***
Четыре пары всегда бьют больно, но я всегда отсиживал все их, пока у меня не случилось это. Он же сидел всегда рядом и списывал, решенные мной задачи по коллоидной химии. Он всегда говорил, что от меня пахнет цветами. И что ему это очень нравится. Всегда хотел сказать ему, что виноват в этом он. Но он же, по сути, не виноват. — Когда уже семестр закончится, ненавижу этот предмет, — застонал Чанёль в перерыве между полу парами. — Семестр только начался, Чан, — закатил я глаза. Всё было бы как обычно, если бы в аудиторию не зашла «девушка Чанёля». Мне сразу стало плохо, к горлу накатил большой ком из тонких, нежных палочек ликориса, что хотели вырваться наружу. Я отвернулся и откашлялся в платок. Сехун закрыл меня собой. Ах, да. Сехун — единственный кто знает об этом. Он всегда носит с собой пакеты или успокоительные, хотя я миллион раз говорил, что они не действуют. Сехун просил меня их пить, а ещё он просил сделать операцию. И если я с первым соглашался, то про второе даже слышать не хотел. Лучше умереть, чем остаться навсегда без чувств ко всем и… к нему. Я увидел их поцелуй и почувствовал, как ещё один бутон растёт рядом с печенью, щекоча её. Это всегда болезненно. Я сжал руку Сехуна и тяжело задышал. Сехун вообще не особо понимал как это работает, поэтому просто молча оказывал мне свою поддержку.***
— Целый день с моей по магазинам, мне безумно не хватает мужской компании, — улыбнулся Чанёль, стоя у меня на пороге с коробкой мороженого и пива. Странное сочетание, но то, что нужно прямо сейчас. «Моя» с силой бьёт по лёгким. Чанёль всегда так её зовёт. И всегда зовёт её так при мне. Ненавижу это чувство. Каждый раз повторяю себе, что он не виноват. Каждый раз, стоя у зеркала, я говорю эти слова. На самом деле в моей болезни нет его вины. Виноват я, что влюбился в своего друга. «Он ни в чем не виноват». Я могу назвать тот вечер одним из самых лучших. Моя голова лежала на его коленях, а его пальцы перебирали мои волосы. Тогда впервые за это время у меня не было приступов. А Чанёль ещё раз сказал, что я пахну цветами, но он никак не поймёт какими. Но обязательно поймёт. — Я так сильно люблю тебя, — шёпотом произнёс я, наконец, глупое признание. Чанёль спал. Его волосы спадали на лицо, и я то и дело убирал их кончиками пальцев. Чанёль хмурился во сне и, о боже, как же он красив. Он всегда убирает волосы наверх, всегда с укладкой, но я могу похвастаться тем, что видел его таким вот, с растрёпанными волосами. Видел его таким ещё один человек, про которого я слышать не желал и не желаю.***
— Я прошу тебя, Бэкхён! — прокричал Сехун, не сдержавшись. — А я прошу тебя не начинать, — укладываясь на кровать после очередного приступа, сказал я. Сехун подошёл и накрыл меня одеялом. — Почему именно ликорисы? Тебе интересно, почему именно они? — Не задумывался как-то, — пожал я плечами. — Я читал в интернете о них. Они очень редкие, ты знал? Я знал. Я всё прочитал про них. Как только я заболел, я еле-еле нашел, что-то про мои цветы, потому что не понимал, что за чудовище растёт внутри меня. А потом я влюбился в эти цветы. Сехун всегда злился, когда я не мог откашляться нормально. Он думает, что если откашлять все лепестки, то я поправлюсь. Как смешно. У ликориса мало лепестков и, по сути, мне не должно быть так плохо. Но мне с каждым днем хуже, а Сехун думает, что это из-за отсутствия лепестков. Я люблю этого ребёнка всем сердцем. Хоть он младше всего на год, я считаю его слишком маленьким для своего возраста. Ну, ведёт он себя так. Что