Ярче

Серые стрелы небоскребов разрезают белые облака. Черные перья листьев опадают на серый асфальт. Серые машины спешат в серое никуда, выдыхая серый же дым из черных выхлопных труб. Серые витрины, серые окна и двери, серые фонарные столбы. Черные провода и светофоры, черные стаи птиц, устремившихся в серое небо. Черная нить проезжавшей вдали электрички. Серая толпа. Чонгук, такой же серый и безжизненный, как и все вокруг, лавировал в этой толпе, отбрасываемый волнами спешащих людей в разные стороны, и безразлично продолжал свой намеченный путь. Черная змейка наушника затыкает серое ухо, увешанное сережками, позволяя слуху и разуму чувствовать яркость красок, никогда прежде не виденных вживую. Уголки серых губ опущены вниз, бледное лицо скрыто капюшоном толстовки, которая застегнута до самого подбородка, скрывая черно-белые рисунки на теле. В черных глазах отражается серая безысходность. Таких, как Чонгук, называют неправильными. Покалеченными. Несчастными. Странными и не такими, как все. У него нет метки. Чонгуку уже давно минули светлые шестнадцать, постепенно потемневшие и сделавшие его двадцать один чернее ночи. Казалось бы, разве может родиться на свете человек, у которого нет метки? Человек, которому суждено прожить всю жизнь в серости и тоске, не встретив никогда ту душу, что принесет за собой яркость красок и цветов. Своего соулмейта. А вот поди ж ты, родился. Вылез в этот бренный мир: неполноценный, бракованный. Чужой. На его запястье не расцвела изысканная лилия, не пустила ростки капризная роза на ключице и не зазвенели ландыши на лопатке, не проклюнулась нежная незабудка у шеи. Ничего. На протяжении целых четырех лет ничего. А потом Чонгук просто плюнул на все это и спустя месяц, навестив мать в другом городе, предстал перед ней забитый от кончиков пальцев и до самых ушей. Красочные сны будто оживали на его коже: парящие птицы и сказочные змеи, ночное небо, усыпанное звездами, и роскошный тигр, обвивший тонким хвостом крепкую шею. И множество ненавистных цветов, всех возможных расцветок и форм. Цветущие, увядшие, смятые, отпускающие на волю свои лепестки. Любые. И ни один не распускавшийся на его теле ярким цветным пятном. Мать только охнула и промолчала, отводя сына на кухню, чтобы напоить чаем. А ночью Чонгук услышал из ее спальни задушенные рыдания, сделавшие его жизнь на оттенок темнее. Давно это было. Скользя в серой толпе людей, такой же бесцветный Чонгук торопился к Юнги, тому самому мастеру, благодаря руке которого его тело украшала целая волшебная история, ярко вбитая иглой под кожу. Хотелось покрыть рисунками всего себя до самых пят, но пока оставалось слишком много свободных мест, сводящих с ума своей белизной. Салон был для Чонгука таким же серым, как и всё вокруг, но он готов был биться об заклад, что на самом деле он сиял и полыхал самыми обжигающими цветами, которые только мог различить человеческий глаз. Полыхал так же, как искры, летавшие между двумя его владельцами, бывшими одновременно и единственными мастерами, работавшими в нем. Юнги и Намджун, лучшие друзья и лучшие враги друг для друга. Два поразительных идиота, которые давно уже нашли свои родственные души. Один просто никак не может раскрыть шире свои маленькие глаза и оглядеться вокруг, а второй, как ребенок, молчит и терпит, периодические срываясь и ругаясь с Юнги так, что слышно даже на улице через дорогу. Но, как ни крути, счастливые идиоты. Нормальные идиоты, которые смотрят на яркий цветной мир с яростной любовью к жизни и к друг другу. Мрачно осмотрев знакомые до малейшей трещинки двери, Чонгук толкнул одну из них, впуская серый осенний воздух. Прожурчал звон музыки ветра. Из-за стойки приветливо махнула рукой забитая мелкими, мудреными рисунками Бора, щебетавшая мягко по телефону со своим парнем и сияющая широкой красивой