***
Летнее солнце палило в тот вечер настолько несчадно, что, казалось, оно решило выместить весь свой гнев сразу за пару часов. Уже неделю, как серые тучи не покидали Нагайю, а здесь вдруг на-те! Получите и распишитесь — гигантская парилка, она же — всё то же Солнце! Марин устало вытерла лоб рукой. Сегодня даже идти тяжело, не то, что куда-то на велосипеде ехать. Осталось-то всего три газеты в корзине, но чертова лень никак не хотела отпускать её куда-либо, а организм кричал о перегревании. Но разве неугомонная Асаги послушает? Осторожно поднявшись, она подошла к дому, стоящему перед ней, и бросила газету прямо на порог. Под рукой осталось ещё две. Собравшись с силами, Марин выскользнула из приятной тени и рывком вскочила на велосипед. Вспомнив, куда ей ехать, Асаги набрала побольше воздуха в лёгкие, и закрутила педали… На ветру длинные каштановые волосы развивались так же, как тонкая осока на земле — легко и непринужденно. Очки на изумрудных глазах отливали на лучах солнца едва уловимым синим блеском, а клетчатая красная рубашка иногда цеплялась краями за неровности транспорта. Марин выросла. Ну, правда, не сразу-то это и заметно — просто волосы стали длиннее, изменился стиль одежды и форма тела стала более… Взрослой. А так, она всё-таки осталась велёлой и богатой фантазией Асаги Марин, девочкой, чьи действия спасли не только её дом, но и целых два разных мира. — Йя-хо! Я дома! Последняя газета предназначалась её дому. С последних лет он несколько опустел, и теперь здесь живут лишь тётушки тройняшки, да рядом Джун и Майк. Всё. Остальные живут на маленьком столике в центральной комнате — пять фотографий прикрыты чёрной лентой. Остальные же и по сей день любят свою Марин и очень сильно ценят. Сама девушка многое успела пережить с тех пор, как были скрыты последние следы слияния её мира с Бригадуном. Она стала куда умнее, и научилась многое скрывать. Моэ Кисараги, её подруга с давнего детства, сегодня уехала. Резчик по дереву Онандо исчез из мира живых буквально месяц назад. Дедушка Шута пропал без вести ещё год назад, а отец Джун, Тадаши, внезапно погиб от инфаркта. Но Марин всё равно продолжала улыбаться, даже если на самом деле в это же время хотела кричать так громко, как только могла. — Ох, Марин! — Как ты? — Что-нибудь принести? Тройняшки всегда забавно перекрикивали друг друга. Они очень, и очень заботливы, как, впрочем, и всегда — всё, что в них изменилось, так это проблеск седины в волосах. — Нет, я не голодна. Всё хорошо! …Даже если на самом деле это не так. — Марин, ты слышала про переезд семьи Кисараги? — Мягкий голос Джун вообще не меняется. Никогда. — Я… Да, я слышала об этом. Я видела Моэ утром. Она передавала привет. Помрачневший тон голоса выдал тревогу. Марин дико не хотела этого, но видеть её слёз не желала. Как-то раз бабушка Мото сказала, что некоторых людей в своей жизни стоит отпускать. И Марин отпускала. Отпустила один раз, другой, и остальные пошли как по конвейеру. Асаги улыбнулась. Она не хотела никого расстраивать. — Всё действительно хорошо? — Да! Правда, я очень устала, и… Я пойду в свою комнату, хорошо? Марин широко улыбнулась, как бы подтверждая, что всё в порядке. Так текли её дни во время каникул — сегодня был последний школьный день, она сдала переводные экзамены и теперь может со спокойной душой ждать первых учебных дней в одиннадцатом классе. Сама школа принесла ей не мало хлопот — навёрстывание упущенного, постоянные ссоры с одноклассниками, но в целом для неё всё вернулось в норму. Лишь чувство пустоты не покидало её. Словно кто-то незаметно проник глубоко под её скорлупу непринужденности и украл что-то из души. Унес за собой много лет назад. Даже сейчас по ночам она горько плачет, но каждый раз вдруг ловит образ одного старого друга, и засыпает, слыша его успокаивающую песенку. Кто это был? Расплывчатый образ гордого воина, как рыцаря из грёз влюблённой девочки, постепенно выскальзывал из её памяти. А ведь за него, за его имя она цеплялась сильнее всего. Он был первым, кого она осознанно отпустила. Он приходил к ней во снах, успокаивал её, говорил что-то, но понять и запомнить эти фразы она никогда не могла. Однажды она уловила взглядом свою ленту на его руке. Они были знакомы, и даже близки — очень близки! Но время жестоко обращается со своими