поделать? — Не знал, — вру я. Я помню, как Сехун любит рассказывать истории, которые читал, поэтому пусть он расскажет мне о моём цветке. — Расскажи мне ещё что-нибудь. — Есть несколько видов ликориса, но почему-то у тебя именно красные. Они красивые, но легенда у ликориса не очень, — воодушевлённо начал Сех. — Расскажи, — в полудреме сказал я. — Когда-то очень давно жили два природных духа — Манжу и Сага. У них были разные обязанности — Манжу должен был приглядывать и опекать цветы ликориса, а Сага присматривал за листьями. И вот великая сила Любви соединила эти два духа — встретившись однажды, они не смогли противостоять её силе. Верховный Бог прогневался на них, узнав, что они покинули свой пост и сурово наказал их. По его указу они должны были нести свою службу дальше, но при этом не могли больше встречаться друг с другом. Так и появился ликорис, одно из названий которого звучит как «манжусага». В корейском варианте его называют «сан чо», в переводе «цветы скучают по листьям, а листья — по цветам». — Вот это судьба постебалась надо мной, — хрипло засмеялся я, окончательно засыпая. Сил нет продолжать этот день.***
— Я хочу познакомить мою с родителями, — выдал однажды Чанёль. Он так сиял, что я невольно зажмурился. Познакомить с родителями? Мистер и миссис Пак любят меня, и каждый день звали на ужин, также делал и Чанёль, пока у него не появилась она. Потом я просто перестал к ним ходить. В этот день я полдня кашлял ликорисом. Сехун так испугался, что заплакал. Плач перешёл в истерику, когда я почти не мог дышать. Неожиданно появившиеся алые лепестки закрыли дыхательные пути. Он кричал, что мои губы синие, и я впервые видел такую истерику Сехуна. Он тряс меня и кричал свое «хён», что-то ещё, вроде как «умоляю, не умирай». Мне стало так страшно за него, что я невольно представил Сехуна у моей могилы. — Сехунни, — ладонь сама потянулась к щеке парня. Но Сехун отскочил от меня, как от прокаженного. Моя ладонь была холодная, губы синие и чёрные глаза. Я представляю, как сильно испугал этого ребёнка своим поведением. Но что я могу? Это разве зависит от меня?***
— Я всё расскажу Чанёлю, — ровно сказал Сехун, когда мы пили чай в столовой. — Не смей, — также ровно ответил я. — Ты не остановишь меня, хён. Я сегодня же расскажу ему всё. — И чего ты добьёшься? Он от жалости ответит на мои чувства. Начнёт встречаться со мной. Окей. Я выздоровлю. Я буду скакать на пони по радуге, а он? Каждый раз как он будет целовать меня, если будет, будет представлять эту девушку, а что ещё хуже… Он будет чувствовать себя так паршиво, что в итоге не выдержит и просто уйдёт, возненавидев меня. А я снова заболею и заново буду это всё терпеть. Ты этого хочешь? Я увидел грусть в глазах Сехуна. Похоже, я был слишком резок и испугал ребёнка. Он опустил глаза вниз, медленно качая головой. Я почувствовал себя так отвратительно, что хотел прямо там же умереть.***
Громко проклиная, я взял в руки пищащий телефон, думая, что для будильника слишком рано. На дисплее я еле прочитал имя Чанёля. Сон как рукой сняло, и я тут же ответил. — Я знаю, ты спишь, но если я не увижу тебя, я умру, — трубку скинули, а в дверь позвонили. Моё сердце сейчас так сильно билось, что казалось ещё чуть-чуть, и оно взорвётся к чертям. В дверь снова позвонили, и я пошёл открывать. Бежать я не мог. Свалился бы где-нибудь от нехватки воздуха. — Что-то случилось? — осторожно спросил я, на что тот кивнул. У него были красные, влажные глаза. — Как ты мог? Как. Ты. Мог. Чем? Чем ты заслужил