Приоритеты

Покидать кабинет пятого отряда не хотелось. В нем было тепло, приятно пахло кофе, мягко мерцала притащенная из Генсея гирлянда. В кабинете было хорошо. - С наступающим вас, Хирако-тайчо, - прощебетала малышка-Хинамори, - Завтра столько дел! Нужно зайти в храм, навестить Киру-куна и Абараи-куна, и Мацумото-сан, и приготовить пирог… а вы как будете праздновать? - Как обычно – напьюсь с Кенсеем, - дернул Шинджи плечом. – Может, еще кто подтянется. Ну, бывай. Прощально махнув лейтенанту, Шинджи двинулся прочь. На Сейретей опускалась смешанная с предпраздничной суетой темнота. Шинджи подумалось, что глупо как-то для шинигами отмечать Новый Год – они живут не по одному столетию, и годы эти, что бусины, давно сплелись в длиннющее ожерелье – один от другого не отличить, мелькают и мелькают мимо. С другой стороны, каждый из этих неразличимых дней может стать последним. Наверное, шинигами нужно иногда помнить, что они еще живы. Пусть и в мире мертвых, забыв о том, что многие из них когда-то были людьми. Впереди показалась могучая фигура главнокомандующего. Шунсуй замедлил шаг, позволяя с собой поравняться – для того, чтобы заметить Шинджи, ему не потребовалось оборачиваться. - Готовишься к празднику? – добродушно поинтересовался Шунсуй. Говорил он беззаботно, но смотрел внимательно, заставляя Шинджи поежиться. Рядом с главнокомандующим ему всегда бывало немного не по себе – слишком уж большой груз прошлого нес тот на своих плечах. Шунсуй видел начало Готея 13 как организации, увидит ли конец? Шинджи не хотел знать. Он и сам тащил за собой немало. - Собираюсь в Генсей, - кивнул Шинджи на вопрос. – Надо проведать Хиори и Киске, там и останусь до первого января. Где планирует проводить новогоднюю ночь Шунсуй, Шинджи не стал спрашивать. И так понятно, что древний шинигами заглянет на кладбище, да там, скорее всего, и просидит до утра. Первого января, конечно, присоединится к капитанскому сборищу, но в значимые моменты Шунсуй теперь предпочитал уединение. Неудивительно – все, что имело ценность для главнокомандующего, осталось там, за кладбищенской оградой. Имеющее же ценность для Шинджи рассредоточилось по Сейретею и Генсею, и Шинджи порой задумывался, стоит ли ему считать себя богатым. Ему вернули потерянное звание, его друзья живы, жив он сам – уже не так мало. Бойцы его уважают, лейтенант мила и послушна, сакэ вот прятать не пытается, как у того же главнокомандующего. Нет никаких причин для расстройства. Возможно, жизнь в Генсее сказалась сильнее, чем кажется. И пустой внутри - это не просто наползающая на лицо маска и прилив силы в бою. Это постоянный голод, постоянная память о предательстве, борьба с самим собой, запертая в душе ненависть, раздирающая нутро. Айзен пленен, но последствия его действий так просто не исправить. Ну, Шинджи все равно согласился быть капитаном снова. Возвращение к привычному занятию медленно, но лечит. Только так и хочется усмехнуться, глядя на окружающую его суету. У каждого шинигами собственные раны и собственная война, и каждый справляется по-своему. Шинджи вот праздничное мельтешение и вырвиглазная яркость без необходимости. Утром, тридцать первого, он нашел Кенсея с Роузом – выпить чашечку сакэ, а после засобирался. - На празднование вечером ты, конечно же, не придешь? – проницательно осведомился Роуз. - Не, - отмахнулся Шинджи, - к Соскэ в Мукен загляну. Нехорошо что-то, праздник, а он один. - Ну конечно, - громыхнул Кенсей, - темнишь ты, Шинджи. Куда исчезаешь каждый год? - К Соскэ, говорю же, - посмотрел Шинджи максимально честным взглядом. – Эй, ребята, разве я давал повод мне не верить? Вайзарды только синхронно фыркнули, скривившись. Подобные поводы он давал постоянно. Но, когда дело становилось важным, на Шинджи всегда можно было положиться. А в остальном право на тайны имели все. Тем более их побитый жизнью предводитель, давно ставший походить на тощего, очень умного и очень злого пса. Хозяева вновь пустили его домой и откормили, да только зверь одичал и под крышей ему никогда уже не будет комфортно. А Шинджи, конечно, ни в какой Мукен не пошел. Он оставил Сейретей с его яркими украшениями, скрывающими все те же равнодушные белые стены – город, пусть и изменился, не потерял своей сути. Оставил друзей и соратников-капитанов, и всех шинигами со всеми их надломанными судьбами, скрытыми, как и город под разноцветной мишурой, за приторными улыбками и подобием цивилизованности. Тошно, некрасиво. Руконгай за первыми районами был честнее. Там люди тоже цеплялись за жизнь и тоже старались праздновать, но средств для этого имели меньше, притворялись счастливыми не так убедительно и приветствовали капитана не столь подобострастно. В большинстве случаев они Шинджи и заметить не успевали. Руконгай Шинджи всегда нравился, он показывал, что из себя представляет Общество Душ. В Руконгае, к тому же, был снег, и чем дальше Шинджи продвигался, тем сильнее белизна укутывала леса. Приходилось прилагать усилия, чтобы не получить холодную крошку за шиворот при очередном шаге сюнпо. Постепенно темнело. Тишина руконгайских лесов казалась еще поразительней после шумного города. Шинджи