ты - ничья

Светло поспешно выпутывается из объятий, из цепких изрисованных рук. Евстигнеев на грани отчаяния перехватывает Ванечку за талию и тянет обратно в нагретую постель со сбитыми мятыми простынями, – просто так, чтобы полежать в тишине и урвать еще несколько теплых скомканных поцелуев, которых мало, критически мало – однако Ванечка изгибается, деликатно отталкивает руки Рудбоя и садится на кровати, взглядом ища джинсы. Он, наверное, сам толком не осознает, как красиво смотрится со стороны. Встает с постели, ни капли не стесняясь своей наготы и не имея цели соблазнить вновь, прогибается в спинке – так, что у Евстигнеева обморочно темнеет перед глазами. Светло блаженно улыбается, сладко зевает. Из мыслей Ваню выдергивает звонкий, заливистый смех. — Не смотри на меня! — Ванечка шутливо прикрывается тонкой простыней, и Рудбой заглядывается на голые бедра, на краснеющие пятна засосов на груди и животе. Ване в этот момент он кажется таким очаровательным, что дышать – боже! – тяжело, практически невозможно. У Евстигнеева глупое-глупое лицо, он отрывает голову от подушки, замирает в неудобном положении, неотрывно глядя на Ванечку. Рудбой часто сравнивает его с какой-нибудь героиней "Темных аллей" – неразговорчивой, окутанной ореолом тайны, чарующей, приходяще-уходящей. Светло действительно был таким. Он пропадал месяцами, не выходил на связь, игнорировал сообщения в телеграме, и Ване тогда приходилось докапываться до Славы, дозваниваться, чтобы просто услышать, что у Фаллена все хорошо. Рудбой слышал гудки и боролся с желанием запустить телефон в стену его одинокой однушки. Наутро он снова получал целое нихуя от Светло, и жизнь становилась до ужаса скучной, потому что она сужалась до одного-единственного человека, состояла из вечных звонков, обрывков фраз, тягостного Ванечкиного молчания. И сейчас он так близко, что даже не верится. Руку протяни – коснешься бледного запястья, однако в действительности Рудбой понимает, что расстояние между ними несоизмеримое, как от Земли до Плутона. Иногда Ваня думает, что они настоящая пара, потому что спят, переплетаясь конечностями, потому что Ванечка имеет дурацкую привычку перетягивать одеяло, лягаться острыми локтями во сне. Потому что ночью он отдаётся Рудбою пылко, со всей страстью. Ночью Ванечкино тело жило своей жизнью, оно соблазняло, пленяло, не оставляло ни единого шанса на то, чтобы остаться в здравом сознании. Ванечка всегда стонал громко, не наигранно, он послушно скрещивал лодыжки за широкой спиной Рудбоя, всегда раздирал его плечи до крови, а наутро стыдливо краснел скулами. И уходил. Евстигнеев, несмотря на то, что мог спокойно прижимать это тело к себе, все же явственно понимал, что Ванечке вешать ярлыки, обязывать себя чем-то совсем не хотелось. Ваня больше не спрашивает у Светло, почему тот не желает стабильных и здоровых отношений, ведь им так хорошо вместе. В ответ обычно прилетала какая-то смущённая, неловкая улыбка и скомканные обрывки слов, которые Рудбой различал с трудом: «Я и так твой». И горящий взгляд, который Светло постоянно прятал, взгляд, до краев переполненный... Сочувствием? Ваня не верил. От мысли, что Ванечка его никогда не любил, становилось горько. — Полежи еще со мной. — молвит Евстигнеев, который никакой на самом деле не Рудбой, а обыкновенный Ваня, нуждающийся в ласковых касаниях Светло больше, чем в собственной свободе. Он снова подтаскивает его к себе, но Ванечка, мягко улыбаясь, с грацией кошки высвобождается из объятий, выгибает поясницу, и Евстигнееву так хочется сжать его запястье, подмять под себя, утвердить свою власть, уверенно прорычать: «Мой», однако он боится, что под напором Ванечка попросту рассыпется в пыль, перестанет существовать. Ване остается лишь запихать свои первобытные желания в задницу, хвататься за его пальцы с каким-то больным отчаянием, мысленно просить остаться, позволить провести с ним еще минуту. Светло, как и всегда, одаривает Евстигнеева долгим взглядом, полным невыразимой нежности. В его глазах нет безразличия и отчужденности – лишь понимание к такому взрослому ребенку, как Ваня. Светло натягивает трусы и садится на смятые простыни. Рудбой внимательно следит за каждым его движением, а потом давится воздухом: Светло прогибается в пояснице и крадется к нему на четвереньках, подобно Грише, только в сто раз изящнее. Евстигнеев успевает лишь раскрыть объятия, положить ладони на соблазнительно округлые бедра, и Ванечка (действительно, кот) забирается к нему на колени, приникает голым торсом к разгоряченному телу. У Светло яркие и