улыбкой. Из вежливости вынув из ушей один наушник, Чонгук кивнул ей и вошел в мастерскую, из которой слышался звук жужжащей машинки. В кресле ёрзала худющая испуганная девчушка, которой, наверное, едва исполнилось девятнадцать. Намджун, сосредоточенно выводивший на ее руке какую-то черную надпись, приговаривал успокаивающую, должно быть, чепуху, стараясь работать как можно аккуратнее. Юнги в другом углу комнаты готовил инструменты к работе, пробурчав что-то приветственное, когда заметил краем глаза вошедшего Чонгука. Юнги, вообще-то, такой жутко вредный и тонкий как тростинка, даже в этих огромных майках и куртках, из которых он не вылазит никогда. Только и видно, что руки-палочки, ноги-спички да недовольное бледное лицо. Маленький ворчливый гном. На первый взгляд (но только лишь на первый) непонятно совсем, как он мог оказаться соулмейтом такого добродушного улыбчивого Намджуна, похожего на неуклюжего медведя. И уж точно не понятно, почему к нему так привязался Чонгук. Ребята стали для него единственными друзьями, когда он приехал совершенно один в чужой город, брошенный школьными приятелями и разочарованный в своей стремительно чернеющей жизни. Оба парня никогда никак не задевали и не жалели, понимая его, наверное, и испытывая порой те же чувства, что и он. Ведь, открыв тату-салон, они обеспечили себе множество косых взглядов и недовольно искривленных лиц при каждом выходе на улицу, при любом знакомстве с новыми людьми. Как же они могут портить чужую драгоценную кожу, на которой где-то под слоями краски может цвести чей-то цветок? Чонгук фыркнул своим мыслям, подходя к Юнги и плюхаясь рядом на стул с мягкой серой спинкой. Юнги достал альбом и карандаш, закидывая ногу на ногу и выжидающе глядя на парня. — Хоть бы наушники вытащил, мелочь невоспитанная. Чего приперся? — Чонгук слабо усмехнулся. Послушав хена, вытащил второй черный наушник, оставляя висеть его вдоль белой завязки капюшона. — Просто посмотреть. — И на какую сумму собираешься посмотреть в этот раз? - хмыкнул Юнги и наклонился ближе, рассматривая на протянутом телефоне картинку с узорчатой черно-белой бабочкой. Должен же, — подумал Чонгук, — быть хоть кто-то на его теле, действительно любящий все эти бутоны и цветки. Юнги нахмурился, но ничего не сказал, отбирая из рук телефон и принимаясь за работу, по пути добавляя в рисунок что-то свое. Он не любит повторяться, впихивая свою оригинальность в каждое произведение, в каждый штрих, каждую чертову линию, заставляя ее жить собственной жизнью. Юнги действительно талантлив, ему повезло найти то место, которое он по праву может называть своим. Откинувшись на скрипнувшую спинку стула, Чонгук окинул взглядом помещение. Несмотря на определенную популярность салона, комнатка мастерской была маленькой и тесной, вмещала только два рабочих места, раковину возле узкого окна и пару шкафов и кресел. Каждая деталь была знакома Чонгуку так сильно, что он бы смог описать всю комнату по памяти, ни разу не ошибившись. Поэтому, наверное, глаз привлекло непривычное пятно в дальнем углу. Парень. Там тихо и бесшумно сидел парень, забравшись с ногами на диван, будто у себя дома, и что-то сосредоточенно рисуя карандашами в альбоме. Растрепанные черные волосы, чуть более серая, чем у Чонгука, кожа, смешные штаны-комбинезон. В ухе блеснули гвоздики сережек, а на рубашке будто шевелились бутоны лилий, идущие волнами от неспешных движений рук. Дернув головой, чтобы убрать мешающую челку с лица, он вдруг, не меняя положения, посмотрел из-под темных бровей прямо Чонгуку в глаза. Парень от неожиданности дернулся и отвернулся, наклоняясь к ушедшему с головой в работу Юнги. — Это кто? Тот отвлекся, недовольно цыкнув, и уставился на Чонгука раздраженно, а потом посмотрел в сторону дивана. Его взгляд потеплел, а на губах мелькнула ласковая улыбка, которая