это? — он схватил мою руку, потянув на себя. — Чем, блядь, я заслужил это? Я ошарашено смотрел на плачущего Чанёля и не понимал, что происходит. Он рухнул на колени, обнимая себя руками, а я поспешил к нему. — Ч-Чанёль? Что такое? Что происходит? — От тебя всегда так вкусно пахло. Всегда. Я думал это твой шампунь или лосьон какой-то, — шёпотом вторил он. — Да лучше бы это был лосьон! Я ненавижу тебя, Бэк! Как ты мог так со мной?! — Чанёль перешёл на крик. У него была истерика. Он кричал, ударяя себя по груди и повторяя «больно». Он облокотился на стенку и тяжело дышал, смотря на меня. Дошло. Я понял, что он догадался. Или рассказал Сехун. Чёртов О Сехун! Я же просил его. Я умолял не рассказывать. Но… — Это не Сехун. Я прижал его к стене, чтобы он лишь подтвердил мои догадки. Но, к сожалению, он это сделал! Ты знаешь, что ты эгоистичный ублюдок?! — Ты сейчас вылетишь отсюда, Чанёль, — сказал я. Эгоистичный ублюдок?! Знал бы он, что я умираю, лишь бы он был счастлив. Я не делаю операцию, потому что не хочу жить без чувства влюблённости в него. А потом я же эгоистичный ублюдок? — Я же не люблю тебя, Господи. Ты же мой лучший друг. Друг… Я не смогу. Как ты мог влюбиться в меня? Я ведь… Я не смогу. Держись Бэкхён. Держись, пожалуйста. Не плачь. — Я не прошу тебя любить меня. То, что я не рассказывал тебе про это, показывает, что мне не нужна твоя жалостливая любовь, Пак. — Ты подумал, как я себя буду чувствовать? Когда ты умрёшь? Ты — часть моей жизни, блядь! Ты — 90% моей жизни. Мы выросли вместе, Бэк! Как ты мог влюбиться в меня и… заболеть… такой болезнью? — Ты издеваешься сейчас надо мной? Была бы моя воля, Пак, я бы ни за что не влюбился бы в тебя. Я не могу это контролировать. Не могу! — Но я не смогу полюбить тебя… Совершенно не вовремя у меня начался приступ. Я начал задыхаться, а новая волна истерики накатила на Чанёля. Тот дрожал над моим задыхающимся телом и кричал моё имя. Он бил по щекам и тряс моё тело. Я еле сказал повернуть меня на бок, что он незамедлительно сделал. Под ноги Чанёля я откашлял алые лепестки, которые сразу же растворились, стоило ему коснуться их, превращаясь в песок. Чанёль пропустил сквозь пальцы песок и судорожно выдохнул. — Т-ты… Как часто? — Неважно. Ты можешь уйти? — Я постараюсь. Я расстанусь с моей и обязательно постараюсь влюбиться в тебя. Я могу спасти тебя, правда. Я смогу. Я обещаю, что никогда не почувствуешь, что тебя не любят. Я обещаю всегда делать вид, что люблю тебя. Я обещаю. Я в ужасе слушал его бред и не мог поверить. Что сейчас предлагает мне Чанёль? Делать вид, что любит меня? Делать. Вид. Я. Обещаю. Всегда. Делать. Вид. Что. Люблю. Тебя. — Ты себя слышишь? — Ты умираешь, Бэкхён! — крикнул он мне в лицо. Да, я умираю. Умирает моё сердце. Умирает мой мозг. Умирают мои лёгкие. Умираю я. Да, я умираю. — Да, Чанёль. Я умираю. И ты ничем не можешь мне помочь. — Почему? Я читал! Я читал, что если я влюблюсь в тебя, то ты вылечишься! Бэкхён, пожалуйста! Я усмехнулся. Да так горько, что у Чанёля исказилось лицо. Я усмехнулся снова, а потом начал смеяться. Искренне. Обычный смех перешёл в истерический. Я не мог остановиться. В себя я пришёл из-за пощёчины, что мне влепил Чанёль. — Вот именно, Чанёль. Ты должен влюбиться в меня. Что невозможно. — Должен быть какой-то другой выход! Должен! — Он есть, — я откашлял пару лепестков, как обычное дело. А глаза Чанёля увеличились вдвое. — Существует операция. Она сложная и довольно редкая, как и болезнь сама. Сехун мне даже клинику нашёл и