жителями. Оно отрывает тонкие ниточки памяти и заставляет забыть, потерять кого-то. Марин корила себя за это. Она схватила вдруг свой дневник и начеркала фразу, которую вдруг вспомнила. С ней такое бывает — короткие воспоминания спонтанно всплывают в голове, стремясь забыться в течение минуты. «Я не хочу видеть твоих слёз. Это причиняет мне невыносимую боль, понимаешь? Просто… Я бы хотел, чтобы ты сохранила моё имя в памяти. Раз уж брат с сестрой умудрились забыть меня... Ты же помнишь моё имя? Марин?» Рука задрожала, и соскочила с ручки, криво вывев иероглиф. Имя… Каким оно было? Почему её грызёт совесть за то, что она забыла его? Неужели она и Моэ так же забудет? Быстро захлопнув книжку, Марин бросила её на стол и плюхнулась на кровать, закрыв лицо руками. Слишком много для неё. На спине иногда давал о себе знать старый шрам, — значит, завтра будет дождь. Так всегда было при перепаде погоды. Марин вдруг вспомнила, что когда-то ещё и теряла зрение. А ведь всего пару лет назад для нее это не казалось забытой сказкой, а пара алых глаз во сне была приятным сюрпризом… Но теперь? За окном медленно опустилось за горизонт солнце. — Это ведь очерёдность, да? Сначала один, потом второй, после — третий… Моэ уехала. Она тоже оставила меня! Как… Как я могу молчать сейчас? Я даже забыла того, ради кого однажды едва не погибла, чего уж говорить о сегодня?! Девушка сильно сжала пальцами край кровати. От ногтей на дереве остался длинный след. — Скоро осень, а учебный год промчится незаметно. И что потом? Куда мне идти? Я всё так же зарабатываю на подработках, и… Тётушки уже скоро совсем не смогут готовить. Им нужна будет помощь. Улыбка, порождённая безвыходностью ситуации, скользнула по её губам, а потом вдруг исчезла. Лицо изменилось, исказилось словно от агонии, и Марин согнулась пополам. Ей было больно и страшно. Раньше она боялась прошлого, а теперь страшится будущего… — Пожалуйста… Я ведь знаю, что ты всегда приходишь ко мне во снах… Не уходи больше, хорошо? Я… Я знаю, что стала полной эгоисткой, позволив себе забыть прошлое, но… Я не хочу оставаться одной. Пожалуйста, вернись…***
В непроглядной ночи мелькнул синий огонёк. Это звёзды отразились на тёмно-синей броне стоящего здесь существа. Не человек, но и не монстр — он живёт в другом мире, запретном, закрытом для людей. Он приходил сюда всего с одной целью, и никогда не отрекался от неё. Глубокие алые глаза внимательно вглядываются в окошко домика на краю улицы. Там, забыв выключить свет, мирно спала девушка, не удосужившись даже переодеться — она просто свалилась с ног от усталости. Незнакомец улыбнулся. Он помнит, как когда-то и сам помогал ей в её тяжёлой работе, но сейчас попросту не может этого сделать. Нельзя показываться. Лишь косвенно, не вызывая подозрений. Он подлетел ближе к домику, скрывшись в листьях сакуры. Теперь можно было детальнее разглядеть и его самого, и девчонку. Правда, последнюю сегодня мы уже видели — тихо посапывая, Марин дёргалась во сне. Но первый совсем не походил ни на кого из известных человеку существ. Он был очень высок, телосложение было как у мужчины, но на плечах и ногах была тёмно-синяя броня, а за спиной такие же крылья. Кисти рук заменяла шпага и лазерган. Живое оружие — так однажды представил себя Мелан Блю, стрелок-мечник из мира под названием Бригадун. Он помнил те короткие моменты, когда в ночи мог незаметно проникнуть в её комнату. Иногда Асаги плакала, иногда спокойно спала, но каждый раз нервно дёргалась, нашёптывая: «прости, прости меня, я не хотела забывать». Мелан всегда с трепетом относился к ней. Он понимал, что Марин совсем не хотела его забывать, но ей пришлось. Он не винил её за это. Директора Ассамблеи даже как-то раз упрекнули его в стремлении навестить её, и наказали применять мономакию для извлечения памяти, Инзицию, чтобы Марин, итак достаточно пострадавшая от Бригадуна, забыла посторонний мир. Мелану было тяжело и невыносимо больно, но он был обязан раз за разом распылять газ маленького существа вроде насекомого, чтобы не причинить боль девушке. Он едва не кричал, когда слышал мольбы о том, чтобы он не исчезал, с уст Марин, но что он мог? Так, это был единственный повод навещать её хоть раз, даже если это причиняет дикую боль. Время шло. Каждый раз ему был позволен лишь час