возлюбленного. Он принял звонок от родителей, получил теплые семейные поздравления и решил умыться. Зеркало с рамой из цветного стекла говорило ему, что он выглядит прекрасно и свежо, а его дыхание имело привкус мяты. Зейн прошелся по дому, позавтракал и устроился в гостиной, чтобы поработать над статьей. Выходить из дома не хотелось, и Зейн, оставшись наедине с ноутбуком, задумался, невольно вспоминая прошлый год. Воспоминания закружились, втягивая его в смутный водоворот темных брызг. Уинстон разрешил не работать. Ему и, разумеется, Луи, иначе какой в этом был смысл? Это ударило Бэна по карману, но отказать ему — отказать Луи — он не мог. Томлинсон оделся в ужасную теплую одежду, впрочем, как и он сам. Они оба были одеты, как два лыжника, и пошли на прогулку по прохладному городу. Зейн старался не думать о Лиаме, но Пейн так или иначе возвращался в его мысли, будоража сознание своим образом. Малик боялся давать себе надежду, боялся, что Лиам вдруг передумает насчет него и найдет кого-то более презентабельного. Потому старался не думать. В тот день Луи подарил ему шарф! Зейн незаметно для себя встал с дивана, подошел к продолговатому комоду, где лежали лишь важные вещи, и вытащил его на свет. Темно-бордовый шарф-хомут выглядел почти как новый, и Малик невольно провел по нему рукой, цепляясь за сделанные вручную петли. Тогда его сердце замерло, потому что он вдруг подумал: что-то может навсегда разлучить их с капитаном. Они расстанутся, и у него останется лишь шарф — напоминание о его заботе и любви. Предчувствие оказалось верным, но Зейн тогда не позволил себе в это углубляться. Итак, они весело пили глинтвейн, пытаясь согреться, и Луи взялся предсказывать его будущее. Зейн разрушил его любимую шутку, но тогда им было весело. Мимо проехал Лиам — у него были дела в соседнем бизнес-центре. Он опустил стекло машины, чтобы их поприветствовать. Сердце Зейна описало сальто, как и всегда, когда он был рядом. Малик хотел, чтобы он забрал его, но боялся, что его сердце будет разбито. Лиам не мог отпустить его, когда видел, не позволял ему задуматься, чтобы засомневаться. Зейну нужна была помощь, и Луи как всегда пришел к нему на выручку, мягко подталкивая его к возлюбленному. Так что Зейн поехал к нему со счастливым сердцем. Они говорили: говорили, говорили и говорили. О работе, об искусстве, о жизни. Они были вместе в ванной, теплая вода окутывала их, как окутывала и любовь, не произнесенная вслух. Ему хотелось быть вместе с Лиамом до конца жизни. И желание было настолько сильным, что Зейн пообещал ему: они будут вместе навсегда. Они говорили по душам и занимались любовью. Без конца. И Зейн не взял с Лиама ни цента, потому что он хотел этого, и в тот день между ними не было условностей. Это было настоящее свидание, настоящие чувства и его день реальной жизни. Это был лучший день в его жизни. Он рассказал о нем Луи, поделился, полностью раскрыв сердце, и Томлинсон, как настоящий ангел хранитель, разделил с ним эту радость. Луи благословил его, вкладывая в слова что-то святое и нерушимое. И после кошмарной трагедии, после того, что сотворили его руки, жизнь Зейна круто изменилась. Он обрел Лиама целиком и полностью. Они разделили друг с другом самые страшные тайны. И это сблизило их еще больше. – Мистер Малик, Вас к телефону, – отвлек его голос домработницы Лиама. Малик встрепенулся. – О, Лиам, наконец-то, – воскликнул Зейн, набрасывая шарф на шею и решительно задвигая плоский ящик комода. – Спасибо, Глория, можешь идти, – быстро сказал он, принимая телефон. – Привет! – Зейн, солнышко! – истошно завопил