тут же пропала. — Пусть сидит, не смущай его. Это мой младший брат — Тэхен. Юнги вернулся к рисунку, а Чонгук продолжил украдкой разглядывать парня. Красивый. Даже очень. Словно принц сошедшей со страниц сказки, так он был изящен в своей простоте. Темные тени по-особенному ложились на его гладкую серую кожу – не хотелось отрывать глаз. Тэхен был волшебным. Все время, пока Чонгук сидел в салоне на скрипучем стуле, пока слегка морщился от боли, растянувшись на кресле под иглой машинки, пока отдыхал в перерыве, не вслушиваясь в ругательства Намджуна и Юнги, не поделивших чашку с кофе, – все это время парень сверлил взглядом Тэхена, иногда ловя его ответный взгляд, быстро возвращавшийся к разложенному на коленях белоснежному альбому. А когда он уже собрался уходить и положил ладонь на дверную ручку, его кто-то легонько похлопал по плечу сзади и потянул за толстовку, без слов прося развернуться. Чонгук, несмело оглянувшись, увидел его, странно смотрящего и протягивающего лист бумаги, на котором парень с удивлением узнал себя. Узнать не составило труда, потому что рисунок походил на самую настоящую черно-белую фотографию. Ошарашенно приняв его и тихо поблагодарив, Чонгук провел взглядом сразу убежавшего Тэхена, не обратив внимания на поджавшего губы Юнги, и ушел, не прощаясь. Дома, в его серой полупустой квартире, прямо посередине голой стены теперь одиноко висел чужой рисунок, заставляя сердце невнятно сжиматься одним своим видом. Когда Чонгук пришел через пару дней доделать татуировку, в уголке снова примостился Тэхен, на этот раз окруженный белым паром, ветвившимся из чашки со сладким серым какао. Юнги тихо и мрачно сверлил взглядом стену, а Намджун делал вид, что очередная размолвка, наверняка приключившаяся всего пару минут назад, его совершенно не волнует. Костяшки его правой руки, сжимавшей деревянные палочки для еды, казались белее обычного. Какие же они оба и-ди-о-ты. Не доставая наушников из ушей, Чонгук поздоровался, подошёл к Тэхену и тяжело сел рядом, пряча руки в глубоких карманах очередной толстовки. Парень будто и не заметил чужого присутствия, продолжая водить карандашом по бумаге и иногда потягивая из белой кружки какао. Сидя так, без слов и взглядов, Чонгук чувствовал сероватую неловкость, нависшую над головой. Тэхену, казалось, было все равно на чужое присутствие, поэтому парень, на секунду оглядев тесную комнатку и готовящегося к сеансу Юнги противоположном углу, пододвинулся к нему ближе, почти касаясь плечом чужого плеча, и посмотрел на рисунок в альбоме. Наверное, это было не очень вежливо, но Тэхен никак не показал свое недовольство, напротив, сел поудобнее, чтобы Чонгук мог спокойно наблюдать за тем, что выходило из-под его графитного карандаша. Картинка была... Необычной. Хаотичные всполохи и линии, штриховки и растушевывания, от которых пальцы и нос Тэхена потемнели. Множество никак не связанных друг с другом черно-белых кусочков. А если расфокусировать взгляд и посмотреть на рисунок целиком, не выхватывая взглядом детали, – это силуэт. Мужской силуэт, в котором Чонгук, подумав немного, узнал самого Тэхена. Чонгук так долго вглядывался в него, так был зачарован увиденным, что совсем упустил тот момент, когда на его плечо мягко опустилась голова Тэхена, щекоча кончиками черных волос шею. Он посапывал тихо, прижимая к груди драгоценный альбом. Послышался неожиданно громкий голос Юнги, и парень, разозлившись непонятно почему, бросил в него серой диванной подушкой, едва не задев стеклянную кружку на столе. Юнги хотел запустить подушку обратно, но обескураженно замер, смотря на сладко спящего брата, прижавшегося к Чонгуку, который поднес палец к губам, прося быть потише. Юнги, выглядевший в этот момент как-то по-особенному уязвимым, подошел ближе и придержал кудрявую темную голову, давай высвободить