лучшего врача. — Завтра! Нет, сегодня! Мы едем сейчас же! — Никуда мы не едем, — я встал и пошёл на кухню. Мне нужна вода. Срочно. — Есть один побочный эффект у этой операции. Я… Я не хочу её делать, — я опустил глаза вниз, чтобы не видеть Чанёля и как его лицо меняет цвет. — Что может быть хуже смерти? — усмехнулся он. Я усмехнулся в ответ. — Я навсегда потеряю свои чувства. И не только к тебе, ко всем. Я даже влюбиться не смогу. Я не смогу чувствовать ни радости, ни горя. Ничего. Абсолютно. Чанёль замолчал. Видимо обдумывал. Взвешивал все за и против. — Если, — я нарушил тишину. — Если ты скажешь мне сделать операцию… Я… Я её сделаю. Можешь не сомневаться в этом. Но помни, что я буду бесчувственной куклой, без каких-либо эмоций. Он всё ещё молчал. Прошло как минимум десять секунд. Я повернулся к нему спиной, чтобы не видеть. Как только хотел подойти к плите, большие руки обвили мою талию. Голова Чанёля упокоилась на моей макушке, а руки прижали к себе так, что мне дышать стало ещё сложнее. Как будто до этого я свободно дышал. — Я умру следом за тобой, если тебя не станет. Может я и эгоист, но жить без тебя не смогу. — А сможешь жить с куклой? — Я постараюсь. Ты мой лучший друг. Мой друг детства. Пожалуйста, не бросай меня. — Эгоистичный ублюдок. Когда Сехун узнал, что мне таки сделают операцию, он был на седьмом небе от счастья. Он тоже знал о побочных эффектах, но смело утверждал, что сможет найти ко мне подход. Врач сказал, я буду помнить всё. Всё, что было со мной, но никаких чувств у меня не останется. Я согласился. Ради Чанёля. Ради Сехуна. Ради всех. Им будет хуже, когда я умру. А так, хотя бы внешне я буду тем Бэкхёном, которого они любят… Как друга.***
Белые стены меня всегда успокаивали. На мне такой же белый больничный халат. Рядом спит Чанёль. А через час должен прийти Сехун. Мне нельзя болеть до операции, поэтому они сдували несуществующие пылинки. В больнице мне кололи что-то, от чего я перестал кашлять и задыхаться. Чанёль был рядом. Всегда. Из-за этого его девушка бросила, и он пришёл плакаться мне. Но потом с гордо поднятой головой объявил, что я дороже всяких девушек. Мне стало смешно. Он не скрывает, что его не влечёт ко мне, как к парню. Я ему друг. Друг детства. Лучший друг. Не более. От этого ещё больней. С каждым днём, я думал, что правильно поступил. Мне будет легче без чувств к нему, ведь он никогда не полюбит меня. Он чувствует вину, вот и возится. А я и не возражаю. Сегодня операция и я жутко волнуюсь. Доктор восхищался моим цветком. Он никогда не говорил, что-то вроде «вы больны» или «эта зараза». Он назвал их ликорисами. И всегда говорил, что они прекрасны. Свет слишком яркий. Суматоха нагнетает. Врач требует наркоз и велит посчитать лепестки. На третьем лепестке, я уже ничего не вижу и не чувствую.***
Прошёл год с операции. Год восстановления Бэкхёна. Год Чанёля рядом с ним. Чанёль не отходил от него, и каждый день был рядом. Ухаживал, кормил. Лицо Бэкхёна отображало от слова ничего. Он не улыбался и не злился. Он лишь говорил «спасибо» и то таким холодным голосом, что Чанёлю становилось не по себе. Сехун, казалось бы, не обращал никакого внимания. Также улыбался, также разговаривал. Однажды он пришёл с визгами о своём самом высоком балле по математике, а Бэкхён бы и рад улыбнуться, но не мог. Чанёль тогда успокаивал плачущего Сехуна, пока тот хлюпал носом и кричал «хён всегда радовался моим успехам, это нечестно». Чанёль согласен. Это нечестно. Оба поняли это спустя полгода. Бэкхён никак не