знакомый голос, звонко резонируя в телефонной трубке. Зейн моментально узнал Люка. – С Днем Рождения тебя! Ребята, скажите Зейну, как Вы его любите! – потребовал он. – Мы тебя любим, Зейни! – наперебой завопили ребята в телефон. Их была целая толпа, весь бульвар, каждый человек, что сейчас не был занят с клиентом. – Как твои дела? – спросил один голос. – Ай, Болл, на ногу наступил! – возмутился второй. – Как там большой мальчик? – не унимался третий. Зейн слабо выдохнул, пытаясь представить, как это выглядит. Итак, телефон всего один, и они столпились вокруг него, как звери у водопоя. На улице холодно, а они в тонких шмотках, разряженные как павлины — без конца подпрыгивают, чтобы согреться, или дуют друг другу на руки, как они с Луи когда-то. Его имя всегда приносило и боль, и успокоение. – О, ребята, – Зейн глубоко выдохнул, пытаясь отогнать их яркий образ из головы. – У нас с Лиамом всё хорошо. Мы очень счастливы, – честно сказал он. – Вы там все в порядке? – Ты же знаешь, как у нас, по-другому и не бывает, – различил он голос Майкла, отвоевавшего телефон у пищащих мальчишек. – Бэн передает тебе привет! Хорошо, на самом деле не передает, – покорно согласился он, когда Зейн крякнул. – Но он сказал: «А, Малик», когда мы сказали, что будем тебе звонить. С Днем Рождения! – Спасибо, – Малик сжал телефон так, что костяшки пальцев побелели. – Спасибо Вам всем. За всё. Ребята закричали еще что-то и, завозившись, бросили трубку. Похоже, у них был насыщенный день. Зейн оставил телефон на комоде, вместо того чтобы вернуть на зарядку, и вернулся за стол, цепляясь пальцами за шарф, проталкивая их прямо в дырки-петли. Можно уйти с бульвара, но бульвар... Всё хорошо. Без прошлого нет и настоящего. Это действительно было, но ведь именно там они и познакомились. Лиам любит его и таким. А он любит Лиама, и любовь всегда побеждает. Закутавшись в шарф поплотнее, Зейн подмял под себя сразу две подушки. До вечера оставалось еще немного времени: они с Лиамом собирались поужинать вдвоем, да и Зейн пока не был голоден, так что он решил немного почитать. Темнота подкралась незаметно. Зейн поставил книгу на полку и, не включая свет, сел на подоконник, очень близко к прочному стеклу. Улицы постепенно загорелись светом. Одна, вторая, третья... Большой город вспыхивает быстро. Позвонили родители Лиама и поздравили его с днем рождения, спрашивая что-то про вечеринку, приглашая в гости на уик-энд. Они относились к нему хорошо, хотя и знали, где Пейн познакомился с ним. Никто ни разу не спросил его про особенность профессии, не пошутил на эту тему. Он был партнером их сына, и это словно было важнее, чем всё остальное. «Приходи скорее, – заклинал про себя Зейн, прижимаясь лбом к оконному стеклу. – Приходи ко мне, приходи, приходи, приходи. Прошу тебя, Лиам, пожалуйста. Ты ведь знаешь, как нужен мне». Лиам всегда будто слышал его. И всегда приходил. Его присутствие незримо оживляло комнату, словно в ней появлялся воздух. Лиам и был его воздухом. Он дал ему жизнь, но не этой роскошью, а собой в каждом его дне. Зейн обернулся, соскользнул с подоконника, словно шелковый платок, и побежал к нему навстречу с бьющимся сердцем. – Не позвонил ни разу, я весь день ждал, – быстро сказал Зейн, прежде чем приник к его губам. Его вкусное дыхание сжигало заживо, язык-огонь занялся небом, щеками, губами и его собственным языком. Руки легли на талию. Его присутствие, знак, надежда. Малик таял от нежности в миг их воссоединения. – Как хорошо, что ты пришел. – Не думал же ты, что я не приду? – спросил Лиам, целуя его в кончик носа так