Шепот ветра

— Чонгукки! Сухая трава трепещет на ветру, солнце припекает и палит нещадно, от чего кожа на щеках и шее покраснела и начинает побаливать. Где-то далеко-далеко на горизонте (а на самом деле всего в километре отсюда) лениво блестит море, свежий соленый воздух смягчает июльскую жару. Возле дома душно и трудно дышать, поэтому гулять там просто невозможно: клонит в сон, тяжелеет голова. А здесь хорошо. Здесь стопы приятно щекочет земля, морской бриз гонит ввысь неаккуратного летучего змея, бабочки путаются в волосах, цветут и пахнут васильки. Тэхен бежит смешно и как-то неловко, разбрасывая в стороны нелепые длинные руки-ноги и улыбаясь дурацкой улыбкой. Загар золотит детское лицо, темные пряди перепутались в воронье гнездо, а торчащие в стороны уши радостно шевелятся. На пальцах прозрачной паутиной нанизана леска от летучего змея. — Чонгукки, подожди! — кричит он, громким топотом разгоняя птиц. — Подожди меня! По поляне разливается звонкий мальчишеский смех. Чонгук, подзывая Тэхена ближе, падает в траву, роняя его рядом с собой и сжимая его костлявые пальцы своими пухлыми маленькими руками. Вокруг тишина, которую нарушают лишь их голоса и шепот ветра, приносящего морской аромат. *** В этом году они впервые остались в городе. Мама Тэхена уговорами и угрозами убедила их, что впереди экзамены и поступление. Что они уже взрослые, поэтому летние каникулы нужно проводить за учебой, а не в притаившейся на краю Кореи маленькой деревеньке, куда до сих пор не добралась цивилизация. Естественно, ни о какой учебе не могло быть и речи. Дни напролет Тэхен и Чонгук просиживали в прохладе квартиры, объедаясь мороженым, обливаясь потом и до покрасневших глаз глядя в экраны компьютеров и смартфонов. За окном расплавленный на солнце асфальт, в маленькой комнатушке стены, увешанные звездными картами и плакатами любимых героев, мягкие пыльные пледы, от которых переносить жару только сложнее, а в голове мысли лишь о новых играх на купленной недавно приставке, работающем на последнем издыхании кондиционере и сильно газированной коле, стоящей внизу, на кухне. От жажды она не спасает совсем, но удержаться практически невозможно. — Чонгук, — глухо мычит Тэхен, пиная его в голень и лениво сталкивая с кровати. — Принеси попить. — Пошел к черту. Чонгук пинает его в ответ, завязывается сонная потасовка, и они оба оказываются на полу, где тянет легкий сквозняк. С минуту так и лежат, навалившись друг на друга и наслаждаясь долгожданной прохладой. Разбрасывают тела в виде двух аморфных морских звезд, чтобы лучше чувствовать потоки воздуха. Тэхен толкает Чонгука в плечо, потому что его огромная перекачанная тушка загораживает прохладу. — Маленький свин. — Свин здесь только один, хен. Ты. Они не вылазят из дома уже около двух недель. Даты перепутались, каждый день похож на предыдущий. Скучно. Хочется к бабушке в деревню: от компьютера, сказать по правде, уже болит голова, учеба портит жизнь весь год, хочется оставить ее на потом, расслабиться и отдохнуть. Организму жизненно необходим морской бриз, фирменные сладкие пирожки и ветер, гуляющий в волосах. Но приходится тухнуть в этой бетонной коробке, заедая грусть шоколадным мороженным на двоих. — Сходим погулять? — Тэхен с трудом переваливается на левый бок, из-под ресниц глядя на его профиль. Фигура, как у взрослого парня, а лицо совсем еще детское, с пухлыми щеками, знакомое до последней царапинки и шрама на щеке. — Если ты хочешь умереть, хен, я могу предложить гораздо более быстрый способ, — Чонгук закатил глаза (настолько привычный жест, что уже даже не обижает) и дал ему ладонью по лбу, отталкивая чуть дальше от себя. — Бука. Ты меня совсем не любишь, — он обиженно надувает губы и некрасиво морщит нос, именно так, как Чонгук ненавидит больше всего. Потому что даже кривляясь и дурачась мальчишка выглядит симпатичнее любой из их одноклассниц, признанных настоящими красавицами. Вот только он не девчонка. Тэхен шкодливо ухмыляется и переворачивается обратно на спину, почесывая живот, отчего мышцы на его тонкой, но сильной руке напрягаются сильнее. Ну да, совсем не девчонка. Гирлянда из ракушек, закрывающая окно лучше всяких штор, звенит под порывом сухого ветра. И в голове у обоих мелькают счастливые воспоминания, где ракушки поют точно так же, когда бабуля перемывает их чистой проточной водой, дедуля с усталой улыбкой помогает им строить кривой домик на