реагировал. Он буквально отключил свои эмоции и запер их на семь замков. Обоим было тяжело, но они понимали насколько тяжело Бэкхёну. Бэкхён начал рисовать. Он рисовал абсолютно всё. Пейзажи. Погоду. Людей. Особенно любил рисовать спящего Чанёля. Когда Чанёль случайно увидел рисунки, по спине прошёлся холодок. Все они были чёрные и холодные. Человек, что имеет хоть каплю чувств, не нарисует ничего подобного. Линии должны быть плавными, но Бэкхён так не умел. Он умел, но это было год назад. А сейчас… Чанёль привыкает. Пак не переставал думать о Бэкхёне. О его взгляде. О шелковистых волосах. О его пальцах. О родинках. Почему он не замечал их раньше? Что изменилось? Бэкхён уже совсем не тот. Что случилось, что Чанёль начал замечать вещи, которые скрывались от глаз до этого времени? Он смотрел на него совершенно другими глазами. Он касался его более нежно, чем раньше и говорил он более аккуратно. Не было больше привычного «дружище», а было, какое-то новое «Бэкхённи». Когда Чанёль в очередной раз пришёл навестить Бэкхёна, тот сидел на подоконнике, смотря на закат. — Красиво? — улыбается Чанёль. — Не знаю, — только отвечает Бэк, даже не обернувшись. Чанёль вздыхает и идёт на кухню. Увидев на плите макароны в сливочном соусе, облизывает губы. Бэк готовил их, когда Чанёль оставался у него излить душу об очередной девушке. Согрев и разложив по тарелкам, он зовёт Бэка. Тот откликается только после третьего зова. — Господи, что ты так долго, я умираю с голоду! — доставая вилки, сказал Пак, но резко остановился, падая на пол. Сильная боль, где-то возле сердца сдавила. Вилки со звоном полетели на пол. Бэкхён от неожиданности испугался и подошёл к Паку. — Что с тобой? Чанёль не мог говорить, только стонал, сжав футболку около сердца. Внутри всё болит, щекочет и катастрофически не хватает воздуха. Он с широко распахнутыми глазами смотрит на серьёзного Бэка и думает, что умирает. Пробует ртом хватать воздух и у него с горем пополам получается. Он хрипит, не понимая, что, чёрт возьми, произошло сейчас. А через минуту начинается сильный кашель. Он не прекращается ни через десять, ни через двадцать секунд. Бэкхён не знает что делать, он бьёт по груди парня, одной рукой пытаясь дотянуться до графина с водой, как неожиданно из Чанёля с вихрем выходят красные лепестки, сразу превращаясь в песок. Бэкхён отлетает от него, не веря. Ему кажется или он только что увидел, как Чанёль откашлял лепестки? Нет, невозможно. Чанёль задрожал всем телом и слезящимися от кашля глазами, смотрел на песок. — Кто? — лишь спросил Бэкхён. — Нет. Не может быть. Это невозможно. Нет, — шептал под нос Чанёль, снова начиная кашлять. — Я тебя спрашиваю, кто? — у Бэка такой привычный холодный голос. Прежний Бэк бы заплакал. — Ты, — Бэкхён смотрит на него с минуту, прежде чем встать на ноги, отряхивая колени от песка. Он догадывался. Он видел, с какими глазами смотрел на него Пак, но он до последнего надеялся, что ошибается. — Чёртовы макароны, — в голосе столько горести. — Мне жаль, — слышит Чанёль. Холодно. Очень. Он поднимает глаза и видит то, что никогда бы не хотел видеть. Безразличие. Полное безразличие. Бэкхён не способен чувствовать. Прежний Бэкхён кинулся бы к Чанёлю и обнимал до потери пульса. Прежний Бэкхён плакал бы, признаваясь в любви. Прежний Бэкхён… любил Чанёля… Он смотрит в его чёрные глаза, а потом на уходящую спину. А потом слышит глухой стук двери. А потом щелчок замка. Чанёль снова кашляет и ошарашенно смотрит на алые, до боли знакомые лепестки. Ликорисы.