Есть люди, которые все еще верят, что они управляют своими жизнями. Мы все одержимы.
Если я и любил Элен, то не только за её тело. Пусть до сих пор отчетливо помню тот день, когда видел её в последний раз. В своих снах я часто снова держу на руках Элен вместе с Патриком, раз за разом повторяя вслух колыбельную. Даже во сне остается моя привычка журналиста подмечать все детали: запоминаются тонкие окровавленные пальцы с переломанными ногтями, алые губы, которые выплевывали осколки зубов и переломанных бриллиантов... И как после колыбельной Элен находит в себе силы вырваться, извернуться так, чтобы наши лица оказались прямо напротив друг друга. Пусть она молчит, пусть я вижу, как постепенно что-то внутри её глаз начинает гаснуть, я чувствую, как мысленно она повторяет те же слова, что и я пару секунд назад. Это колыбельная. Только уже для меня. Но вместо желаемого конца наступает совершенно обратное: отвратительное пробуждение с затекшей за ночь шеей в машине под тихий шум радио.Вся наша жизнь – в погоне за святыми. И мы снова – задним числом.
Когтистые пальцы Сержанта впиваются в мое плечо, рывком тянут назад в машину. – Только не говори, что собрался бросить меня уже в тот момент, когда мы фактически дышим им в затылок? Элен даже в этом теле обладает должной проницательностью, будто мои помыслы для нее как открытая книга. Может, моя жена вела бы себя также, если была бы жива. Я послушно закрываю дверь и завожу двигатель, чтобы снова двинуться в путь. Сегодня моя очередь быть за рулем. Сержант рядом со мной вновь (как и каждое утро ранее) придирчиво рассматривает свои руки, потом достает из огромного кармана куртки маленькое женское зеркальце и рассматривает уже себя. Пусть язык не повернется сейчас назвать женщиной Элен и в этом обличье её привычные жесты выглядят до неприличия гротескными, но они правильные. – Ты не хочешь есть? – спрашиваю я как раз в тот момент, когда на правой стороне дороги замечаю очередную забегаловку. Элен молчаливо кивает. Грузное тело Сержанта, в котором она пребывает уже второй месяц, совершенно не подходит ей. Привычки прежнего тела, суть слов и ярость в глазах – то немногое, что осталось от прежней Элен Бойль.Представь себе, что Иисус гоняется за тобой, пытаясь поймать тебя и спасти твою душу.
– Ты же не выстрелишь, папочка? Даже в сумерках я отчетливо вижу лицо Устрицы, чувствуя, как ладонь твердо сжимает украденный у Элен пистолет. Она не знает, что я решил сделать все без нее. Подсыпать снотворное в кофе было верным решением. Вместо привычного заряда бодрости Сержант получил нечто обратное и теперь отсыпается на заднем сидении моей машины. Я считаю – десять, считаю – одиннадцать, считаю – двенадцать... – Назови хотя бы одну причину, чтобы не убить тебя? – я рассматриваю светлые полоски на щеках Устрицы и чувствую не жалость, а только ненависть за то, что этот ублюдок сделал с Патриком. Все священники – извращенцы, все психиатры – психи, все пацифисты – готовы перегрызть глотку любому, кто встанет у них на пути. Также и Устрица, убивший Патрика и Элен просто из-за того, что они могли помешать ему вернуть Мону и получить власть. Неожиданно для нас обоих слышится шум открываемой дверцы машины. Пусть происходящее и занимает меньше минуты, я только опускаю руку с пистолетом. Я считаю – девятнадцать, считаю – двадцать, считаю – двадцать один... Лицо Устрицы становится розовым, а после пунцовым, когда железная хватка Элен на его шее становится все сильнее. Тот только смотрит на Сержанта, видит лишь в глазах ярость Бойль и молчит. Если бы мы четверо все-таки были семьей, Элен убила своего сына. Кровь за кровь, как говорится. Только вот мне не жаль. И даже когда Элен вытягивает все еще сонную Мону из машины, сжимая красно-черные пряди в своей огромной ручище, я только продолжаю... Я считаю – тридцать восемь, считаю – тридцать девять, считаю – сорок... С каждым ударом о капот машины лицо Моны становится безобразной окровавленной маской. Она уже не вырывается. И кричит после каждого удара все тише. Я считаю – сорок пять, считаю – сорок шесть, считаю – сорок семь... И только когда в окровавленной руке Сержанта я вижу гримуар, а на его губах – победную и легкоузнаваемую усмешку Элен, я наконец-то перестаю считать.Может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили. За дела, которые не довели до конца.