дереве, а издали слышен топот сказочно-белоснежных лошадей. Тэхен хмурится, задумавшись о чем-то, и хитро наклоняется к Чонгуку, отбрасывая тень на его лицо. — Хочешь в деревню? — Деревню? — Чонгук насмешливо хмыкает, отводя глаза. — Какая деревня, Тэтэ, мы уже не дети. Неужели тебя нечем заняться тут, в городе? — Мыть своим потом полы, потому что в этих каменных джунглях жарит, как в адском котле? — Тэхен знакомым жестом закатывает глаза и легонько бьет его под коленку ногой, потому что видит, что Чонгук просто выделывается, а в деревню хочет чуть ли не больше него. — Нет уж, спасибо, хватило. Они недолго лежат в тишине, прислушиваясь к звукам с улицы. Крики ребятишек во дворе перемежаются со строгими голосами их родителей и далеким гудением машин. Хлопает закрывшаяся дверь, этажом выше с бельевой веревки улетела белая косынка, чьи узорчатые края мелькают в синем небе. Голуби испуганно курлыкают, шурша крыльями. — И что ты предлагаешь? — неуверенно спрашивает Чонгук, стараясь выглядеть совсем незаинтересованным. Он смотрит куда-то в низкий потолок, между люстрой, украшенной бумажными журавликами, и фосфорными звездами, которые уже почти не светят в темноте. Журавликов они складывали вместе, сидя в коридоре на рассвете. Хотелось, чтобы птички ожили и улетели в небо, через оставленное открытым с вечера окно. Конечно, журавлики не ожили, а госпожа Ким потом заставила убирать их с клумбы, потому что соседка стучалась к ним и ругалась, недовольно упирая руки в бока и грозно хмуря брови. Выбрасывать их жалко. В детстве думалось, что нужно лишь немного подождать - и они расправят свои бумажные крылья, щелкнут мягким клювом, после чего, подхваченные ветром, улетят на свободу. — Может, съездим сами? Я помню номер нужного автобуса, а в копилке есть немного денег. На билеты хватит, — Тэхен поднимается на ноги, хрустя худосочной спиной, и подходит к тайнику за одним из комодов. О тайнике на самом деле знают и Чонгук, и мама с отцом, и даже бабушка, пару раз приезжавшая в гости и заставшая внука за сосредоточенным пересчитыванием небольшой горстки монет. Но все тактично делают вид, что ни о чем не догадываются. Хотя Чонгуку он рассказал сам. Кажется, секретов между ними совсем нет. — Твоя мама тебя прибьет. Моя мама тебя прибьет. Потом она рядышком закопает и меня, и мне придется терпеть тебя даже на том свете, целую чёртову вечность, — лениво бурча все это, Чонгук переползает на кровать и утыкается носом в подушку. Тэхен гремит монетками в жестяной банке и плюхается рядом. — Вот и прекрасно, — он высыпает деньги на так удачно подвернувшуюся спину и пересчитывает, раскладывая в маленькие беспорядочные горстки. — Сколько стоит один билет? — Я думал, ты всё знаешь, — саркастически тянет Гук, стараясь лежать ровно и неподвижно. — Я всё знаю. Просто не всё могу вспомнить, — опустевшая банка скатывает на пол, несколько монеток соскальзывает на плед, путаясь в длинном ворсе. — Молчи и не мешай мне, маленький свин. — Сам такой. Часы тихо пиликают, напоминая, что уже почти вечер и им стоит торопиться, если они хотят успеть до темноты. — Наверное, хватит. — Наверное? — Чонгук привстает на локтях и поворачивается, отчего бережливо разделенные на две части деньги снова смешиваются в одну кучу. — Чон Чонгук! — Тэхен ударяет его в плечо кулаком, сгребая мелочь и перенося её на тумбочку, чтобы заново пересчитать. — Лучше займись полезным делом. Посмотри, во сколько отправляется последний автобус, или собери рюкзак, иначе я случайно забуду твои вещи дома и тебе придется ходить по улице в трусах. — Мы едем в деревню. Там все ходят в трусах, — Чонгук пожимает плечами и выходит из комнаты, насмешливо глядя на сосредоточенно сгорбившегося над монетами Тэхена. — Значит, без трусов, — бросает тот в закрывшуюся дверь. Когда они спустя час оказываются на остановке за городом, жара уже начинает спадать. На билеты едва хватает, до нужного автобуса остается всего пара минут, и вдруг становится ясно, что зубные щетки и телефоны остались дома, а бабушка так и не знает об их приезде. Значит, придется искать дорогу до дома пешком, скорее всего, поздним вечером, рядом с лесом, где дедушка иногда подстреливает волков, что гоняют их овец. Настоящих свирепых волков. Жуть. От станции идти километров пять по пустому полю, а потом еще два через густую рощу. Плутать им минимум час, а под рукой даже завалящей карты нет, чтобы узнать, в ту