плечо и пересесть на кушетку. Когда Тэхен проснулся на неудобном светлом диване с неудобной светлой подушкой под щекой, он был один, а рядом лежали забытые черные наушники, выскользнувшие из чужого кармана — Я не знал, что у тебя есть брат, — пробормотал Чонгук, сидя в тесном кафе напротив Юнги и потягивая из белой чашки крепкий чай без сахара. За окном барабанил дождь, вынуждая людей прятаться в теплых помещениях, окутанных ароматом сладких булочек и горячего шоколада. — Мало кто знал, — Юнги укутался сильнее в свою безразмерную кофту, которая наверняка была бы великовата даже Намджуну. — Он очень тихий, у него даже нет друзей. Он... Он такой же, как ты, Чонгук. — Как я? — У него нет метки. Юнги обхватил себя за плечи, будто пытаясь согреться, и посмотрел на капли дождя, торопливо стекающие по серому стеклу вниз. — У него нет метки, но она ему, кажется, и не нужна. — Не говори так, — тихо перебил Чонгук. — Ты не можешь знать, о чем он думает на самом деле. Это отвратительно – жить среди вас и не видеть цветов. Одна чертова серость вокруг. — Извини, — Юнги пристыженно опустил голову, обводя пальцем край черной деревянной столешницы. Глянув на него, он прошептал: — Но Тэхен правда особенный. Ты же видел, как он рисует, верно? Его способности невероятны. Он может различать малейшие оттенки серого. Но его рисунки, они цветные, представляешь? Яркие и цветные, гораздо красивее любых других, которые мне доводилось видеть раньше. Цветные? Но ведь метки нет. Чонгук накинул на голову огромный капюшон, перебирая замерзшими пальцами рукава. Помолчали недолго. — Тэхен умеет разговаривать? Ну, я ни разу не слышал его голоса. Действительно, за все это время Тэхен рядом с ним не произнес ни слова. — Умеет. Просто не хочет. На самом деле, последний раз он говорил со мной около шести лет назад, хотя и тогда был не особо болтливым, — Юнги сделал последний глоток кофе и откинулся на спинку стула, закусив серую губу. — С ним запросто обходишься без слов. Он дает тебе понять все, что нужно, жестами и взглядами. Иногда Тэхена понять легче, чем обычного человека. — Обычного, — Чонгук мрачно хмыкнул, думая о том, что уж он точно никогда обычным не был. Хотя, где-то до своего шестнадцатого дня рождения. В следующий раз в салон Чонгук пришел без причины. Тело само поднялось с мятых белых простыней, натянуло очередную черную толстовку и понесло по течению серой толпы, мотая из стороны в сторону, словно пародирую его жизнь. Знакомая до последнего пятнышка дверь, счастливая до безобразия Бора, снова беспрерывно тараторящая что-то ласковое в трубку, глупая черная пальма у стены, которую давно стоило бы полить. В студии было подозрительно тихо, из чего парень сделал вывод, что Юнги с Намджуном снова поссорились. Оба сидели нахмуренные и обиженные, молча готовя инструменты к работе. Тэхен вновь примостился на диване, вжавшись в самый его угол, и сосредоточенно рисовал, положив один из карандашей за ухо. Подозрительно быстро ставшая привычной картина. Чонгук негромко хлопнул дверью, привлекая внимание всех, кроме Тэхена, и, выхватив по пути из маленькой коробочки серый куриный наггетс, сел рядом с ним. — Ты что тут забыл? Я сказал прийти через месяц, а не через неделю, — удивился Юнги, натирая что-то поблескивающее серым в раковине. Намджун лишь кивнул, приветственно улыбнувшись. — Я не к тебе, хен, прости, еще не заработал, — профырчал Чонгук, незаметно пододвигаясь к Тэхену ближе. Тот только глянул мельком и развернулся на диване, спиной упираясь в подлокотник, а ноги складывая на его коленях. Обуви на нем не было, только веселые носки в черно-белую полоску. Юнги, посмотрев на это, скрипнул зубами, но ничего не сказал. Чонгук тоже промолчал, складывая руки на тонких щиколотках, в душе замирая от удивления. Конечно, мало найдется людей, желающих сложить