нежно и мягко, как целуют лишь плюшевые игрушки. – Иногда я боюсь этого. Когда становится темно, – Зейн бросил взгляд в сторону окна. Ночь опустилась вниз с неба, запустила руки на каждую улицу, но где-то всё еще кипела жизнь. Позванивая побрякушками, кутаясь в тонкие курточки, похожие на Зейна во всём, кроме самого главного, они были там. – Мир такой... несовершенный, – продолжил он, запуская руку в его волосы, чтобы чувствовать, как их шелк скользит между пальцами. – Лишь ты один совершенный и идеальный для меня. Ты моя вторая половинка. – Зейн, – Лиам улыбнулся и, коротко поцеловав его в губы, отстранился, оставляя на теле Зейна прохладу. Малик потянулся за ним, но Пейн лишь мягко покачал головой, глядя на него со смесью нежности и озорства. – Я задолжал тебе подарок. – Ты же знаешь, мне ничего не нужно, – ответил Зейн, смущенно поправив волосы. – Только ты. – Знаю. Однако ты меня тоже никогда не слушаешь, – заметил Лиам, нежно целуя Зейна в щеку. – Садись на подоконник. Это было просто и понятно. Что-то, что Зейн мог делать, не задумываясь и не глядя. Он послушно уселся на подоконник, сразу же отодвигаясь к краю, чтобы Лиам мог устроиться рядом, дать ему насладиться им. Пейн отодвинул край жилета, засунул руку во внутренний карман и спустя мгновение вытащил оттуда свернутый вдвое лист бумаги. По его поверхности пошла полоска света, это значило, что он глянцевый. – Бумажка? – удивленно спросил Зейн, аккуратно беря её в руки. Лиам с улыбкой пожал плечами, как если бы не знал, что на ней изображено, и Зейн с интересом развернул свой подарок. Это оказался самый обыкновенный флаер, и Малик с любопытством пробежал по нему глазами. – «Приглашаем всех на открытие благотворительного фонда имени Луи Уильяма Томлинсона», – голос упал на знакомом имени, и Зейну понадобился вдох, чтобы закончить чтение. Его взгляд быстро опустился вниз, эти буквы были меньше, но не менее важны. – «Нами было построено больше трех сотен новых домов для бездомных. Мы также оказываем помощь малоимущим». Лиам? – Зейн тяжело вдохнул, пытаясь поймать больше воздуха во внезапно сузившиеся легкие. Их взгляды встретились. – Он только твой, – проникновенным шепотом произнес Лиам. Зейн неверяще покачал головой. В его голове стучало: «тук-тук», «тук-тук», но голос Пейна он услышал бы даже с края Земли. – Я сделал первое пожертвование, чтобы построить эти дома — должен ведь быть какой-то старт? А дальше тебе придется искать спонсоров самостоятельно. Устраивать разные приемы, встречи, аукционы... ну, ты в этих делах разбираешься, – Лиам мягко коснулся его щеки. – И я буду рядом. Всегда. Всегда. Такое сладкое слово. Такое славное, теплое, нежное. Такое настоящее, когда его произносил Лиам, потому что между ними не было ни секретов, ни тайн. – Ты... дал ему имя Луи, – Зейн промокнул слезы рукавом. В его горле ужасно щипало, и он не знал, что ему делать, потому что было так больно, и было так хорошо. Он оживал на буквах, и только Лиам — только он один — мог его воскресить. – Это меньшее, что я мог сделать, – просто ответил Лиам, осторожно стирая теплые слезы с его лица. Зейн прижался мокрой щекой к его руке — вот его дом, вот место, куда он может вернуться. – Я знаю, как это важно для тебя. Как ты боишься, что забудешь о том, что действительно важно, – добавил Пейн. – Память о Луи должна жить всегда. Пусть все, кто получит дома и средства от этого фонда, знают, что за джентльмен с добрым сердцем позаботился об их благополучии. Лиам всё понимал. Всегда. Но, что было важнее, он понимал его. – Знаешь, когда... когда мы с Луи оказались на