Трагедия

Измайлова стоит на балконе и курит. На хате у друга, обшарпанной и проблёванной, пятый курс отмечает Новый год. Все бухие, обкуренные. Кто-то уже успевает ширнуться. От склизкого туалета с разводами на плитке несёт ссаниной и блевотиной. С колонок, подключённых к ноуту, орёт Би-2. На старом советском телике Ирония судьбы. Весело. Только у Ирки настроение совсем не праздничное. Она выкуривает одну за другой, чувствуя мерзкую горечь в полости рта, пока не остаётся три сигареты в мятой пачке. Денег нет, а экономить тоже надо. Приевшаяся фразочка Медведева ураганом вертится на языке. Бежевый свитер с грёбаными оленями противно липнет к животу. Она почти не пьёт, но зато теперь от неё воняет пивом за метр. Спасибо другу. — Ир, давай к нам! — орёт с зала Миша, хозяин хаты, позвякивая нетронутыми бутылками в руках. А Иру раздражает комканная интерпретация имени. — Миш, нет, — бросает Ирка через худощавое плечо, чиркая зажигалкой у рта. — Ты же знаешь, с вами невозможно не пить. А мне ещё домой ехать. Миша забавно хмурится, как бы чокаясь двумя руками с видом бывалого пьяницы. — Да успеешь ты к своему мужику, не ссыкуй. Измайлова выдыхает возмущение и дым через покрытую трещинами носоглотку и выбрасывает мятый бычок с третьего этажа. Пусть клюют птицы. Ей не жалко. — Давай, Ир, я не буду тебя отпаивать, — улыбается Абрамов захмелевшими губами и поигрывает бутылками. — Как стёклышко отсюда выйдешь. Отвечаю. — Ладно, — сдаётся Ирка, пряча потёртую пачку в задний карман рваных джинсов. — После курантов я уйду. И ты мне должен на такси, ибо водители электричек уже вусмерть упитые. Ага? Она выходит и берёт из рук Миши пять бутылок. И как у него получается пальцами обхватывать их сразу все? — Возьмёшь у меня в куртке. Ирка возьмёт. На такси и на сигареты. Мишка не обидчивый. — Нарооод! — басит друг, заходя на кухню, и звоном бутылок привлекает внимание. Ирка улыбается, ставя пивас на стол. — Измайлова снова с нами. Прошу любить и не спаивать. Тоха, сидящий за столом, полушутя бросает ей снюс, а Ирка небрежно ловит рукой и отдаёт рядом стоящему другу. Не сегодня. — Бля, Ир, через три часа Новый год, — Тоха закидывается, закручивая косячки. — Не ломайся. Он раз в год. Морозов — тридцатилетний, высокий и худой мужик с рыжими волосами и забавными веснушками. Зрачки расширены, выкурено-кривая улыбка. — Не тебе потом домой переться, — Измайлова недовольно морщится. — Так ты останься, — вклинивается Катя Щебанько, девушка Абрамова, дружелюбно улыбаясь. — Не часто вот так вот собираемся же. — Бля, Кать, отвали ты уже от неё, — Миша подходит к ней и приобнимает за талию, а Катька смотрит на него тем самым невъебически обожаемым взглядом. — Её дома мужик ждёт. — Точно, — хмурится Щебанько, переплетая пальцы на его плече. — Извини, Ир. Ничего. Ирке ничего. — Кстати, народ, скоро Сизый подтянется. Голос Тохи щиплет уши не хуже кислоты. Ирка сдержанно и почти естественно улыбается, делая большой глоток светлого. Глотку сводит. Спустя полчаса раздаётся звонок в дверь и по иронии Ирку просят открыть. Сизов. Высокий, скуластый, с широкими плечами. Грязно-русые волосы, едва доходящие до плеч. Сигарета в зубах. Идеал. Но не для неё. Ира безразлично жмёт плечами, а через его синюю толстовку на кубиках пресса испаряется пот. Ирке ничего. Совсем. Он не здоровается — она тоже. Дима только смотрит на неё пристально, пока снимает тонкую расстёгнутую куртку, а мёртвый южный в его глазах убивает всю морскую живность. — Сизый, какие, блять, люди, — улыбается искренне Мишка, а Измайлова проскальзывает рядом с другом на кухню. — Как оно? Ирка не ебёт, что отвечает Сизов, и вообще не хочет знать. Она выглатывает в желудок пивас, и девочке хочется сегодня просто гулять. Треск. Битое стекло. Твою мать. Обкуренный Тоха каким-то образом спотыкается о ножку стола, и его весомая кружка с пивом падает, разбрызгиваясь огромными разводами на Иркиных джинсах. Охуенно. Теперь у Измайловой мокрые и джинсы, и свитер. Грёбаное, блять, спасибо. — Блять, Морозов, какого хера, ну? — Ирка очень грациозно всплёскивает руками и тыкает пальцем с ободранным белым лаком