припухшие губы, которые приковывают внимание, губы, которые Рудбой всегда мечтал поцеловать по-настоящему. Ваня в очередной раз поражается собственной выдержке, потому что Ванечка касается своим носом его, прижимаясь почти вплотную, однако в последний момент уворачивается от робкого касания Евстигнеева. Усмехается, но без тени злобы или цинизма. Рудбой не думает о том, что это какая-то несправедливость. Он думает, что у Ванечки пленительная красота. Что родинки на его шее образуют треугольник. Что глаза у Светло бесконечно добрые. Он думает, что влюбиться сильнее, упасть в это еще глубже – увы – невозможно. — Ты придешь, Вань? — Я приду, но не сейчас. «Почему не сейчас?» – хочется спросить Евстигнееву, но он понимает, что вопрос глупый и слишком детский. Он думает, что пора бы научиться ставить чужие интересы выше своих, поэтому решает, что будет ждать столько, сколько потребуется. Ваня мог бы разораться, мол, «за кого ты меня принимаешь, с хуя ли я должен ждать, может, добавим в наши отношения немного определенности, а, Ванечка?». Но Рудбой ничего не говорит. Более того – он не думает об этом. Евстигнеев думает, что было бы неплохо пробраться Светло в голову, чтобы просто понять, что делать дальше. Стоит ли звонить еженедельно Славе? Стоит ли и дальше хвататься за Ванечкины пальцы, стоит ли продолжать стучаться в его сердце, если он впоследствии все равно уйдет?.. Рудбой обязательно поразмыслит над этим позже, потому что сейчас он имеет возможность просто смотреть на то, как Ванечка, одеваясь, смущенно ему улыбается. Ваня эту возможность не променяет ни на какие драгоценности мира. Евстигнеев встает с кровати, подходит к Светло и оправляет воротник у водолазки, а Ванечка перехватывает его широкие ладони, целует их мягкими губами. Кладет руку на грудь, туда, где под твердыми мышцами мечется живое, горячее. Евстигнеев смотрит ему в глаза долго, - вечность - а затем срывается и падает в это замечательное, ослепительное, сладкое - как с обрыва. И чувствует слишком много, чувствует - тонет с концами. И решается, словно от этого сейчас зависит вся его жизнь. Ваня буквально слышит, как мандражно, заполошно стучит собственное сердце. Он наклоняет голову, загнанно дыша Светло куда-то в переносицу, а затем целует его с солью, отчаянием. Они сталкиваются носами, и Ваня думает, что это слишком неловко. Что щеки у Светло пылают, что у него очаровательно подрагивают ресницы. Евстигнеев приникает к любимым губам вновь и вновь, будто бы желая последними ниточками привязать Ванечку к себе. Ваня думает, что их игра зашла уже слишком далеко, потому что Светло неожиданно обнимает его крепко за шею и – впервые на памяти Рудбоя – подаётся навстречу, целует в ответ. Ваня скулит на грани слышимости, притягивая его за талию, и испытывает все, что только можно – от изумления до тоски, выворачивающей внутренности – однако не испытывает никакого дежавю. Ванечке он кажется таким уязвимым в этот момент – пошевелиться страшно, страшно разрушить магию момента. Светло выгибается, но не чтобы в очередной раз отстраниться, нет, – он льнет ближе, дабы чувствовать Евстигнеева всего, ребра к ребрам. Чувствовать грудью его сердце, сбивающееся с привычного ритма. Чувствовать, как здорово и бесповоротно Ваня влюблен. Поцелуи Рудбоя пылкие, жгучие – Светло никогда бы не подумал, что от этих поцелуев у него будут подкашиваться ноги. Что наедине с Ваней, оказывается, сладко сковывает грудь. В этих жарких объятиях Светло чувствует себя защищённым от внешнего мира. Он думает, что горячие губы Евстигнеева - неожиданно - самые желанные. Что его щетина колет нежные щеки так правильно и естественно. Что пол под ногами, кажется, совсем уплывает - каждый раз, когда Ваня требовательно сжимает свои руки на Ванечкиной талии. Евстигнеев отстраняется сам, смотрит в осоловелые глаза напротив, видит растерянность, замешательство в его взгляде. Замечает, что щеки у Светло нездорово-розового цвета. Что дыхание его – не легкое и ритмичное, как обычно, а затрудненное, судорожное. У Ванечки мурашки – вниз по позвоночнику. От осознания, что он так страстно любим. Евстигнеев вновь тянется к чужим губам, получая желаемое сполна: Светло сладко отвечает, не давая себе времени на размышления. Он приоткрывает рот, предоставляя полный карт-бланш, и у Рудбоя замирает сердце, как на американских горках. Ваня склоняет лохматую голову, чувствуя цепкие руки вокруг своей шеи. Ведь Светло не в силах ему отказать. Да и себе, наверное, тоже. — Не уходи, пожалуйста. Ванечка думает, что теперь уйдет в самый последний раз.