улице, и денег не было даже, чтобы заночевать где-нибудь, где есть хотя бы крыша... – неуверенно проговорил Зейн, насухо промокая слезы рукавом. – Мы сидели у фонтана перед торговым центром и, когда люди не смотрели, вылавливали мелочь из бассейна. Было очень холодно, из бесплатной столовой нас прогнали какие-то бродяги. И Луи тогда сказал, что человеку обязательно надо иметь свой дом, – вспомнил он с теплой улыбкой. Его глаза снова увлажнились. – Мы попытались его вообразить во всех подробностях. И пока мы об этом думали, не знаю... стало чуть теплее. А потом в нашей жизни появился бульвар. – Вы прошли ужасный путь, – сказал Лиам. Ему не нужно было говорить большего, он просто понимал его. Не осуждал, не порицал, не думал, что лучше знает жизнь. Нет, Лиам просто чувствовал всё, что Зейн ему рассказывал. Принимал это, как часть Зейна, не разделяя их на лучшее и худшее. – Да, но оно того стоило, – заключил Зейн. – Я мог оказаться на улице абсолютно один, но у меня был брат, о котором только можно мечтать. Я мог подцепить какую-нибудь смертельную болезнь, но в первый же день Люк ссыпал мне своих резинок, и я остался цел. Я торговал собой за жалкие гроши, не мечтая, что кто-то полюбит меня, но встретил тебя. Боже, я встретил тебя, – Зейн взял его лицо в свои ладони, слегка цепляясь пальцами за отросшую щетину, нежную, как лепесток ириса. – Ты бесценный. Ты принял мои чувства раньше, чем я признался себе, что у нас есть шанс. Ты разделил со мной самое страшное, – голос Зейна понизился до шепота, глаза смотрели на Лиама, словно околдованные. – А я разделил самое страшное с тобой. Теперь я твой, полностью твой. Я люблю быть твоим. – Ох, Зейн, – Лиам протянул руки и, прижав к себе, поцеловал его в макушку. – Я знал, что ты любишь меня, с самого первого дня, помнишь? – спросил он. Зейн кивнул в его руках, и Лиаму не нужно было видеть. Ощущений было достаточно. – И я это помню. Я тоже тебя люблю. Ты мой человек, не кто-то другой, – подытожил он. Его интонации стали именно такими, какими их хотел слышать Зейн. – Ты особенный. – Спасибо тебе, – шепнул Зейн, благодарно зарываясь лицом в его плечо. – За подарок, за всё. Спасибо, что стал моим домом. Ведь дом — это не апартаменты, а люди, которых ты любишь. Я люблю тебя всем сердцем, всем своим существом, всем телом. Особенно телом, – повторил он, чувствуя улыбку Лиама. Зейн чуть отстранился, чтобы поднять голову и посмотреть Пейну в глаза. Его голос не скрывал мольбу. – Поцелуй меня. Лиам медленно наклонился к его лицу, невесомо коснулся слегка приоткрытых губ, раскрывая их еще больше. Его язык скользнул внутрь, сплетаясь с его языком. Медленно и осторожно, наслаждаясь моментом. Здесь было всё: разжигающий пожар в теле танец, сладострастные мотивы, нежность граничащая с болью, влюбленность всем существом. Их поцелуи всегда казались вечностью, спешащей влиться во Вселенную. Каждый раз, когда язык Лиама упоительно дразнил его, Зейн захлебывался любовью. – Я останусь с тобой, – повторил Зейн свое давние обещание с прежним трепетом. Он смотрел на любимое лицо, на карие глаза, самого сладкого оттенка, тонул в них с желанием, с невероятной отдачей. – Моя жизнь полностью принадлежит тебе. Его душа больше не болела. Каждый день нежные руки Лиама ставили на его сердце очередную заплатку, заживляющую сквозные раны, вбирая всю боль, оставляя после себя оттенок легкости, теплоты и присутствия. Его сердце билось. Оно было живым, настоящим, оно снова верило и доверяло. Могло ли быть иначе? Нет. Вместе они могли не просто пережить. Они могли жить, и они жили: друг другом.