ноги на его коленях, но даже эти несчастные единицы он бы, не раздумывая, спихнул на пол. Однако Тэхен – это Тэхен. Он без слов умудряется расположить к себе людей так, что ты можешь позволить ему всё, что угодно. Чонгук и подумать не мог, что вот так Тэхен действует только на него одного. Спустя несколько дней, проведенных лениво, за тихим лежанием на светлом диване в самом ярком салоне на одной из знакомых до зубовного скрежета улиц, Чонгук обнаружил себя в парке. Рядом нашелся еще и Тэхен, будто совсем не мерзнувший в тонкой рубашке под холодными осенними ветрами. И спустя эти несколько дней безмолвного знакомства вдруг оказалось, что все его толстовки на самом деле разных оттенков черного, волосы Тэхена посветлели на пару тонов, а две одинаковых серых кружки отличаются друг от друга цветами. Оказалось, что не опавшие пока листья деревьев переливаются множеством черно-белых теней, вместо привычных серых и безжизненных, а солнечный свет ложится красивыми светлыми линиями на чужое аккуратное лицо. И люди в толпе больше не были серыми, освещая ежедневный путь своими счастливыми белоснежными улыбками. Вот только сам Чонгук так и не улыбался, кутаясь в свою "черную" толстовку сильнее и убеждая себя, что все вокруг осталось тоскливо-прежним и у него просто помутилось в глазах. Изящный белый голубь подобрался семенящим шагом прямо к ботинку Тэхена. Парень, оторвавшись от альбома, в котором вновь рисовал невнятные силуэты, улыбнулся. Отняв голову от чужого плеча, по пути задев кончиками волос бледную щеку, он медленно протянул к птице ладонь и она, подумав немного, запрыгнула на нее, поджав лапки. Тэхен отложил альбом и так же медленно протянул вторую руку, нежно гладя ее тонкие перья. И как-то так всё красиво сложилось: голубь довольно прильнул к теплым ладоням, солнечный свет отразился от очаровательного черного локона, запутавшегося в длинных ресницах, подул ветерок, пуская волнами пышные рукава вышитой цветами рубашки... Как-то так всё красиво сложилось, что Чонгук удивленно пискнул, распахнув глаза шире, отчего капюшон немного съехал с его лица, открывая вид на посеревшие щеки. И как-то незаметно Тэхен стал бродить за ним хвостиком, сопровождая на прогулках и в кафе, куда Чонгук заглядывал вечером на ужин. Он ждал его после университета, сидя на неудобной скамейке у входа, провожал до самого дома, вместе с ним ходил в магазин, кормил вредных голубей в парке, лаская их на руках. В тряпичной сумке через плечо угадывались очертания альбома и набора карандашей, а в уголках губ — умиротворенная улыбка. Чонгук чувствовал, что для него стали необходимыми вечные пятна от грифеля на пальцах и щеках, аромат краски, впитавшийся в ткань всех его толстовок, теплые объятия, без которых, казалось, Тэхен не мог прожить и дня. А Чонгук не мог уже без волшебных разговоров одним лишь взглядом и счастливых игр с голубями по вечерам. Их взаимная забота стала так привычна обоим. Поэтому одним поздним осенним днем, спустя много недель после их первой встречи, Чонгук торопился к Тэхену в университет. О нем он прознал совсем недавно, выведав адрес и расписание у Юнги. Парень, к слову, взял недолгий отпуск и вот уже неделю не появлялся в салоне и не выходил на связь ни с кем, даже с Намджуном. Юнги в глубине души волновался, а Чонгук понимал, что сам Намджун просто что-то пытается решить для себя и набраться смелости на признание, упившись крепким чаем вусмерть под аккомпанемент разноцветных детских мультиков, которые детям, на самом деле, были совсем не интересны. На улице начался дождь и дул промозглый ветер, а Тэхен уехал в университет в одной тонкой рубашке с цветами да неизменном черном комбинезоне. В каждом его кармане прятался сюрприз: монетки, сладкие карамельки, забытые цветные ластики, все равно сливающиеся в одну серую кучу, обломки