ли сторону они свернули. — Ты непродуманный дурак, хен. — Я не должен думать за нас двоих, мой юный падаван, — Тэхен приосанивается, делая вид, будто все идет по плану. — Свое испытание ты провалил, Чонгук, так что именно из-за тебя нам придется бродить в потемках. Ты виноват. — Нет, просто ты дурак, хен. — Ладно. Возможно. Самую малость. Чонгук вздыхает и смотрит на испещренное облаками небо, оттягивая за ворот прилипающую к телу майку. Волосы на затылке неприятно взмокли, пот щиплет небольшую царапину на шее. А взбалмошный хен, нагруженный огромным рюкзаком, поскакал ловить огромную сороку, которая попыталась стащить с его руки браслет. Дедуля, направляющийся с ними в одну сторону, удивленно смотрит на него и опасливо жмется к углу остановки. Интересно, сможет ли он помочь им добраться до дома, когда они наконец приедут в деревню? Чонгук вздыхает, легко улыбается и бежит за сорокой, которой все таки удалось украсть блестящий браслет. В ржавом автобусе пахнет застарелым потом и бензином, пыльные окна защищают от пригревающих солнечных лучей, а в приоткрытую форточку задувает прохладный ветерок, облегчая дорогу. Первый час Тэхен вертится на месте, полный энергии из-за их маленького приключения. Он комментирует все, что видит за окном, все время дергает его за рукав футболки и треплет свою челку, закусывая заалевшую губу. А потом как-то совсем неожиданно засыпает, едва не рухнув на пол при очередном повороте. Чонгук смущенно оглядывается и, убедившись, что на них никто не смотрит, укладывает его голову себе на плечо. Их руки лежат совсем близко, соприкасаясь и переплетаясь мизинцами. Когда он просыпается, солнце за окном уже почти село. Его голова удобно лежит на тэхеновой груди, ладонь зажата в чужих потных пальцах, а спина неприятно ноет от непривычного положения. Салон пуст, тот дедуля, видимо, вышел на пару остановок раньше. Значит, путь придется искать самостоятельно. И он мог бы думать о своей участи весь оставшийся путь, однако сердце под его ухом бьется размеренно и так успокаивающе, что оставшиеся минуты дороги пролетают совсем незаметно. В голове вдруг вспыхивает стыдливая мысль: а как там родители? Они все ведь наверняка волнуются и места себе не находят. Телефоны остались дома, записок никаких нет, вещи пропали... — Чонгукки, мы приехали. Стоит прозвучать этим словам - и волнения о родителях мгновенно исчезают. Хриплый со сна баритон заставляет щеки покраснеть, а пульс участиться. Резко садясь на месте, Чонгук отдергивает руку и подхватывает рюкзак, поскорее выбегая на свежий воздух. От духоты в голову уже лезут всякие странные мысли. Автобус, мигнув фарами, скрывается за поворотом, и они остаются в полном одиночестве. Становятся видны на небе первые звезды, настоящие и красивые, сияющие гораздо ярче, чем детские наклейки в комнате Тэхена. Не сговариваясь, молча бредут в сторону виднеющейся на горизонте полоски леса. В высокой траве стрекочут цикады, ветер что-то тихо шепчет, обдувая лицо, поют поздние птицы, прячась в гнездах, и склоняют пестрые головы цветы. Все готовится ко сну, только они идут непонятно куда, надеясь не потеряться и не встретить диких зверей, которые, не раздумывая, могут наброситься на них и растерзать. Чонгука передергивает от подобной перспективы, и Тэхен, фыркнув, бросает ему на плечи кофту, пробурчав что-то о том, что ему следует заботиться о маленьких поросятах, ведь сейчас он самый старший и ответственный, а значит, не может допустить его смерти от обморожения. И не важно, что на улице все еще жара. И что дернулся Чонгук вовсе не из-за холода. Хочется бросить кофту обратно и проворчать что-нибудь шутливо-обиженное в ответ, но длинные рукава дают хоть какую-то защиту от голодных комаров, караулящих на каждом шагу. Когда они доходят до середины поля, ноги уже начинают побаливать с непривычки, спины оказываются еще более вспотевшими, а из-за комаров на них нет живого места. Хочется сесть и передохнуть немного, но если остановятся сейчас, то так и умрут здесь, на начинающей желтеть траве, съеденные кровожадными насекомыми во время одного из самых великих приключений в их жизни. — Оставь меня и иди один, Чонгук, — драматично стонет Тэхен, падая на колени и пачкая светлые джинсы травой. Не отстираются ведь теперь. — Оставь. Я умру здесь, но ты сможешь дойти до самого конца и выполнить миссию, возложенную на твои хрупкие плечи! — Дурак, — озорно тянет