I really want your poison

      Ну ты же прекрасно знала, что я никогда тебя не отпущу. Детство выбрасывается за борт довольно-таки просто, как показывает опыт — всего лишь игрушечное желание стать детективом воплотило в себе все страхи и всю ту ненавистную ей взрослую серьезность, которую Мэйбл ненавидела чуть больше прилипающих к брекетам ирисок. Хотя в том же далёком детстве она их обожала и всегда упрашивала дядю Стэна прихватить в магазине лишнюю упаковку, потому что они вкусные, потому что Мэйбл их любит жевать в особо стрессовых ситуациях, которых стало слишком много, стоило ей удариться в криминалистику. Что ж, детство кончилось, а вместе с ним пропало тягучее желание уплетать за обе щеки любимые сладости. У Мэйбл к ним выработалась настолько стойкая неприязнь, что любой бы сладкоежка, страдающий из покон веков диабетом, позавидовал бы ей. И причина крылась в том, от кого она получала по пятницам, всегда ровно в одно и то же время, карамельные сигареты в непроглядно-белом конверте, в который с той же лёгкостью можно было запихнуть бомбу, улику, компромат на неё и его вместе взятых. «Я реально нуждаюсь в твоём яде, Я реально хочу больше твоего яда». Мэйбл втайне от всего отдела выкуривала их в течение недели, без страха остаться без любимого сладкого заменителя в конце, ведь ее монстр всегда пришлёт ей ещё, сколько бы она ни попросила. В голове у Мэйбл раздавались импровизированные хлопки на её маленькую слабость, на её слабохарактерность, не позволяющую от неё отказаться. Мэйби затягивается не отрываясь, потому что ей хочется заглушить пляшущее под веками золото и дыру в сердце, этим золотом прожженную. Она не была золотоискателем, она никогда не хотела увязать в золотой лихорадке, не имея возможности продохнуть и стряхнуть ту с поникших плеч, подобно невидимой пыли. Но он забирал у неё такую возможность. Он всегда её отнимал, как и всё, что Мэйбл было дорого и любимо, что её спасало. «Мой кромешный свет во тьме — Такой приятный наркотик. Я хочу отдать тебе свое сердце, Чтобы ты разбил его». Нахождение трупа с проломленной головой и брошенный рядом топор — она от такого зрелища больше не отворачивается, просто не позволяет себе этого, потому что знает, что он наблюдает за ней, он проверяет её на прочность, он ищет, где надавить, чтобы она наконец сломалась и полностью отдалась ему. Неужели он не догадывался, что она уже давно…? Её личный монстр отказывался принимать, что его горячо любимая сестра сломалась ещё в тот момент, когда его прикосновение обожгло её рот, когда он толкнул её в её же кабинет, уложил её на её же стол и заставлял её хрипло стесывать его затылок до кровавых царапин, пока он оставлял на её бёдрах грубые метки собственности, фиолетовые гематомы, отравляющие поцелуи на внутренней стороне бедра. Мэйби признала поражение давно, но не тотальный проигрыш. Потому что она готова ещё играть в его игру, принимать из конвертов от него карамельные сигареты и секс в своем кабинете. Мэйбл самой это необходимо как воздух, потому что… Разогнать вязкость липких карамельных нитей в её лёгких и сердце мог теперь лишь один он, вздергивающий непокорно голову, запускающий ладонь в непослушные братские кудряшки и сверкающий тем самым проклятым золотом из-под несомкнутых век. Он для Мэйбл стал суицидальным наркотиком, который она пожалела выбрасывать из детства — ей хотелось оттуда что-нибудь украсть в страшное «взрослое», пропахшее сигаретами, металлом и его потом, скатывающимся вязкими каплями по исцарапанной спине. Ей без брата в большом мире было страшнее, чем ему — без нее. Поэтому Мэйбл поддалась. Она самолично открутила у ящика Пандоры дно и хлебнула из него яду сполна. Потому что Билл и Диппер были её. Потому что когда-то она была и остаётся их. Мэйбл просит обнести место преступления жёлтой лентой; она готовит прозрачные стерильные одноразовые перчатки и выдвигается к трупу. Из кафе напротив за нею наблюдает рослый юноша, прихлебывающий кофе из фарфорово-бледных рук, сливающихся с чашкой, наполненной до строгой середины. По его взгляду, впивающемуся в неё, можно заметить, что он улыбается одними лишь глазами. Ведь он выиграл. Он всегда выигрывал, разнося свою и чужую скуку к чертям. Меж сурово сжатых губ его прелестной сестрицы была зажата карамельная сигарета.