карандашей и маленькие резинки для волос. Тэхен звенел будто цыганка, когда ходил по улицам серого города, и этим нестройным звоном заставлял всех оборачиваться ему в след. Заставлял совершенно ненамеренно: его не волновали взгляды незнакомцев, которые он просто не замечал, погруженный в какие-то свои яркие и цветные мысли. Чонгуку казалось, что Тэхену просто нравилось всем хвастаться узорами на своих бесконечных серых рубашках, поэтому он до сих пор не носил куртки или хотя бы теплой кофты сверху, продолжая мерзнуть каждый раз и отогревать свои руки и нос, прижимаясь крепко к Чонгуку. Пряча свои большие ладони у него на груди и утыкаясь носом в шею. Или зарываясь им в пахнущие яблоками волосы на макушке, когда обхватывал его за плечи со спины, тесно вдавливая в свое тело и будто не желая выпускать. До университета от остановки еще десять минут надо было идти бодрым шагом, за что хотелось еще раз отругать беспечного Тэхена. И если бы не случайность, заставившая Чонгука остановиться рядом с одним из черных закоулков дороги, он бы так и пробежал мимо. Чертыхнувшись и наклонившись за выскользнувшим из мокрых рук телефоном, Чонгук собирался уже продолжить дорогу, когда его остановил странный звук. Подойдя ближе и краем глаза выглянув из-за стены, он замер как вкопанный, ошарашенный увиденным. Трое парней, едва ли старше самого Чонгука, зажали в угол испуганного Тэхена. Они подходили все ближе, мерзко гогоча и ухмыляясь. Один из них, тот, что стоял почти вплотную, склонился ниже и прорычал басистым голосом, разбрызгивая слюну: — Мелкий урод, — последовал грубый тычок в плечо, заставивший Тэхена пошатнуться. — Ублюдок ненормальный, — еще один. — Ты такой странный, чувак, исчезни, — удар, от которого Тэхен уклонился. Дав ему под дых и заставив разъяренно закричать, падая на колени, он попытался убежать, но его толкнули к стене двое других парней, с размаха ударяя по голени носком кожаного черного ботинка. Чонгук вдруг очнулся и бросился к Тэхену на помощь, отшвыривая одного из нападавших в сторону и кулаком разбивая ему нос. В ответ получив удар под коленку и не удержавшись на ногах, он утянул за собой противника, переворачивая его в полете на лопатки и прикладывая головой о землю. Хоть бы не убил. Поднявшись, посмотрел на Тэхена, который ударом с ноги в грудь отшвырнул второго парня, при этом чуть сам не рухнув на землю. Тот, что ударил первым, попытался встать, глядя на них как бешеная собака, но получил в челюсть уже от Чонгука и опять рухнул лицом в асфальт. Пока он приходил в себя, ребята сорвались с места и побежали в сторону остановки, промокая под серым проливным дождем и молясь о том, чтобы их не догнали. Повезло, что парни совсем не умели драться, иначе они бы так легко не отделались. Спрятавшись под навесом, они посмотрели друг на друга, тяжело дыша, и одновременно облегченно выдохнули. Чонгук почувствовал, как запульсировало травмированное колено, а Тэхен потер плечо, поморщившись от боли. Молча накинув на него черную куртку, которая совсем не спасала от холода из-за промокшей одежды, Чонгук притянул его к себе за талию. Уткнулся носом куда-то за ухом, защекотал шею трепещущими от запоздалого испуга ресницами и сцепил замерзшие пальцы в замок под чужой курткой. Тэхен куснул его за кончик уха, прижавшись щекой к щеке. Покопавшись рукой в одном из многочисленных карманов, он достал приторную карамельку в черно-белой обертке. Чуть отодвинувшись, заставил посмотреть прямо в глаза, приподняв за подбородок, и протянул к губам уже распакованную конфету. Чонгук быстро ухватил ее зубами, нечаянно задев пальцы языком. Он снова спрятался на плече Тэхена, словно зверек, не заметив его мягкую улыбку на потемневших от прохлады губах. Только возле подъезда Чонгук осознал, что приехали они в совершенно незнакомое место. Это не был ни