в парня. Чёртова истеричка. — Бля, Ир, не злись, — извиняющимся голосом Тоха ей шинами по ушам, поднимая руки. — Возьми вещи сестры в её комнате, а свои постирай. Потом заберёшь. И уходит здороваться с Димой. А у неё зудит в костяшках. Ира цыкает и проходит неуклюже и очень не равнодушно сквозь прихожую в комнату Юли, младшей сестры Тохи, которая празднует сегодня у своего парня. На вешалках одни платья и совсем немного брюк. Леди. Ирка усмехается и достаёт какие-то забытые армейские штаны (интересно, откуда?) и майку с рисунком сердца. Такое точно не жалко. Обшарпанная краска в туалете сыплется на кафель. Жёлтая лампочка периодически мигает. Воняет. В унитазе плещется чья-то несмытая моча. Пиздец. Ирку чертовски тошнит. Она стягивает с себя липнувшие к телу вещи, оставаясь в застиранных трусах и лифаке. Обтирается промоченным полотенцем. Денег нет, но вы живите, господа. И всё бы хорошо, но почти голой, подставляя руки под кран с ржавой водой, Ирка слышит скрип открывающейся двери. Сизый. Это финиш, ребята. — Давно не виделись, Измайлова. Зевсовы скулы, прорезающие плоть, лезут из кожи, дробя самообладание. В голубых глазах южный океан покидает берег её архипелагов. — И тебе привет, Сизов, — сквозь шум плюющейся краном воды она втягивает его ответ заранее. — А теперь выйди отсюда вон. Ирка продавливает резцом кончик языка, не прикрываясь. Ни к чему. Совсем. — Я тебя смущаю? — Сизый выхаркивается издёвкой с красных, будто обветренных губ, вибрируя ей где-то под надкостницей. Подходит медленно ближе, как хищник. Её коньячные глаза смешиваются с его расколотыми дельфинами. — Не надейся. Расправляя штаны, она ломает ноготь. А он смотрит на обстановку и кривит точёные губы в омерзении. О да, Измайловой самой блядски тошно. Липкая ссанина в воздухе пробирается в кольца трахеи. Желчь точит её изнутри. Сизов даже не целует её. Сразу стягивает лифак и трусы с едва заметными разводами от частой стирки и долбится, долбится. Выбивая членом из неё поскуливание и тихие стоны. Это не история любви, это грёбаная второсортная порнуха. Он трахает её в квартире их общих друзей, а потом разворачивается и уходит. Ирка сгрызает ноготь до мяса и смывает с себя сперму и запах мочи. Застирывает вещи. Майка с сердцем и узкие штаны смотрятся на ней нелепо. — Ир, ты чё там зависла? — с порога кухни ей Абрамов мазками магмы по ушам. — Я в душе была. Волосы сухие. Никто не спрашивает. Ирка могла их не мочить. Как всё просто, да? — Народ, ещё пара минут. Пятый курс молчит и слушает клишевую речь президента, держа в руках бутылку пиваса. Сизого нет. Идут куранты. Раз. Ирка чувствует себя настоящей дрянью, когда за распущенными волосами прячет следы от зубов. Два. Она до побеления костяшек стискивает стекло и улыбается почти искренне на улюлюканье и пьяные улыбки друзей. Три. Монотонная речь Путина на фоне Кремля ей в уши откуда-то издалека. Сейчас её мысли о другом. Четыре. Клишевое «что, блять, с ними не так» ей убогой пробоиной в груди и растекающейся патокой по рёбрам. Пять. Она вспоминает. Ебля с Сизым в обоссанном падике две недели назад. Шесть. Рваные поцелуи и водка в стаканчике из-под кофе совсем недавно. Быстрый трах в его машине. Семь. Его девушка, которую он обнимает с нежностью, а её он дерёт как в порнухе. Улыбка у Кристины красивая. И зубы у неё снежные и идеально ровные. Восемь. От него пахнет сигаретами, лопнувшей кнопкой и Kilian. От неё только дешёвым вином. Девять. Кристина считает Иру подругой, а она трахается с её парнем. Дешёвка. Десять. Пока Сизый звонит своей девушке и говорит, что задерживается на работе, Ира вылизывает ему шею и яйца. Одиннадцать. У неё во рту плесневеет правда и оседает накипью слой желчи. Он её почти никогда не целует. Ему противно. Двенадцать. Было бы доблядоты забавно, оставь она старую фамилию. Сизова Ирина Николаевна. После того, как он трахает и рвёт её в пьяном угаре на восемнадцатилетие, разворачивается самая настоящая, блять, трагедия. Какая ирония, что у неё теперь другая фамилия. (Её) история любви ждёт дома с приготовленным ужином и букетом роз в честь второй годовщины свадьбы. Ей смешно.