чувствовал, что освобождается. Его ждали на окраине тридцатого района – еще довольно мирного, но и достаточно далекого, чтобы шанс наткнуться на патрульного шинигами был мал. Гин, конечно, даже головы не повернул, но Шинджи все равно засмотрелся. Шинджи влетел в дверной косяк со всей дурной мощи капитанского сюнпо. - Твою мать, Ичимару, - выругался капитан, стараясь отряхнуться от щепок и снега, - чтобы я еще хоть раз сюда явился! - Я вас и ни разу не приглашал, капитан Хирако, - равнодушно заметил Гин. – Ваши визиты плохо влияют на состояние моего дома. - Было бы на что влиять, - Шинджи окинул скептическим взглядом крошечное жилье, держащееся, казалось, на одной лишь силе Гиновского духа – и все равно готовящееся развалиться. Гин только пожал плечами, показывая, что присутствие Шинджи ему равнодушно. Возможно, так оно и было, однако Гин ни разу не приглашал – и ни разу не пытался прогнать. Шинджи жил хорошей жизнью, с друзьями, работой и всем, что еще там нужно. Предавший его лейтенант не выйдет из тюрьмы ближайшие тысячелетия, и даже с пустым можно было бы смириться. И большую часть времени Шинджи, в общем-то, все устраивало. Однако, когда год готовился смениться следующим, всегда чего-то не хватало. Слишком много ожиданий, которые все равно не сбудутся, вокруг. Слишком мало чего-то настоящего – пусть даже настоящей ненависти. «Я вас ненавижу, капитан Хирако», - говорил порой Гин раньше. Не слишком-то серьезно – ему всего-то не хотелось возиться с бумагами или отправляться в патруль. Но можно было оскалиться и кивнуть: «Да, малец, я тебя тоже». Обычно Шинджи имел в виду что-то вроде «Я тебя ненавижу, Гин, потому что ты таскаешься за Соскэ и делаешь любой его шаг еще более мерзким, и держался бы ты лучше подальше, ладно?» Обычно Гин имел в виду «Не пытаться бы вам, капитан, разнюхать, нужно ли вам пачкать свое прекрасное хаори?» Обычно они вдвоем прекрасно это знали и прекрасно все игнорировали. Шинджи по большей степени было плевать, Гин Шинджи и замечал-то лишь в момент выдачи какого-нибудь задания. Просто так уж повелось, что иногда им удавалось ненавидеть друг друга вместе. Гин зимой становился особенно задумчивым и часто смотрел в сторону ворот Сейретея. Как рептилия, впадающая в спячку, маленький шинигами терял активность, предпочитая проводить время в тепле отряда, забираясь с ногами на диван и кутаясь в слишком большую юкату – на нем вообще практически все оказывалось слишком большим. Пакостить в такие моменты он переставал и даже на Соскэ реагировал как-то вяло, лишь приоткрывая порой один глаз и задремывая снова. Соскэ относился к нему снисходительно. Шинджи бесился. Шинджи нужно было пространство и возможность включать граммофон с джазовыми пластинками и возможность открывать окна нараспашку и шуметь, если вдруг того захочется. Присутствие в кабинете ребенка сводило все возможности на нет. Шинджи бесился, но не гнал. И однажды они остались в отряде вдвоем в новогоднюю ночь – просто потому, что никому из них не хотелось куда-то идти. Они ничего не делали, молча смотрели на фейерверки – Шинджи пил сакэ, Гин чай, и свет никто и не подумал зажечь. Было странно, но спокойно. Следующий Новый Год Шинджи встретил уже в Генсее. Гина, конечно, искренним не назвал бы никто, сохраняющий хоть толику ума. Шинджи было достаточно, что его улыбки не столь приторные, как у Соскэ. Скорее наоборот, так и повествующие, что их обладатель состоит из одной лишь ненависти. Вполне возможно, что к себе. Может, ко всему миру. Как выяснилось – в огромной степени и к Соскэ. И в определенное время года Шинджи предпочитал ненавидящую ухмылку всем этим радостным гримасам. Он нашел тогда Гина на развалинах домов Каракуры, серьезно раненого, но живого. Нашел и позволил уйти, затеряться в Руконгае, и Шинджи не мог бы сказать, что его толкнуло на подобный поступок. Но он встретил Гина после, совершенно случайно – или нет, с Ичимару ни в чем нельзя было быть уверенным точно. Шинджи не было до этого никакого дела. Встретил и ладно. Больше его волновала восстановленная капитанская должность, джаз, который давно можно было слушать не только на пластинках, насыщенная и бурлящая событиями жизнь. И так продолжалось до конца первого месяца зимы. Потом случилась война с квинси, потом – несколько более спокойных лет. Шинджи приходил. Фейерверков здесь не было и смотреть можно было разве что на заснеженные деревья – и те скрывались в кромешной темноте, стоило наступить ночи, потому что свет они так и не зажигали. Темнота обоих устраивала. Шинджи пил сакэ, Гин тоже сакэ. Было что вспомнить и было что обсудить, но они молчали, и это также казалось правильным. Утром Шинджи уходил и не появлялся до следующего года. Ему было все равно, как там Гин живет в Руконгае. Также как и Гин новости из Сейретея узнавать не стремился. Они прекрасно существовали друг без друга, и все равно были рады, что имеется возможность встречаться. Шинджи покидал Руконгай с легким сердцем. И думал, что, возможно, стоит навестить мальчишку, который не мальчишка давно уже, и восьмого марта. Чтобы не расслаблялся. В пятом отряде было хорошо. Шинджи был готов вернуться.