Гук, дьявольски ухмыляясь. — Я никогда не был на стороне добра. Все затевалось ради того, чтобы взять тебя, воина света, измором и победить! Чонгук издает боевой клич и валит его на траву, щекоча и отбиваясь от ответной щекотки. Сумеречную тишину прорезает громкий хохот и шутливые пожелания смерти врагу. Они катаются по земле, балуются и задыхаются от смеха, устроив потасовку, пока не теряют остатки сил. Тяжело дыша, оба разваливаются на траве и глядят счастливыми глазами в звездное небо. Как год, два, три, как вечность назад. Казалось, они проживают одну жизнь на двоих, словно бы неотделимые друг от друга. В каждом воспоминании всегда всё делают вместе: и пакостят, и отбывают наказания, и ссорятся, и мирятся. Всегда находятся где-то рядом, на периферии, даже если только в мыслях. Все звездные ночи делят на двоих, не бросая друг друга и во время грозы. Разглядывая пояс Ориона и далекую Венеру, Тэхен улыбается и чувствуется, как к ладони несмело подбираются чужие пальцы, как через свежие запахи поляны пробивается знакомый аромат корицы, молока и чего-то, что нельзя определить словами. Чего-то, что хочется назвать домом и притянуть в крепкие объятия, никогда больше не выпуская из рук. Тэхен, он прямолинейный и всегда следует душевным порывам, даже если потом оказывается в дураках. И поэтому его губы сейчас неумело прижимаются к губам Чонгука, пальцы сминают мокрую футболку, нос упирается в знакомую мягкую щеку, не позволяя дышать, а глаза видят в чужом взгляде то, чему не нужны громкие слова и широкие жесты. Оно подобно полевой ромашке, что из маленького хрупкого ростка превращается в стойкий и нежный цветок, красивый в своей простоте. Эти чувства - первые нежные чувства - они тоже разделили на двоих. Они так привычны и повседневны, но красивы в своей рутинной необходимости. Без них, кажется, уже невозможно жить. Целуясь под светом звезд, они слышат, как ветер тихо перебирает высокую траву, медленно смолкают цикады и засыпают птицы и цветы. — Чонгук, — шепчет Тэхен, опираясь на локти рядом с его головой и почти соприкасаясь носами. — Чонгук, я, наверное, потерялся. — Где? — он, все еще растерянный и разгоряченный поцелуями, любуется порозовевшими щеками и вороньим гнездом на голове, держа руки где-то под чужой майкой, на спине, чувствую пальцами быстрое биение сердца. — В твоих глазах. Тэхен глупо ухмыляется и тут же кривится, почувствовав пинок. Умеет же все испортить. Чонгук спихивает его с себя на землю и, бормоча что-то себе под нос с улыбкой, поднимается на ноги. Подхватывает рюкзак, отряхивает безнадежно испорченные штаны и двигается в сторону леса, оставляя глупого Тэхена позади. В небольшой рощице они тоже целуются. Уже совсем не опасаясь диких зверей, сами, как дикие, набрасываются друг на друга, трогая везде, куда могут дотянуться, целуя глаза, нос, щеки, уши, брови. Покусывая загорелую шею, оставляя влажные следы на плечах. Губы распухли и немного побаливают, но как можно оторваться, когда ты наконец дорвался до той сладости, о которой, скрываясь, мечтал столько бесконечно долгих дней? Заслышав топот копыт и скрип колес, они едва успевают привести себя в порядок. — Ну, оболтусы. Забирайтесь, — тянет дедушка, встречая их облегченным вздохом и широкой улыбкой. Тэхен бросает взгляд на Чонгука, сверкающего шальной ухмылкой, и забирается на повозку первым, почему-то краснея. Родители, оказывается, обзвонили все больницы и морги, прежде чем догадались спросить у бабули, которая, будто предчувствуя, отправила деда им навстречу. Сказали, что дома их будут ждать серьезный разговор и недельное наказание, а пока можно отдохнуть под бабушкиным крылом, наедаясь наперед фирменными сладкими пирожками, гоняя по ветру старого летучего змея и украдкой целуясь по углам, думая, что в этот момент их никто не видит. *** — Чонгукки! Сухая трава все так же трепещет на ветру, солнце припекает и палит нещадно, от чего кожа на щеках и шее покраснела и начинает побаливать. Где-то далеко-далеко на горизонте (а на самом деле всего в километре отсюда) лениво блестит море, свежий соленый воздух смягчает июльскую жару. Возле дома душно и трудно дышать, поэтому гулять там просто невозможно: клонит в сон, тяжелеет голова. А здесь хорошо. Здесь морской бриз, просторная поляна и под боком Тэхен, с которым так приятно целоваться длинными летними вечерами, не думая о том, что ждет их завтра, и о том, что было вчера.