его двор, ни двор Юнги или Намджуна, от чего небо здесь казалось чернее, окна домов страшнее, а странные звуки и шорохи заставляли вздрагивать всем телом. Тэхен успокаивающе сжал его локоть и запустил внутрь. Квартира, в которой они оказались, безусловно принадлежала ему. Крохотная студия, со светлыми стенами и деревянным серым полом. Тесная кухонька, уставленная вазами с черно-белыми цветами и тарелками конфет. Узкий неразобранный диван в дальнем углу, укрытый сбившимся серым пледом в клетку. А у маленького незашторенного окна мольберт с пустым холстом на нем. Остальные картины стояли строем у стены, скрытые грубой тканью от ненужных взглядов и вредящего краске солнца. Старая люстра едва освещала белым светом скудную, но такую подходящую Тэхену обстановку. Чонгук вопросительно взглянул на него, будто спрашивая, почему они приехали именно сюда. Раньше он никогда не приводил его к себе, предпочитая просто следовать повсюду неотрывным белым хвостиком. Тэхен только улыбнулся слегка и усадил его на диван, укутывая в оказавшийся невероятно теплым плед. Отойдя на кухню, поставил греться чайник и загремел посудой, пока Чонгук осознавал, как же сильно он замерз и испугался, сжимаясь в трясущийся темный комочек нервов. Вернулся Тэхен. Проведя сухой ладонью по подсохшим волосам, всунул в руки дымящуюся кружку серого какао с завитками белого пара и сел на пол, обхватив тощие ноги руками. Он следил за тем, как Чонгук маленькими глотками впитывал тепло, и улыбался. Потянувшись, коснулся кончиками пальцев больного колена и, будто жалея, нежно погладил его. Чонгук только вспыхнул сильнее серым от смущения и отвел взгляд, глядя на пляшущие в свете лампы серые пылинки. Уставшие из-за драки и адреналина, внезапно выброшенного в кровь, они примостились на узком диванчике лицом друг к другу, разделяя один плед на двоих. Лежали тихо, сцепив руки в крепкий замок и касаясь друг друга коленями, едва не стукаясь лбами на единственной белой подушке. Смотрели в глаза и ни слова не говорили. Когда Чонгук уже начал засыпать, на самой грани между мечтой и явью он почувствовал мягкое прикосновение пухлых губ к левой щеке, к правой. Ко лбу и кончику все еще серого от смущения носа. А потом, в самом-самом конце, едва отличая реальность от выдумки, к узким сухим губам, приоткрывшимся навстречу. Проснувшись утром, Чонгук долго ворочался от жары, окутавшей тело. Потом ворочался в другую сторону, вспоминая невинный поцелуй, наверное, привидевшийся ему со страху. Наконец проснувшись окончательно, откинул теплый плед, выползая из-под крепко спящего Тэхена, который закинул на него все свои конечности. Заварил себе чаю, едва не разбив одну из чашек спросонья. Почистил зубы пальцем, потому что запасной щетки нигде не нашел, и вернулся на кухню, дыханием отгоняя прочь пар, вьющийся белым кружевом к потолку. Чонгук взял еще горячую чашку в руки, делая первый обжигающий и невкусный после зубной пасты глоток. Потом быстро поставил её на стол и посмотрел на Тэхена, все так же крепко сопящего на диване. Он прижимал к груди единственную белую подушку и сминал ногами плед. Чонгук улыбнулся, вновь посерев от смущения, и посмотрел на окно, за которым бледно светило слабое осеннее солнце. Как обычно светило, но почему-то в это утро Чонгук радовался ему, как никогда раньше. Он обвел взглядом комнату, когда вдруг зацепился за что-то странное под серым полотном, укрывающим строй исписанных холстов. Парень начал медленно подходить ближе, судорожно метаясь взглядом вокруг. Серый, белый, черный, снова серый, и еще... А это... Это не серый. И не белый. Не черный. Это яркий, режущий взгляд и не знакомый Чонгуку цвет. Подбежав к холстам и срывая с них бесполезную серую тряпку, он даже прикрыл глаза руками, сквозь пальцы смотря на картины. На цветные картины! — Тэхен! Тэхен, проснись! — воскликнул