времени, прежде чем дыра в Забавный мир и обратно закрывалась. Мелан действовал максимально быстро, чтобы больше времени проводить рядом с Марин — особенно сильно он торопился, когда знал, что девочке было не менее тяжело, чем ему. Он так же знал и то, что Марин никогда не плакала при людях, и плакала она только ночью, а чтобы её успокоить было достаточно напевать песенку, которую она называла «колыбельной». Но этот раз… Он был другим… Осторожно шагнув в комнату, стрелок-мечник присел возле низенькой кровати Асаги. Она молчала, но тряслась. Глаза были скрыты за чёлкой, и сама она вся сжалась, как маленький комочек шерсти. Обычно девушка что-то шептала, ворочалась или просто тихо роняла слёзы, но сейчас она лишь шевелила губами, дрожа и не издавая ни звука. «Я не хочу тебя забывать, мне больно» — прочитал по губам Мелан. Ему вдруг стало очень больно в области сердца — когда-то он обещал слушать её и оберегать. Он даже сейчас вдруг не смог слова сказать. «Мне тоже…» — едва ли не вымолвил он. По крайней мере, он подумал, что не сказал. Когда стрелок, наступив себе на рану, решился выпустить «ежедневную дозу» газа, девушка вдруг снова зашевелила губами. «Пожалуйста, ты ведь моя единственная опора». Сложно поверить, но и у мономакии могут дрожать руки. Мелан замер, подняв глаза. Постоянная улыбка вдруг спала с её лица, и он увидел настоящие эмоции, не скрытые от него. Он увидел забытую надежду, пустоту и глубокий страх, он услышал, как она нервно дышит, как быстро билось её сердце, и от этого он сам не заметил, как приблизился за дозволенную черту. Он буквально сорвался. Многие думали о том, как действие газа повлияет на Марин, но никто ни разу не задумался о Мелане. Тихим, незаметным порывом смахнув с её глаз слезу, он осторожно прикоснулся к её щеке. — Я никогда, никогда не хотел делать тебе больно... Он хотел сделать что-то ещё, крепко-крепко обнять, но для него даже такое касание было сравнимо с прикосновением к хрусталю. Он сильно, дико, невыносимо, просто всесокрушающе хотел большего. Но границы всегда будут собой. — Ты никогда не будешь одна… Никогда больше! Неужели ты недостаточно много страдала, чтобы и дальше оставаться такой… Его собственный шёпот вдруг оборвался. Марин подняла руки и тихо, как и он, неслышно коснулась его. Для них это было схоже с чем-то запретным. — Как и ты… Ты тоже много страдал, ведь так… Ме… Мел… Мелан? И, всё-таки, она сказала его имя. Это стало контрольной точкой. Местом, где запрет становится ничем, а собственные желания — превыше всего. Точка невозврата. Она просто не спала. Лишь в полусне качала головой, не более за эту ночь. Словно в забытии, она осторожно прижалась к стрелку-… Нет. К своему стрелку-мечнику. Она давно вспомнила, что была напрямую связана с ним. — И всё-таки, без меня ты всё ещё как без рук, да? Даже спустя столько лет… — Всегда, Марин. Всегда… Нуждаясь в помощи друг друга, они стали как за воздух цепляться. Для них уже ничего не существовало. А за окном в ту ночь лил тёплый дождь. Он как бы скрывал то, что творилось в маленьком домике из Нагайи. — Ты всё это время старался меня защитить… Но тебе всегда было больнее, верно? В последние минуты своего пребывания здесь, Мелан понял, что никогда не сможет забыть это место. Подумать только, сорока семью минутами ранее он был уверен, что для них будет лучше, если они забудут друг о друге… — Да, но эта боль не сравнится с тем, что я натворил. Ты плохо спала из-за Инзиции, и к тому же страдала из-за разрыва памяти. Я причинил куда больший вред, снова! Я… Прости меня, Марин… — Ты не хотел этого, и я не в праве тебя винить за это.***
— Стрелок-мечник Мелан Блю, как проходит эксперимент с Инзицией? — Лала строго оглядела воина. — Всё проходит очень медленно, но успешно. — Мы не имеем права использовать большие дозы, и использование мономакии-извлекателя придётся продолжать около нескольких человеческих лет. Ты же понимаешь это? — Да. — Вот и славно. Главное, что всё работает как надо. Лала отвернулась и убежала к остальным Директорам. Мелан же улыбнулся — какая разница для них, использует он Инзицию, или же нет? Это теперь только его дело. Он просто не смог бы продолжить — да и смысла уже нет. Улыбаться и видеть счастливые глаза Марин — вот всё, чего желал он сейчас.И желание это исполнилось.