он, начиная тормошить его за плечи. Тэхен сонно дернулся, просыпаясь, и испуганно уставился на Чонгука слипающимися глазами. Потом посмотрел туда, куда указывала его ладонь, и замер. Затаив дыхание, он поднялся с дивана, едва не запутавшись ногами в жарком сером пледе в клетку. Подойдя ближе, будто в неверии провел подушечками пальцев по шершавой поверхности картины. На ней нежная сакура склонялась под напором мощного ветра. Отскочив от холста и едва не свалив с ног ошарашенного Чонгука, Тэхен бросился в сторону незамеченной ранее комнатушки. Выскочив оттуда с палитрой, кистью и целым веером тюбиков с краской в руках, он свалил все это на пол, рухнул туда сам и дернул следом за собой несопротивляющегося Чонгука. Парень вдруг ухватился за подол его черной толстовки, потянув ее вверх и не встречая сопротивления. — Что ты... — все еще стараясь прийти в себя и оторвать взгляд от разноцветных притягательных картин, стоящих так близко вдоль светлой стены, он даже не дернулся, чтобы остановить Тэхена. Только удивленно выдохнул и вздрогнул от прохлады воздуха, коснувшегося голой разрисованной кожи. Тэхен на мгновение замер, осматривая его тело жадным взглядом: десятки черно-белых картинок, будто оживающих на глазах, рассказывающих свою неповторимую историю. Парень бросил палитру на колени, беспорядочно и торопливо открывая тюбики краски и так сильно выдавливая ее цветные кляксы, что одна, холодная и умиротворяющая, оказалась на его щеке. Завороженный Чонгук не сразу заметил, что Тэхен, закусив губу, тянет к нему руку с зажатой в ней кисточкой. Он окунул ее в теплую пылающую краску и сделал первый мазок там, где быстро билось сердце. Проведя по бледному телу, заставил дрогнуть от щекотки. — Желтый. Чонгук обомлел. Это Тэхен. Это он только что сказал непривычное слово, разомкнув свои пухлые серые губы. Низким и хриплым от долгого молчания бархатистым голосом, ласкающим уши и посылающим дрожь по всему телу. Тэхен перевернул кисточку в руке и коснулся его щеки теплыми пальцами, вытирая неожиданно скатившуюся слезу. Яркость красок резала привыкшие к черно-белым тонам глаза. Пальцы Тэхена были перепачканы спокойным холодным цветом, вероятно, оставившим след и на его щеке. — Синий. Он улыбнулся, будто не веря тому, что видел перед собой, и сделал еще один мазок теплой краски. Желтой, да. Желтой краски. Штрих за штрихом он вырисовывал что-то на его теле, сменяя одну краску другой, называя цвета тихим глубоким голосом, согревая случайными прикосновениями тонких пальцев. Чонгук опустил голову вниз и с удивлением узнал в рисунке цветок. Тэхен нарисовал на его теле цветущий подсолнух. Чонгук неверяще посмотрел на него. — Ты правда хочешь? Правда? — лицо Чонгука было переполнено хрупкой надеждой. И вспыхнуло серым от счастья, когда парень кивнул ему и, оставив легкий поцелуй на приоткрытых губах, вернулся к рисунку. С улыбкой осмотрев подсолнух, он довольно выдохнул и отложил краски, посмотрев на Чонгука. Заметил мокрые дорожки слез, размывающие холодную краску, и обхватил испуганно его щеки ладонями. Чонгук накрыл его руки своими, широко улыбнулся, жмуря опухшие глаза. Потеревшись кончиком носа о нос растерянного Тэхена, он погладил его ладонь большим пальцем и склонился еще ближе, прижавшись к губам. Смял их своими, лизнул и обхватил неумело, получая такой же неумелый поцелуй в ответ. Встретил сияющий взгляд серых глаз и сжал в своих ладонях чужие. — Но откуда ты знаешь, как называются все эти цвета? Тэхен указал на брошенные тюбики с вытекающей из них разноцветной краской, перемешавшейся яркой рекой. На каждом из них серыми буквами были выведены понятные теперь слова: желтый, синий, зеленый, красный... Чонгук тихо рассмеялся, заставив Тэхена ласково улыбнуться, теряясь рукой в его черных волосах и целуя посеревшие узкие губы.